му некрасивая, угловатая — она светилась изнутри уверенностью. Предвкушением. Знанием своей цели.
Не то, чтоб мы успели подружиться. Но что-то в моей душе дрогнуло, когда она неловко меня обняла на прощание.
Что темнота сообщила парням, я не узнал. "Дело семьи", — сказал Джо. "Место под солнцем", — криво усмехнулся Макс. Таша же…
О том, что поведало ей то невидимое, Арктика сказала мне наедине. "Держись ближе к огню. Утраченное обратимо". Ближайшим источником огня был признан я. И мне в голову не пришло ответить ей отказом.
Ночь с субботы на воскресенье в казино — это разверзшаяся преисподняя. Я это уже говорил. И крайне нежелательно выходить в такую ночь не выспавшимся. Увы, мы не всегда поступаем так, как следует.
На третьем часу ночи в дымине, в буйстве возгласов (при выигрышах) и стонов (от проигрышей), я "поплыл". На засыпаемой всеми цветами и кэшем рулетке, в мельтешении рук, в отзвуке вращения шарика, воздух подернулся алым.
— Ставки сделаны. Ставок больше нет, — объявил я, точно робот.
Руки, подсовывающие фишечки под мои опущенные, перекрещенные кисти, не желали убираться.
— Нет больше ставок! — повторил я, выпихивая эти наглые конечности.
"Сожги! Сожги их всех!" — в ликующем предвкушении прошелестело в моей голове. — "Выплесни ярость и мощь! Жги!"
Я отшатнулся. По спине, под жилеткой и рубашкой, ощутимо потек пот. Мне стало страшно, и я не стыжусь этого признания. Я не испугался, когда меня в лифте пыталась утопить малявка; не испугался — взъярился — когда пуща-мертвуща готовилась попировать моими останками; не испугался, когда меня корчило от боли на пыльном замковом полу. В тот же момент, когда огонь — мой огонь — стал рваться наружу, вознамерившись устроить массовое сожжение в казино, я действительно испугался. Не за себя, не за последствия. Испугался того, что не сдержусь и воплощу желание пламени. Потому как оно, желание это, отчасти, краешком, перекликалось с моим собственным. И не вызывало того отторжения, какое человеку нормальному было бы естественно ощутить в такой момент.
"Выжги из них эту дерзость!" — бушевало во мне… Бушевал я сам.
"А ризотто с подосиновиками тебе не хо-хо?" — я попытался представить на своем месте кого-то вроде Арктики. Ее холодность мне бы ой как сгодилась.
— Зови Иру, — бросил я за плечо, усмиряя изо всех сил пляшущие перед глазами ало-рыжие огни. — Срочно!
Шарик, попрыгав вволю по колесу, определился с числом.
— Четырнадцать, красное, — объявил перед установкой долли.
И выдохнул с облегчением: попал в самое "мясо", тут даже для меня есть, чем занять мозги — подсчет выплат будет не из простых. И я считал. Переводил в выплаты через кэш разных номиналов, искренне радуясь этому фишечному "замку" на выпавшем номере.
Сработало, отвлекся, переключил мозги. Огоньки перед глазами смазались, отдалились.
— Бельский, чего тебе? — подошла пит-босс, когда я почти завершил выплаты. — Проблемы?
— Замени меня, — процедил сквозь зубы. — Желательно, прямо сейчас.
Ирина перегнулась через стол, глянула на меня снизу вверх.
— Кем? Ей? — указала она на собирающую фишки в кособокие стеки Овцу.
Я повернулся к Ире, набрал воздуха, чтобы высказаться, при этом не вспылив. Пит-босс не виновата в том, что на смену субботнюю не вышло два человека и подменять нас, по сути, некем. Раз в месяц любой работник может взять один отгул без каких-либо штрафов, только при подсчете часов эту смену вычтут. Достаточно позвонить до смены и поставить в известность руководство. Ввела это правило Нина, женщина-менеджер ради девочек-крупье. Но приняли его (правило) для всех, и для девочек, и для мальчиков.
Собственно, отсутствовал Шпала — я точно знал, почему. И Кононова не вышла, возможно, по той самой "девчачьей" причине.
— Ир, мне нужен брейк, — я отвез очередную "пирамидку" из фишек по сукну осчастливленному игроку, подобрал брошенную сотенную фишку; постучал фишкой по металлической рамке дроп-бокса для чаевых (очередное протокольное действие для камер). — Это ни разу не блажь.
— Поняла, — нахмурилась она, сверилась с часами, кивнула Вадику, инспектору, чтобы тот сменил меня, сама заняла его место. — Пятнадцать минут.
— Смена дилера! — выдохнул.
— Эй, как так?
— Так харашо кидал мальчик, да! Верни мальчика!
— Выиграли — и меняете?! — туча возмущений нависла над сукном, разряжаясь молниями-выкриками, но меня это уже не волновало.
Я мчал в стафф без оглядки.
Стафф был пуст, только зомбоящик на музыкальном канале какие-то кривляния с завываниями транслировал. Душ — в раздевалке. Форму я скидывал на ходу. Выхватил из шкафчика запасную рубашку; та, что была на мне, пропиталась липким потом. Выскочил в трусах и носках в стафф — схватить пачку салфеток, потому как обзавестись полотенцем на рабочем месте до сей поры не удосужился.
Холодные, леденящие струи, бьющие в лицо и растекающиеся по телу — это было то, что доктор прописал. Я стиснул зубы и выдал в кафельные стены беззвучный крик. Вдох-выдох, самоконтроль. Постепенно огни растворились в холоде. Красная пелена сошла с глаз.
Самоконтроль.
Говорил мне Кошар: худо будет, если огонь надо мной власть возымеет. Дождался, доигрался, допрыгался — еще бы чуточку, и возымел бы…
Мне вспомнился сегодняшний… впрочем, нет, уже вчерашний разговор после приема душа. Дома. Меня не на шутку прибило, когда я вспомнил, как легко и непринужденно называл жертв жажды Джо "овсянкой". Это же, если подумать, не смешно ни разу. Это трупы. Женские, девичьи… Трупы "барышень", окучиваемых Митиным. Без числа…
— Яна из зала с автоматами, Лена, официантка, Татьяна, главный кассир, — перечислила Таша. — Это только те, кого я знаю. Где-то раз в три-четыре месяца они тесно общаются с Женей. Он… как бы сказать так: о, он не бьет фужеры. Вопрос самоконтроля.
Самоконтроль.
"Ну же, Бельский, ты никогда не пасуешь перед трудностями!" — ругнул я сам себя. — "И дару этому, который конь дареный, зубы пересчитаешь и лишние выбьешь. Вздумал тут — взбрыкивать".
Я вытирался мгновенно намокающими и скатывающимися салфетками и представлял — в красках и деталях — громадного огненно-рыжего коня в языках пламени. С дымом из ноздрей, с искрами из-под копыт. И себя, впечатывающего кулак с дядькиным цестусом в челюсть коняге. И крошащиеся зубы, вперемешку с искрами летящие наземь.
— Снегопад? — застал меня за натягиванием брюк удивленный вопрос.
На пороге раздевалки стояла Аннет, хлопая ресницами. Большими от природы и расширенными от удивления карими глазами она смотрела на раскиданные белые комки салфеток на полу. Из-за спины ее доносились: "Мои мысли — мои скакуны, Словно искры зажгут эту ночь…" — и я не удержался.
Подошел к "шоколадке", щелкнул ее по широкому носу. Зрелище "снежинок" на полу так ее поглотило, что проделать все это мне удалось беспрепятственно.
— Суровая июльская зима, Африка. Что ты как непривычная?
На секундочку "моих скакунов" занесло в пошлом направлении. По заветам Вадика-Водяры: душевая, два разнополых крупье и камермен по ту сторону экрана. Но я, к счастью, умею сдерживать в узде подобного рода фантазии.
— Эй! — справедливо возмутилась Аннет, затем совсем в другом тоне сообщила. — Ира просила передать, чтобы ты до двух сорока отдыхал. В ВИП закрыли стол джека, теперь хоть какие-то передышки появятся.
— Аннушка, как тебя-то в ночную занесло? — не то, чтобы меня взволновал ее перевод, но уточнить вроде как вежливость обязывала. — И Ирка сегодня почему вместо Жана, не в курсе?
Я люблю стабильность. Это, наверное, странно звучит, с учетом выбранной мной работы — воплощения хаоса, алчности и прочих страстей. Но мне комфортнее, когда в буйстве хаоса есть некий намек на упорядоченность. "Земля с твердым грунтом" (привет финнам, и доброй дороги Ханне Луккунен) под ногами.
— У Жана ребенок заболел, — начала отвечать, как обычно, с конца Аннет. — А мне захотелось чего-то новенького. Ты есть пойдешь?
— Лучше кофе выпью, — не хватало еще, чтобы от сытости меня разморило и снова кинуло в алую пелену. — Сугроб замету, сделаю кофе, выпью его. Как-то так.
— Покрепче, два кубика сахара? — уточнила девушка. — Займись снегоуборочными, кофе на мне. Сливки?
Ох уж, эта ее улыбка белозубая… Память коварная моя услужливо подкинула кадр с Африкой и сливками. И другой, где Африка в костюме горничной (знаете, у всех свои причуды).
— Без сливок.
— Как скажешь, белый господин, — крутнулась на каблуках Яковлева; собранные на затылке в хвост тонкие косички взметнулись веером.
Вот опять она это делает! Я мысленно орнул и занялся уборкой салфеточных "снежинок" с таким рвением, какого ни в жизнь не замечал за работниками ЖЭУ суровыми зимами, в метели да вьюги.
Кофе ли помог, душ ли холодный — не знаю. Но до конца смены я продержался без новых позывов сжечь всех и вся. И это не могло не радовать.
Обед с Федей Ивановной я проспал. Вроде и будильник завел, и Кошару дал указание по побудке, но пробуждение мое пришлось на семь часов вечера, а никак не на час дня.
— И как мне понимать сей саботаж? — спросил я у шерстистого.
— Загонишь себя, худо будет, — буркнул манул с видом попранной справедливости.
Что показательно, про ночное происшествие, с пеленой и говорящим внутренним "конем", который дар, я овиннику ни слова не сказал.
— Спасибо за заботу, — я взгромоздил на плиту чайник. — Но лучше было бы, когда я просил разъяснений, что не так делаю, тогда их и дать.
Кошар опустил очи долу, усы к полу. Возникло ощущение, что он знает что-то совсем нехорошее обо мне, вроде неизлечимой болезни, и не желает о том говорить. Или знает, что говорить — без толку. Ничего от его слов не изменится.
По счастью, у меня сохранилась визитка Феди Палеолог. Дама она в возрасте, извиниться надо непременно, на понимание этого во мне доставало воспитания и такта.
— Андрюшенька? — как-то очень сердечно обратилась она ко мне после моего представления. — Кабы я знала, что вы в выходные дни трудитесь! Не вам должно быть неловко, мне. Вот что: вы еще не успели отужинать? Нет? Замечательно. Мое предложение таково: приезжайте, ежели настроены на беседу. Буду рада вас принять.