Охранение составлял пулемётный расчёт. МГ-42 стоял на треноге. Ствол повёрнут на юго-восток, как раз туда, где в это мгновение проплывала Седьмая. Вот она вся – как на ладони. Торчат из воды стриженые головы и мокрые плечи, обтянутые гимнастёрками и вздутыми плащ-палатками – пали без промаха длинными очередями, и роты за пять минут не станет. Лента с золотистыми патронами, покрытыми мелкой дымчатой росой от оседающего тумана, заправлена в приёмник. Пулемётчики спали рядом, накрывшись плащ-палатками. Правее лежали ещё двое, обхватив руками карабины. Вот что спасло Седьмую от неминуемой гибели.
Кузеванов медленно засунул за ремень ТТ, вытащил нож. То же самое сделали и остальные его бойцы. Он наклонился над пулемётчиком, лежавшим справа, одной рукой плотно зажал рот, другой мгновенно дважды ударил в грудь и ещё раз под ключицу сверху вниз. Бил с силой, с какой-то развинченной злостью, которую надо было истратить сразу всю.
Через мгновение всё было кончено.
– Вот так спать на посту… Выражаю всем благодарность. – Лейтенант Кузеванов посмотрел на своих бойцов, на их бледные лица с горящими глазами и почувствовал, что его тошнит и вот-вот может вывернуть. На убитых он старался не смотреть. – У кого близко фляжка?
Ему протянули фляжку с разведённым спиртом. Он сделал глоток. Проглотил пресный ком тошноты вместе с холодным, как днепровская вода, спиртом. Прошептал, сплёвывая горькую слюну:
– Пять минут отдыха.
– Наше счастье, лейтенант, фрицы, видать, тоже несколько ночей не спали, – вытирая подолом мокрой гимнастёрки трофейный нож, шепнул бронебойщик Овсянников.
– Да, раньше нас спешили свой берег занять. – И пулемётчик Москвин кивнул на сапоги лежавших. Сапоги немцев, видать, дня три тому назад вычищенные до блеска, сияли на раструбах широких голенищ остатками гуталина. Снизу же были заляпаны грязью и раскисли от долгой ходьбы по мокрой траве и болотине.
– А видать, недавно сюда перебрались, – хехекнул пулемётчик. – Вот и улеглись на часок-другой. Дурни.
– На наше счастье. А если бы не спали…
Один из группы, бывший штрафник, не раз ходивший в разведку, за «языком», покусывая травинку, сказал:
– Нервно ты воюешь, командир. Бьёшь, как телка обухом. Это ж человек. Тут надо аккуратно. Сонному и рёбра можно пощупать. Сунул под третье ребро – и не охнет…
Кузеванов посмотрел на своего разведчика и отвернулся. Не хотелось ему обсуждать тему, от которой всё ещё мутило. Видимо, разведчик заметил его состояние и на свой манер развлекался, чтобы тоже немного собрать в кулак нервы.
В это время туман перед раструбом немецкого пулемёта на мгновение разошёлся, и они снова отчётливо увидели в узком разрыве полоску дымящейся воды, проплывающие торцы спаренных брёвен, мокрые плечи и каски бойцов, привязанное верёвками и ремнями оружие и ящики с боеприпасами на мостках.
– Москвин, Фаткуллин, вы остаётесь здесь, на острове. С задачей: поддержать нас огнём, если немцы обнаружат переправу. Бейте по пулемётам. Мы вам оставляем лодку. Перетащите её сюда. Когда начнётся стрельба, будет не до неё.
– А что потом? Ну, когда вы там высадитесь? Что нам делать?
– Оставайтесь здесь. Ротный приказал. А там видно будет. Трофей оставляем тоже вам. Перенесите его туда, на ту сторону. Патронов достаточно. Вон сколько понатащили. Харчи, я думаю, у вас тут тоже найдутся. – И лейтенант Кузеванов кивнул на немцев: – Прикопайте их где-нибудь. Днём станет жарко, запахнут.
Нелюбин загребал одной рукой, другой держась за скобу, прочно сидевшую в бревне. Хороший ему достался плот, удобное бревно. И скобу вбили удачно – на внутренней стороне, так что за неё можно было держаться и грести бесшумно, при этом особенно не высовываясь наружу. Сапоги он, как и большинство бойцов, кому уже приходилось форсировать большие реки, снял. Прикрученные проволокой к гранатному ящику, они маячили перед глазами, всякий раз напоминая Кондратию Герасимовичу, что они рядом, он только временно разут, а там, поближе к берегу, можно будет и обуться. Время от времени он вытягивал голову и, сдвинув набок каску, прислушивался. Но слышал только тихие всхлипы воды, бьющейся о бока брёвен, да гул собственной крови в висках. Андрей со своими разведчиками всё ещё не возвращался, и что там, на острове, он не знал. Но тишина, которая напряжённой кровью отдавалась в висках, его всё же обнадёживала. Значит, и у них там всё шло хорошо. Может, никого там не оказалось, на том острове. Хотя он, Нелюбин, обороняйся его рота на том берегу, обязательно бы выслал вперёд охранение с пулемётом. Полковник Колчин сказал, что, возможно, они заняли ещё не весь берег. Может, и так. Но посты с пулемётами и патрули наверняка уже расставлены везде. А что нужно, чтобы перебить их, плывущих сейчас к неведомому берегу без всякого прикрытия и мало-мальской защиты? Да один пулемёт и нужен. Один пулемёт, да при хороших пулемётчиках… Ох ты ж, ёктыть! Нелюбин едва не выругался вслух. В какое-то мгновение он стал замечать, что туман над головой, над продвигающимися вперёд плотами, над покрытыми матовой росой касками его Седьмой стрелковой роты стал светлеть и вроде как розоветь. Это могло означать только одно: там, позади, с родного берега вставало солнце, а значит, туман, спасительный туман, надёжней любой маскировки скрывавший их продвижение к вражескому берегу, вот-вот начнёт рассеиваться. Солнце – первый враг тумана. И правда, спустя несколько минут впереди стало развиднять, и оттуда высоченной горбатой громадой неожиданно выступил берег. Нелюбин услышал, как зашептались солдаты, тоже поражённые видением берега с его неприступной, фантастической высотой, вздымавшейся над простором реки гигантской, почти отвесной стеной.
– Господи, Господи… – услышал он шёпот старшего сержанта Численко, плывшего за соседним плотиком. – …даруемая нам тобою… и в прославление крепкаго твоего заступления, да подаст он стране нашей, боголюбивому воинству ея и всем православным христианам на супостаты одоление, и да укрепит державу нашу…
Молись, молись, Иван, думал Нелюбин, лихорадочно оглядывая всё выше и выше вздымающийся над ними берег, только громко не шепчи, а то услышат, окаянные.
И тут, словно и вправду святой Георгий, которому обращал свою торопливую молитву помкомвзвода Иван Численко, укрыл их своим небесным плащом, чтобы скрыть от глаз неприятеля – надвинулась новая волна тумана. Да такого густого, что плывшие по Днепру солдаты почувствовали его кожей лица. Однако минуту спустя, вначале выше по течению Днепра, а потом и по всему берегу, застучали пулемёты. Проснулись, учуяли, окаянные. Нелюбин окинул взглядом торчавшие из воды головы и мокрые брёвна плотов. Ну, теперь подавай Бог сил поскорее добраться до их берега.
До песчаной косы оставалось каких-то двадцать-тридцать метров, когда над головой пронеслась трасса разноцветных пуль и веером ушла правее, рассыпалась разноцветно, как горсть тугих брызг на солнце. Как и рассчитал Нелюбин, немцы опасались вести огонь в сторону острова. Значит, охранение там всё же выставлено. Но остров молчал. Часть плотов первого взвода снесло левее. И именно они первыми попали под огонь дежурных пулемётов. Немцы стреляли вслепую. Закричали первые раненые, зашлёпала вода. И тотчас сверху удалили три или четыре пулемёта. А вслед за ними разорвалась серия мин. С острова ударил МГ. Ну, теперь конец, ошалело подумал Нелюбин, но, заметив, что трассы с острова уходят вверх, в сторону немецких пулемётов, мгновенно сообразил, что это начал действовать пулемётный расчёт лейтенанта Кузеванова. Только где они раздобыли скорострельный трофей? И уже не таясь и чувствуя пальцами ног гальку твёрдого дна, Нелюбин закричал:
– Ребятушки! На берег! Разом! Налегли-и-и! – Он сразу забыл всё уставные команды и, понимая, что его бойцам, копошащимся в тумане среди высоких фонтанов, поднимаемых взрывами, среди пулемётных трасс, достаточно его ободряющего крика о том, что берег вот он, рядом, в нескольких шагах, ринулся вперёд. Он перекинул через голову свои сапоги – где там, ёктыть, их обувать, некогда, – взвалил на плечо ящик с гранатами, а в свободной руке держа ППШ, поливал берег огнём и жестоко матерился. – Вперёд, ребяты! Наша берёт!
– Быстрей! Быстрей! В мёртвую зону! – кричал кто-то из взводных.
Да нет, не самым проворным оказался Кондратий Герасимович, правее его уже устраивался прямо на песчаной косе старший сержант Веденеев со своим ДШК. И через минуту две коротких, пристрелочных, и длинная, веерная очередь крупнокалиберного пулемёта резанули гребень горы как раз в том месте, где трепетало пламя на дульном срезе скорострельного МГ. Немец замолчал.
– Молодец, Веденеев! Уходи под обрыв! Всем – под обрыв! Ребятушки! – кричал Нелюбин, и под горлом у него зыбало: переплыли, ёктыть, перелезли, теперь бы зацепиться…
Бойцы выскакивали из воды, хватали ящики, оружие, раненых товарищей и бежали к круче. Только несколько плотиков, потерявших своих гребцов, медленно сносило течением вниз. Вокруг них продолжали подпрыгивать высокие фонтанчики. Прозевав высадку, немцы вымещали злобу на беспомощных целях, добивая раненых и рубя тела убитых, лежавших поперёк брёвен.
Основные силы роты собрались под обрывом. Третий взвод, с которым переправлялся замполит Первушин, высадился правее и успел укрыться в овраге, заросшем лозами и кустарником. Это спасло не только группу Первушина, но и всю роту. Овраг оказался в их руках. Не бог весть какая позиция, но всё же – позиция. Есть где укрыться. Есть где сосредоточиться и организовать оборону.
Выше стрельба достигла такой интенсивности, что, казалось, там форсировал реку полк, и теперь немцы всеми силами и средствами, с привлечением артиллерии и миномётов, пытаются сбить его обратно в реку. Быть может, именно это обстоятельство и отвлекло в какой-то момент немцев от горстки бойцов старшего лейтенанта Нелюбина, которая под прикрытием тумана и пулемёта, длинными прицельными очередями бившего с острова, успела выскочить из воды, покинув свои хитроумные плотики, и укрыться в непростреливаемом ни артиллерией, ни пулемётами мёртвом пространстве.