«Надлежащий прием» свелся к тому, что чуть ли не каждый селянин кланялся и расшаркивался перед кортежем, а в гостинице остался только персонал. Притом что тысячи местных бежали от красийского нашествия, сбиваясь в отряды, которые заполонили деревни и города севернее и восточнее Дара Эверама, было очевидно, что еще больше людей осталось или же их изловили и вернули. В одном Каджитоне проживали сотни тесийцев. Райзонская земля была плодородна, и численность населения выше, чем во всех герцогствах, вместе взятых.
Они выехали на городскую площадь, и Лиша увидела в центре высокий столб, на нем обмякла женщина, подвешенная за скованные запястья. Она была мертва, а следы на голом теле и мелкие камни, разбросанные вокруг, объяснили причину. Столб венчала табличка с единственным словом, начертанным красийской вязью, но Лиша обошлась без переводчика, поскольку начиталась подобного в Эведжахе.
«Прелюбодейка».
Головная боль вспыхнула вновь, и Лиша испугалась, что ее вырвет прямо в карете. Она порылась в карманах фартука, вынула корешок с пригоршней листьев и бросила в рот, не потрудившись сварить нечто аппетитное. Во рту стало горько, но желудок успокоился. Не стоит показывать слабость красийцам.
Они остановились, и дети усыпали цветочными лепестками дорогу от кареты до гостиницы, будто и не было невдалеке гниющего трупа.
«Дети ко всему приспосабливаются», – говаривала Вруна, и Лиша по опыту знала, что она права, но никакому ребенку нельзя привыкать к подобному.
Их ждал местный дама, по виду будто вытесанный из могучего дуба, со стального цвета бородой и аспидными глазами. Каваль, глава процессии, натянул вожжи и спрыгнул с коня, продемонстрировав ловкость, неожиданную для его седин. Он поклонился дама, они обменялись парой слов. Духовное лицо отвесило легкий поклон, когда из кареты вышла Лиша.
– Значит, это и есть северная ведьма, которая окрутила шар’дама ка, – пробормотало оно по-красийски Кавалю.
Аромат лепестков не заглушил смрада смерти, и боль вкупе с яростью возбудили в Лише кровожадность. Он вздумал судить и ее? Лише стоило колоссальных усилий не выхватить нож и не вонзить нахалу в горло.
Вместо этого она вперила в него царственный взгляд, перенятый у Инэверы.
– Северная ведьма понимает тебя, дама, – возвестила она. – Как тебя зовут, чтобы я передала Ахману твои приветственные слова?
Тот потрясенно вытаращился. Красийские незамужние женщины говорили, только когда их спрашивали, и не посмели бы взять такой тон в обращении к дама, которые могли их убить – и часто убивали – за дерзость.
Но Лиша высказалась по-красийски, показала знание их обычаев, а упоминание имени Избавителя продемонстрировало такую близость к нему, что обмочиться было впору даже могущественнейшим Дамаджи.
Дама замялся, и на лице его отразилась борьба между гордостью и инстинктом самосохранения. В конце концов он снова поклонился – на этот раз так низко, что длинная борода взметнула пыль.
– Дама Анджу. Приношу извинения, святая суженая. Я не хотел проявить неуважение.
– На моей родине тот, кто не хочет проявить неуважение, выражается уважительно, – отрезала Лиша.
Она постаралась говорить проще, поскольку ее красийский далек от совершенства.
– Теперь сними тело женщины и верни родным, чтобы ее упокоили по их обычаю. Сегодня день бракосочетания старшей дочери Избавителя с Рожером аса Джессумом ам’Трактом ам’Лощиной, и присутствие трупа оскорбительно.
Она не вполне правомочно высказалась за Рожера, но тем, что назвала его «ам’Лощина» взамен «ам’Бридж» – по месту рождения, Ривербриджу, – причислила жонглера к племени Лощины и сделала их родственниками в глазах красийцев.
У дама Анджу задергался глаз. Так разговаривать и приказывать дама могли только дама’тинг, да и то исключительно потому, что Эведжах недвусмысленно сулил смерть и отлучение от Небес за причиненный им душевный или физический ущерб. Лиша не дама’тинг, но из ее тона явствовало, что, как святая суженая, она считает себя наделенной теми же правами.
Дама перестал дышать, и Лиша поняла, что перегнула палку. Его лицо побагровело от гнева, и она потянулась к карману фартука за щепоткой слепящего порошка Вруны. Сейчас он бросится на нее, а она сразит его у всех на виду.
Анджу стронулся с места.
– Не надо, – еле слышно предостерег Каваль.
Дама взглянул на наставника и увидел, что тот взялся за копье. Последовали и другие звуки; Анджу обернулся и обнаружил, что так же поступили даль’шарумы из свиты Лиши. Уонда натянула лук, а Гаред держал в руках топор и мачете.
Анджу принял более смиренную позу, но его лицо осталось багровым, а дыхание – частым и поверхностным. Лиша не удержалась, поиграла ножом и отважно выдержала его взгляд.
– В честь нынешнего священного события порадуй сына Джессума и освободи семь чинов-рабов, по одному на каждый Небесный столп.
Бессильная ярость в аспидных глазах дама доставила ей горькое удовольствие. «Это тень того, что ты заслуживаешь», – подумала она.
Лиша направилась к гостинице, не дав Анджу ответить. Она услышала, как позади бросились выполнять ее приказы, и сохранила безмятежный вид, ничем не выдав своих чувств.
Она училась.
– Снова пошло-поехало! – простонала Лиша, когда пение смолкло.
Рожер и его жёны прожили в браке неделю, но звуки, что доносились из его кареты, стали постоянным чередованием женского пения и страстных воплей.
Вскоре заголосила Сиквах, и Аманвах не замедлила присоединиться. Лиша схватилась за голову, помассировала виски. Боль продержалась всю неделю, сейчас отступила, но мышцы вокруг левого глаза остались напряжены, а значит, приступ может возобновиться в любой момент.
– Ночь, неужели эти потаскухи не могут заткнуться на пять минут?
– Вряд ли. – Элона тоскливо вздохнула. – Восемнадцатилетние мальчишки не знают, что такое висячий струмент. У них встает, едва дунет ветер, – и не пройдет и десяти минут, как их снова выпьешь.
– Скорее, трех часов, – буркнула Лиша.
Элона рассмеялась:
– Все равно достойно уважения, а я не легка на похвалу. Петушок заполучил двух юных невест, ублажает их и, судя по звукам, держится дольше, чем большинство сверстников… и многие на порядок старше. – Она глянула на Эрни, тому, казалось, захотелось спрятаться между сиденьями-подушками. – Беру свои слова назад. Возможно, ты поступила бы правильно, оставь его себе.
Какофония набрала силу, и Лиша встряхнула головой:
– Они преувеличивают. Так не воет никто.
– Разумеется, – отозвалась Элона. – Любая мало-мальски толковая невеста умеет сделать так, чтобы муж почувствовал себя сразу и королем, и изыскателем, который составляет карту новых владений. – Она посмотрела на Лишу. – Но сдается мне, твои глаза чуток позеленели. Скучаешь по красийскому любовнику?
Лиша покраснела, а Эрни взглянул на дверцу, словно прикидывая, нельзя ли выскочить на ходу.
– Ничего подобного, мама! Я не верю им. Они оплетают Рожера чарами, но верны Инэвере. Это и дураку понятно.
– Ни в коем случае, – ответила Элона. – Записному дураку это невдомек, хотя ты во многом права. Я и сама так поступаю. И ты. Разве ты не опустошила стручки пустынного демона, перед тем как уехать?
Лиша со вздохом высунулась в окно и принялась пить свежий воздух, пока они катили по дороге.
– Я жду не дождусь, когда мы доберемся до Лощины и окажемся в безопасности. Завтра Дар Эверама останется позади.
– Скатертью дорога, – поддержала Элона и плюнула в окно.
– Да, но шарумы из нашей охраны привлекут за границей нежелательное внимание. Разбойники и слуги герцога хищно воззрятся на наш караван, и Ахман был прав, говоря, что двадцати воинов может не хватить.
– Он предлагал больше, – напомнила Элона.
Лиша кивнула:
– Двадцать воинов, пускай даже опытных, не причинят особого вреда Лощине. Если их станет больше – начнутся неприятности, а неприятностей нам хватает. Ты видела хоть одного мальчишку старше шести, с тех пор как мы выехали из города?
Элона покачала головой:
– Всех забрали для Ханна Паж, или как там его.
– Ханну Паш, – поправила Лиша. – Учение и посвящение. Скоро они заговорят по-красийски не хуже захватчиков и подчинятся установлениям Эведжаха. Через десять лет получится войско, которое сокрушит Свободные города, как дитя – муравейник.
– Всевышний Создатель! – выдохнул Рожер и приложился к бурдюку с холодной водой, который поднесла Сиквах.
Аманвах гладила его взмокшие волосы, нежно ворковала и покусывала за ухо.
Он-то считал красийских женщин забитыми, и, может быть, на людях так и было, однако с мужьями наедине начиналась совсем другая история. Укрытые от посторонних глаз в карете, Аманвах и Сиквах сбросили простые одежды и нарядились в яркие шелка, что не уступали пестротой костюму жонглера. Одна половина тканей тонка до прозрачности, а вторая, немногим толще, расшита золотом, кружевами и узорами. Покрывала остались, но стали роскошнее – цветастый, воздушный шелк начинался от кончика носа и заканчивался сразу ниже губ. Непокрытые волосы жёны намаслили и повязали золоченой тесьмой.
– Наш муж орудует копьем лучше шарума, – восхитилась Аманвах.
В день свадьбы кровь подтвердила ее девственность, однако в постельных плясках она оказалась искушенной не меньше, чем Сиквах.
– Жонглерам есть на ком поучиться, – ответил Рожер. – На моем мастере женщины так и висли, и я, осмелюсь сказать, перенял пару трюков. Однако вы – не в обиду будь сказано – вытворяете такое, что покраснеют шлюхи из борделя герцога Райнбека.
Сиквах рассмеялась:
– Женщин из гарема твоего герцога-северянина не обучали во дворце дама’тинг.
Рожер покачал головой:
– Меня не покидает чувство, что вы еще сдерживаетесь.
Аманвах так ласково поцеловала его ухо, что по телу пробежала дрожь.
– Существует семьдесят и семь способов возлежать с мужчиной, – шепнула она, – а в нашем распоряжении годы – успеем поделиться с тобою всеми.