Аманвах и Сиквах оказались совершенно не теми, кем он их считал. Сначала он думал, что они похожи как две капли воды, но чем больше узнавал их, тем яснее видел неповторимость каждой. Аманвах была выше, с меньшими грудями и длинными гибкими руками и ногами. Сиквах круглее в бедрах, руки и ноги толще. У обеих невероятно развитая мускулатура, мышцы обозначались при любом движении. Каждое утро они выполняли растяжки и называли их шарусаком, но упражнения не имели ничего общего с ожесточенной борьбой, которой учили шарумы и Меченый.
Аманвах отличалась невозмутимостью, а Сиквах легко заводилась. Рожер думал, что Аманвах в ее белых одеждах консервативнее, но Сиквах ахала первой в ответ на нескромность.
– Спи же, муж, – произнесла Аманвах. – Тебе нужно восстановить силы. Сиквах, шторы!
Сиквах немедленно задернула на окнах кареты тяжелые бархатные шторки, закрыла и прозрачные. Похоже, первая жена – больше чем титул. Аманвах верховодила во всем, от разговора до соблазнения, и помыкала Сиквах, как служанкой. Сиквах ничуть не противилась и выполняла задания, будто они пришли в голову ей самой. Она редко подавала голос, если не спрашивали, пока Аманвах не отлучалась или не отвлекалась. Тогда-то Сиквах и оживала по-настоящему.
Рожер улыбнулся и начал соскальзывать в сон под нежную красийскую колыбельную. Он привык спать днем – обычная уловка жонглеров, благодаря которой они оставались свежими и бодрыми к вечернему выступлению. Народ был большей частью неграмотный и после захода солнца, покончив с ужином, не знал, чем развлечься.
«Когда у других работа заканчивается, у нас – начинается», – говорил Аррик.
Карета остановилась, и он проснулся от толчка. Приподнял тяжелую шторку и быстро опустил, спасаясь от яркого света. Было далеко за полдень, и они стояли возле скромной гостиницы. Аманвах и Сиквах надели поверх цветастых шелков простые платья и покрывала.
– Не рановато ли для ночлега?
– Возлюбленный, это последнее селение перед выездом из Дара Эверама, – объяснила Аманвах. – Шамавах считает, что лучше нам отдохнуть и пополнить запасы. Если хочешь спать дальше – изволь, а хаффит выгрузит вещи.
Значит, времени предостаточно. Его жены путешествовали не налегке. Рожер провел по лицу рукой, прогоняя сон.
– Брось, все в порядке. Мне надо размять ноги.
Он потянулся за одеждой, и обе женщины бросились помогать.
Вскоре он выпрыгнул из кареты и немного прошелся, выполняя обычные упражнения на растяжку и кульбиты, которыми поддерживал себя в форме. Сам ритуал уже был представлением с изобилием трюков: задний мост, колесо, бег с кувырками вперед и назад.
Как всегда, его маленькая гастроль привлекла внимание. Прохожие – красийцы и тесийцы одинаково – остановились взглянуть, и когда он пошел на руках, стайка ребятишек с воплями побежали за ним.
Рожер инстинктивно вывел их на середину мощеной площади и двинулся в ее обход, расчищая место. Созданный им круг быстро заполнился селянами и шарумами, хаффитами и даль’тинг неведомо какого племени, притязавшего на эту территорию. Дама смотрел холодно, но был достаточно умен, чтобы не мешать зятю Избавителя.
Наблюдали и Сиквах с Аманвах. Сиквах смеялась и хлопала вместе с толпой, потешалась над его шутовством пуще других. Аманвах являла собой полную противоположность, следила за ним ледяными глазами.
«Хуже женщины, которая хохочет всякий раз, как шлепаешься на задницу, – сказал однажды Аррик, – может быть только та, что вообще не понимает шуток».
Рожер направился к ним.
– Что ты делаешь, муж? – спросила Аманвах.
– Играю на публику, – улыбнулся он. – Просто смотри. Сиквах, будь добра, принеси мой мешок с чудесами.
– Уже несу, муж, – поклонилась Сиквах и скрылась в толпе.
Аманвах продолжала сверлить его взглядом, но Рожер подмигнул ей и вернулся разогревать толпу. Он не мудрил, опасаясь, что непристойные шутки и песни оскорбят красийцев. Красийская музыка звучала лишь в частных спальнях и хвалах Эвераму. Жены кое-чему научили его, но ему не понравилась фанатичность стихов. До завершения перевода «Песни о Лунном Ущербе» Рожер исполнял мелодии без слов, и вскоре даже красийцы прихлопывали и притоптывали в такт.
Затем настало время чудес, и покладистая Сиквах оказалась идеальной помощницей, без колебаний выполняла все его приказы. Хоть бы она не надевала неприглядных черных одежд и покрывала! «Любимая, носи шелка для постельных плясок, и мы дадим лучшее представление в Тесе».
Толпа покорилась без усилий с его стороны. Даже дама пару раз невольно расхохотался. Безучастной осталась одна Аманвах.
Представление кончилось, когда стало смеркаться. Рожер отвесил прощальный поклон, но не успел выпрямиться, как его первая жена резко повернулась и пошла в гостиницу. К нему немедленно приблизилась Сиквах.
– Дживах ка просит прощения за то, что не может тебя почтить, но святая дочь взволнована твоим блестящим выступлением и хочет о нем помолиться, – сообщила она, будто это было в порядке вещей.
«Возмущена, ты хочешь сказать, – подумал он. – Я во что-то вляпался и даже не знаю во что».
– Ушла в тайную комнату? – спросил Рожер.
Сиквах кивнула.
Рожер привык довольствоваться каморками, но Аманвах, когда оказывалась в гостинице, всегда требовала как минимум три комнаты: общую, для Рожера, и еще одну, лично для себя, чтобы укрыться в ней всякий раз, как понадобится. Аманвах соглашалась только на роскошные комнаты, битком набитые ее вещами. Каждую ночь хаффиты вносили туда тяжелые ковры, лампы и курильницы с фимиамом, шелковые простыни и столько грима и пудры, что и жонглер разинет рот. Нынче пришлось выселить самого владельца гостиницы с родней, дабы подобающе разместить дочь Ахмана Джардира.
По возвращении Рожер обнаружил, что дверь в покои Аманвах закрыта наглухо, а на страже стоит Энкидо. Даже знай он, чем досадил и что сказать, ему не удалось бы пройти мимо огромного евнуха.
Хозяйская дочь принесла еду – плотная женщина под пятьдесят с потупленным взором, она вздрагивала от каждого слова. Мужчин не было, потому Сиквах переоделась в узорные шелка и принялась обслуживать Рожера. Внимательно следила, как он ест, а сама довольствовалась крохами, которые быстро клала в рот по его настоянию.
– Не угодно ли принять ванну, муж мой? – спросила, когда он доел. – Ты, верно, утомился после потрясающего выступления.
Так было каждый вечер. В какую-то минуту Аманвах замолкала, приносила извинения и на долгие часы удалялась в тайную комнату. Сиквах оказывалась тут как тут и до возвращения дживах ка выполняла все прихоти Рожера, опутывая его лестью.
Обычно забота Сиквах и правда отвлекала, но Рожер впервые увидел Аманвах такой недовольной. Назревала ссора, и он хотел разобраться.
– Что она там делает, во имя Недр? – буркнул он.
– Общается с Эверамом, – объяснила Сиквах и взялась за посуду.
– То есть играет в кости.
Сиквах приняла негодующий вид:
– Алагай хора не игра, муж мой. Твоя дживах ка совещается с ними, чтобы проторить тебе путь.
Рожеру ответ не понравился, он поджал губы, но промолчал. Поймал себя на том, что отчаянно хочет вина, но вряд ли оно здесь найдется. Спиртное одним из первых попало под запрет дама. Он представил, как отнесся бы к этому мастер Аррик. Небось разрыдался бы или, чтобы не мучиться, полез в петлю.
Отворилась дверь тайной комнаты. Можно судить о многом по манере человека открывать дверь – это знает любой мало-мальски опытный жонглер. В жесте Аманвах не чувствовалось ни осторожности провинившейся, ни буйства во гневе. Спокойное, продуманное действие. Она оставалась в белом, и маска на месте.
«Вот Недра!» – подумал Рожер и надел личину жонглера, Аманвах уселась напротив и посмотрела спокойно, но пронзительно. Он шевельнулся, желая ощутить тяжесть медальона.
– Это и есть ремесло жонглера? – спросила Аманвах. – Танцевать на шаре и понарошку падать, чтобы потешить крестьянских детей?
Рожер сохранил невозмутимое выражение, хотя захотелось показать клыки. Обычные слова, он не раз слышал их от напыщенных королевских особ в Энджирсе, которые воротили носы от ему подобных, хотя сами же нанимали для своих праздников и балов. Но выслушать такое от жены оказалось больнее.
«Ночь, да что же я натворил?»
– Ты не постеснялась выступить перед шарумами и дама в Даре Эверама, – заметил Рожер.
– Это было при дворе Избавителя, я восхваляла Эверама перед досточтимыми гостями и верными шарумами! – прошипела Аманвах, Сиквах поспешно самоустранилась и занялась мелкими делами. – В тот день, о муж мой, ты снискал безграничный почет, но он не сравним с унижением, которому ты подверг себя, кривляясь перед хаффитами и чинами!
– «Хаффитами», – повторил Рожер. – «Чинами». Для меня это бессмысленные слова. Я видел на площади людей, и каждый из них достоин маленьких радостей жизни.
Аманвах держалась хорошо, но Рожер заметил биение жилы на лбу и понял, что уязвил ее. «Очко в мою пользу».
Аманвах встала:
– Я буду у себя. Сиквах, займись ванной для Рожера.
– Да, дживах ка, – поклонилась та.
Аманвах стремительно вышла.
– Наполнить тебе ванну, муж? – спросила Сиквах.
Рожер ошеломленно взглянул на нее:
– Конечно! И ядра мои отрежь, когда подсядешь ко мне!
Сиквах застыла в испуге, и Рожер мгновенно пожалел о сказанном.
– Я… не собираюсь…
– Забудь, – оборвал ее Рожер, встал и надел пестрый плащ. – Я ненадолго спущусь.
– Тебе чего-то хочется? – заволновалась Сиквах. – Поесть? Чаю? Я принесу что угодно.
Рожер помотал головой:
– Хочу прогуляться и побыть наедине с мыслями. – Он махнул рукой в сторону спальни. – Согрей мне постель.
Сиквах осталась недовольна, однако Рожер приказал ясно, а она знала, что на подобный тон лучше не возражать без основательной причины или кивка Аманвах, но ни того ни другого не было.
– Как пожелаешь, муж.
Он вышел и застал в коридоре Энкидо и Гареда. Евнух в золотых кандалах стоя