Погибла и замечательная стеклорезная мастерская в колонии Агриппины. Это произошло в конце IV века. Наш кубок, судя по всему, был сделан перед самой гибелью мастерской. Об этом говорят и вещи, найденные в могиле вместе с кубком, и некоторые особенности стиля кубка.
Удивительно изящен его орнамент и надпись, которая идет по самому верху между двумя резными полосками.
Надпись гласит: «Вечно живи, прекрасный!»
Эта надпись служит и верхним орнаментальным фризом кубка.
Мы не знаем, к кому была обращена надпись — к самому кубку или к тому, для кого он предназначался. Но если надпись была обращена к самому кубку, то пожелание его творца сбылось, хотя это и может показаться невероятным.
В тот вечер в экспедиционном лагере мы наполнили этот кубок молодым молдавским вином и по очереди отпили из него.
Конечно, это не соответствовало правилам строгой науки, но просто невозможно было удержаться.
Тайна Черного города
Сразу, как только мы переехали мост, ухабистая дорога резко и круто, под углом градусов в тридцать, взмыла кверху. Наш новый шофер остановил машину и с недоумением посмотрел на меня.
— Давай, Саша! — донесся из кузова голос Павла. — Включай передок. Не стесняйся!
Саша машинально завел мотор, а потом, спохватившись, опасливо спросил:
— А еще покруче дороги нет?
— Это единственная. Мы по ней не первый год ездим. А что, страшно?
— Да нет, — с достоинством ответил Саша. — Просто на дорогу не похожа.
Он и в самом деле включил дополнительную передачу, и наш «ГАЗ-63», рыча, полез по узкой, пробитой в коренном берегу дороге все выше и выше, все круче и круче. А вокруг, раздвигая каменный занавес оврага, разворачивалась никогда не надоедавшая нам панорама: медное, извивающееся тело Днестра, рассеченное узким лезвием моста, белоснежные громады известкового карьера, под которыми висят серые облака взрывов, просвечивающие сквозь густую зелень синие и белые коробочки домов, тонкая блестящая нитка железной дороги на дне оврага.
Но вот машина тяжело перевалила через последнюю кручу. Четырехсотметровый подъем остался позади, и мы въехали на коренной берег.
Саша заметно повеселел, да и машина легко и быстро покатила по ровному плато среди кукурузных и табачных полей.
Затем ландшафт снова изменился. Низкие, пологие холмы, узкие лощины, разбегающиеся в разные стороны и снова сливающиеся друг с другом. Слева показался темно-зеленый Алчедарский лес. Он плавно спускался с холмов к полевой дороге. Видна была густая тень под кронами вековых дубов и буков. От этого, казалось, стало прохладнее. Повеяло свежестью и острым, горьким запахом опавшей листвы. Даже сам воздух, такой безжизненно раскаленный, пыльный, нейтральный на берегу, стал пахучим, плотным и емким.
Неяркая, неброская красота. Мягкие переливы зелени от светлых тонов молодой кукурузы, изумрудных виноградных кустов до чеканной темной дубовой листвы.
Городище возникло внезапно. На мысу у слияния двух лощин показался крутой изгиб вала, мощным кольцом огибавший плато. Оно сразу преобразило все вокруг. Оно наполнило эту тихую долину гордой памятью тысячелетий, придало смысл всему окружающему.
Машина почти у самого подножия городища резко свернула влево и вверх к лесу. Здесь, среди молодых деревьев опушки, у высокой мачты с флагом экспедиции, раскинулись палатки, под навесом дымила лагерная кухня, стояли алюминиевые столы архитекторов и чертежников, длинный обеденный дощатый стол, окруженный брезентовыми стульями и лавками…
Такая знакомая до мельчайших деталей картина, и все же каждый раз, когда я возвращался в Алчедарский лагерь, радостное предчувствие охватывало меня.
Лагерь жил обычной жизнью. Пока Витя и Павел разгружали бутыли с муравьиной, серной и соляной кислотами, банки с едким натром и другие припасы для нашей походной лаборатории, я пошел к городищу посмотреть, что нового на раскопках. У подножия вала тонкой струей лилась и лилась чистая, холодная родниковая вода. Она лилась так, наверное, уже много сотен лет, и древние обитатели городища, как и мы сейчас, пили эту воду. Только тогда вода не была заключена в железную трубу да не стоял возле родника монумент из красного гранита с надписью: «Славянское городище Алчедар. Находится под охраной государства». Впрочем, монумент был поставлен только два года назад, когда наши раскопки позволили определить, какой это ценный памятник.
Возле родника две девушки мыли обломки древней керамики. Вымытые фрагменты сушились в тени на листах фанеры. Я поздоровался.
Русоволосая Ленуца, с притворной скромностью опустив глаза, спросила:
— Георгий Борисович, почему у Павла Петровича сегодня такая плохая керамика?
— Чем плохая, Ленуца?
— А вот раньше на всех раскопах была красивая с полосочками, и у Павла Петровича тоже. А сегодня у него какие-то кособокие горшки, толстые. Прямо мыть не хочется. Все в трещинах. А обожжены-то как! Будто их не гончар, а пьяный орарь в печке жег!
Соня, проворно мывшая керамику рядом с Ленуцей, прыснула, покраснела и закрыла лицо руками. А Ленуца сохраняла невозмутимую серьезность. Я осмотрел черепки и ответил:
— Да ты прямо открытие сделала! Эти горшки действительно изготовил не гончар, а простой крестьянин. Только не пьяный, а неумелый. Он лепил их руками, а не формовал на круге. И обжигал действительно в обычной печке, а не в горне. Это потому, что, когда он жил, еще не было гончаров. Выходит, что люди здесь поселились лет на двести — триста раньше, чем построили городище. Вот в десятом веке, когда городище построили, тогда уже всю посуду делали гончары. Это ты молодец, что заметила разницу в посуде.
Когда я поднимался по крутому склону вала, только что кончился пятиминутный перерыв. На гребне показался Георге. Вытянув вперед правую руку, он крикнул: «Сус!» («Наверх!») По этой команде человек тридцать обнаженных по пояс, загорелых здоровяков поднялись на насыпь вала и стали на квадраты.
— Георгий Борисович! — увидев меня, закричал Георге. — Вал прорезан на глубину почти пять метров. Скоро подойдем к основанию насыпи.
— Что в насыпи?
— Пока никаких конструкций. Вообще почти ничего нет. Только отдельные фрагменты древнерусской керамики.
— Сейчас особенно важен каждый фрагмент, — сказал я, поднявшись на гребень. — По фрагментам, которые будут найдены в нижней части основания насыпи, можно будет определить время сооружения вала.
— А я вам говорю, — запальчиво отозвался Георге, — сейчас каждый фрагмент нужно смотреть. По тем, которые найдем в подошве, будем знать, когда городище построено!
— Да, да! — поспешно ответил я. — Ты совершенно прав.
Удовлетворенный, Георге спросил:
— Сколько человек могло жить на городище?
— Трудно сказать. Судя по размерам плато и по открытым жилищам — человек двести — триста, не больше.
— Ну и пришлось же им попотеть, чтобы такой вал насыпать. Да еще вокруг ров выкопать! Вот мы уже два месяца роем, а все никак узенькую траншею не пробьем!
Это и в самом деле было странным. Чтобы с техникой IX–X веков соорудить такой вал и ров, нужны были не десятки, а тысячи рабочих рук. Неужели все ближайшие славянские поселения, открытые нами, находились на расстоянии шести — восьми километров от городища?
Допустим, что вал возводили жители этих поселений. Но тогда в случае нападения врагов им не удалось бы воспользоваться плодами своих трудов. Пока они добирались бы к городищу под защиту вала, враг настиг бы их десятки раз. Кто же строил? Основным тружеником в то время был свободный общинник… Но тогда… где они жили?
С гребня вала хорошо были видны большие прямоугольники раскопов, разбитых колышками на квадраты.
Павел Петрович Барня уже успел встать на свой раскоп.
— Смотрите, Георгий Борисович, — сказал он, разворачивая пакеты с находками, — пока мы с вами ездили, Таня тут такое открыла! Угадайте что?
Таня, помощница Павла, — студентка третьего курса, застенчивая тоненькая девушка — бросила на своего начальника неодобрительный взгляд и покраснела. Я для пущего эффекта выждал несколько секунд, изображая мучительное раздумье, и наконец сказал:
— Сдается мне, что Таня открыла лепную славянскую керамику шестого — седьмого веков. Значит, славяне поселились здесь еще задолго до сооружения городища. Так?
— Так! — с изумлением ответил Павел. — А откуда вы узнали?
— Плохо подбираете кадры, товарищ Барня, — ответил я. — Среди ваших рабочих завелись предатели. Ленуца Цуркан заметила, что изменилась керамика, и очень точно описала лепные горшки. Так-то вот. А ты обрати внимание на эту девушку. Она очень наблюдательна. Может археолог получиться.
— Один — ноль в вашу пользу, — приуныв, ответил Павел, но тут же воспрянул духом. — Тогда посмотрите, что мы еще нашли в этом слое.
И, взяв у Тани планшет, показал мне план пласта. На нем среди других названий я увидел название удивительной находки: византийская бронзовая монета VI века. Глубина 168 сантиметров. Вот это да! Монета даст возможность определить время всего слоя с точностью до нескольких десятков лет. Эта монета чеканена, видимо, при императоре Юстиниане. Она мало потерта. Ну, некоторое количество лет могло пройти, прежде чем она попала из Византии в Алчедар. А все же это произошло именно в VI веке. Вряд ли бронзовую монету могли специально беречь столетиями. А кроме того, это хотя и единичное, но указание на связи жителей Поднестровья с Византией уже в VI веке!
Ну что ж, посмотрим, что будет дальше в этом слое…
Стенки раскопа Иона Георгиевича Друцу безупречно вертикальны, дно ровное, как паркет. На дне зачищена полоса из грубо обитых известняковых камней, ограничивающая замкнутый прямоугольник площадью метров в двадцать. Возле одной его стороны продолжалась расчистка груды обожженных камней и глины — остатков печи. Ион Георгиевич поздоровался, протянул мне наковаленку, молоточек, клещи, несколько пробойников, зубильца. Все они были удивительно маленькие, как игрушечные.