Загадка разрешилась после первого же бокала вина.
— Вода нужна, — сдвинув выгоревшие добела брови, сказал Иван Михайлович. — В той долине, где городище, должна быть большая животноводческая ферма. Все там есть для этого, одного мало — воды. Ручеек, ползущий по дну лощины, да источник у подножия городища.
— А производили ли вы поиски вокруг, достопочтенный Иван Михайлович? — спросил Попеску.
— Искали, — махнул рукой председатель. — Сколько трудодней на шуфры потратили… Нигде нет воды. Может, вы поможете?
— А чем же наша экспедиция может быть вам полезна? — поинтересовался я.
— Скажите, людям, которые жили на древнем городище и вокруг него, могло хватать воды из ручья и источника?
— Нет, — подумав, сказал я. — Даже если ручей и был намного полноводнее тысячу лет назад, все равно не могло. На поселении жило несколько тысяч человек. Той воды, что есть сейчас, даже для питья и умывания не хватило бы. А ведь здесь жили сотни ремесленников: металлурги, гончары, литейщики. Им для производства нужно было очень много воды. Должна быть здесь вода. Ищите еще.
— Ищущий да обрящет, — сказал Попеску и поднял вверх толстый указательный палец.
Иван Михайлович развел руками.
— Да где же искать? Уж сколько искали. Специалистов из района вызывали.
— Помнится мне, — задумчиво сказал Попеску, — лет сорок назад, когда нашел я источник у подножия читацуи, городища по-вашему, и источник этот оформил, первое время в бассейне сильный отстой был — частицы голубой водоносной глины. Она бывает там, где издавна много воды.
— Водоносный слой? — спросил Иван Михайлович. — Как же это может быть? Ведь за источником крутой склон.
— Да и мне было удивительно, — сказал Попеску. — Искал я тогда и на городище, и выше него, да ничего не нашел.
— А вы ничего не обнаружили на городище? — спросил меня Иван Михайлович.
— Нет. Во впадине в нижней части городища была вода в четырнадцатом — семнадцатом веках, да только, видимо, стоячая — из весенних вод. А потом когда впадина заполнилась илом и этой воде негде было собираться. Ведь на городище с двенадцатого века никто не жил, некому было и чистить впадину.
— Ну ладно, — вздохнул Иван Михайлович, — подумайте, может, чего и надумаете, а теперь, — улыбаясь, продолжал он, — хочу вас повеселить, Георгий Борисович. Изрядные шутники, видно, работают в вашей экспедиции.
И он протянул мне свежую газету. С листа на меня глядела улыбающаяся физиономия Турчанинова, за ним раскоп. Очерк занимал почти целый подвал. По стилю можно было подумать, что это описывается не работа экспедиции, а опереточный спектакль. Я, например, был изображен в каком-то развевающемся на ветру голубом плаще. В довершение всего в очерке было рассказано, как во время пожара в колхозной овчарне архитектор экспедиции тов. Барабанов вынес на своих плечах около 60 колхозных баранов. Это было самой бессовестной ложью, которую мне приходилось когда-нибудь читать.
— Да вы не расстраивайтесь, — сказал, улыбаясь, Иван Михайлович. — Если бы вы знали, что иногда про нас пишут…
По дороге в лагерь я проклинал собственное легкомыслие. Видел же я, как Турчанинов морочит голову этому доверчивому корреспонденту. Тот еще восхищался турчаниновским простодушием и наивностью. А бараны, это, конечно, страшная месть за первый трудовой подвиг, который Барабанов заставил совершить Турчанинова в день знакомства. «Надо будет немедленно выгнать его из экспедиции», — размышлял я.
Когда я вернулся в лагерь, все грелись вокруг костра — надвигалась осень. Глубокий и сдержанный голос Турчанинова звучал в темноте:
— Река раскинулась. Течет, грустит лениво и моет берега. Над скудной глиной желтого обрыва в степи грустят стога…
Я поневоле заслушался.
Когда Турчанинов кончил, Зина тихо спросила:
— Что это, Гриша?
— Блок, — коротко ответил Турчанинов и ласково продолжал: — Ты в своем Кучеже только один блок и знаешь: механизм в форме колеса с желобком по окружности, а был еще, между прочим, и другой Блок — Александр. Как и я, родился в семье профессора и сначала учился на юридическом факультете. Правда, в дальнейшем наши пути несколько разошлись. Он стал великим русским поэтом, а я копаю землю под твоим очаровательным руководством.
Наваждение поэзии кончилось. «Нет, — подумал я мстительно, — тебя надо не просто выгнать из экспедиции, а сначала заставить над тобой смеяться».
— У-у-у-ж-и-и-ин! — раздался неожиданный вопль Митриевны.
Вениамин Иезекильевич подскочил на своем брезентовом стуле, чуть не угодив ногами в костер. Все невольно засмеялись.
— Что вы так испугались, Вениамин Иезекильевич? Это кричала Митриевна, а не снежный человек, — сказал Барабанов и искоса поглядел на Турчанинова.
Из-под капюшона брезентового плаща высунулась рыжая голова Гармаша.
— Мы тут скоро превратимся если не в снежных, то в диких людей, пойдут дожди, размоют дорогу — и все будет, как в цирке… Ни туда ни сюда…
Вениамин Иезекильевич, игнорируя этот выпад, обратился к Барабанову:
— Видите ли, мой друг, между снежным человеком и Митриевной ведь все же существенная разница. Снежный человек — выдумка досужих фантазеров, а наша Митриевна — воплощенная реальность.
— Почему же снежный человек выдумка? — вступил в разговор Турчанинов. — Это тоже реальность.
— А вы откуда знаете? — быстро спросил я.
— Да я сам член Всесоюзной комиссии по снежному человеку, — запальчиво ответил Турчанинов и тут же прикусил язык, но было уже поздно.
«Наконец-то! — с торжеством подумал я. — Прекрасный повод, да и тонус у отряда поднимется».
— Вы знаете, — сказал я, подражая ласковым интонациям Турчанинова в разговоре с Зиной, — что у нас принято каждую субботу перед вечерним костром читать лекции. А вы пока что ни о чем не рассказывали. Снежный человек — какая захватывающая тема! А ведь вы член Международного бюро…
— Всесоюзной комиссии, — жалким голосом поправил Турчанинов. — Я не буду читать этой лекции.
— Почему же — не будете? Будете. Через три дня суббота. Не теряйте времени — готовьтесь.
— Не буду я читать в такой аудитории, да еще в присутствии Вениамина Иезекильевича! — нервно воскликнул Турчанинов.
— Вы знаете, что такое дисциплина в экспедиции? — строго спросил я. — Либо вы будете читать лекцию, либо уедете.
Турчанинов сел за стол и за время ужина не произнес ни одного слова. Зина, которая была дежурной, несколько раз предлагала ему добавки, но он даже не отвечал. Перед сном я пригласил к себе в палатку Барабанова и молча протянул ему газету со статьей вдохновленного Турчаниновым корреспондента.
Читая, Барабанов все больше и больше мрачнел, а когда дошел до описания пожара в овчарне, то даже при свете «летучей мыши» было видно, как у него побагровела шея и заходили желваки на скулах.
— Вот что, Саня, — сказал я ему. — Я знаю твои босяцкие привычки. Но у нас экспедиция Академии наук, никакой физической расправы я не допущу. А вот в субботу Турчанинов будет читать лекцию о снежном человеке. Подумай, как лучше подготовить это культурное мероприятие.
— Хорошо, — сказал Барабанов, отдуваясь так, как будто он просидел несколько минут под водой. — Я подумаю!
Турчанинов понял, что он попал в переплет, и все свободное время трудился не покладая рук. В субботу сразу же после работы на деревьях появились многочисленные плакаты и рисунки со смешными изображениями снежного человека. У него были все характерные признаки, описанные «очевидцами»: оттопыренные большие пальцы ног, мохнатая спина. Лозунги гласили, например: «У каждого из нас должен быть свой снежный человек!»
После ужина все расселись около костра, и Турчанинов начал читать свою лекцию. Нужно отдать ему должное: он проявил изрядное хитроумие. Лекция была построена как некий симбиоз поэзии и иронии. Неважно, дескать, есть ли снежный человек или нет его, важно, что у людей есть мечта о чем-то необычном, удивительном, и это возвышает и оправдывает все. Я уже начал было беспокоиться, но потом сообразил, что ему придется сказать и что-то позитивное. Иначе чем оправдать высокую комиссию, членом которой он состоит. Турчанинов хотел было кончить на милой шутке, но Георге тут же спросил его:
— Есть ли хоть какие-нибудь доказательства существования снежного человека, если есть, то говори.
Турчанинов затравленно оглядел аудиторию, махнул рукой и пустился во все тяжкие. Посыпались свидетельства очевидцев: знатного чабана, орденоносца, которого снежный человек треснул дубинкой по голове, когда он расположился в горах поужинать; секретаря райкома, которому снежный человек перебежал дорогу, когда он возвращался на «газике» домой; каких-то иностранных ученых с очень звучными, но незнакомыми фамилиями. Я жалел, что был вынужден сохранять нейтралитет, но знал, что Турчанинов находится в руках товарищей по отряду и что это опытные и надежные руки. Выступили почти все. Георге и Гармаш разбили всю логику докладчика. Неожиданно взявшая слово Митриевна, стараясь сдержать раскаты своего могучего голоса, произнесла что-то жалостливое, от чего положение Турчанинова еще ухудшилось. Но все было бы ничего, если бы не Вениамин Иезекильевич. Сохраняя обычную вежливость и корректность, он, даже не отрицая теоретической возможности существования снежного человека, ясно показал весь дилетантизм доклада.
Когда Вениамин Иезекильевич закончил, слово попросил упорно молчавший до этого Барабанов.
— Это все тоскливые рассуждения. Возражаю. У меня есть реальные и наглядные доказательства существования снежного человека. — Аудитория заволновалась. — Три минуты, — пробормотал он.
На табуретку, за двумя стоявшими рядом деревьями, он поставил несколько керосиновых ламп, за ними укрепил подрамник, служивший рефлектором, а перед ними повесил навернутый на ручку от лопаты рулон бумаги. Он потянул рулон книзу, и, просвеченная лампами, показалась надпись: «Приключения снежного человека в П. Д. Э.» — то есть в нашей Прутско-Днестровской экспедиции. Затем на этом своеобразном теневом экране показался сам снежный человек. Он имел оттопыренные в стороны большие пальцы ног, волосатую спину и руки, спускавшиеся ниже колен, и в то же время это был, несомненно, Турчанинов. По мере того как разматывался рулон, показывалась безжалостно осмеянная история пребывания Турчанинова в П. Д. Э. Тут был и первый его «трудовой подвиг», и другие еще неизвестные мне страницы его биографии, как, например, добывание руками жареного мяса из кухонного котла. На этой картине Турчанинов был завернут в белое марсельское одеяло и явно смахивал на Васисуалия Лоханкина. Не успел замолкнуть общий смех, как Турчанинов молча и яростно прыгнул на Барабанова. Удар был столь неожиданным и сильным, что Барабанов рухнул, как когда-нибудь рухнет Пизанская башня. Они покатились по земле. Но потом Барабанов, видно, пришел в себя, он встал и, зажав Турчанинова в огромных ручищах, легко поднял его над головой. Я ужаснулся, думая, что он сейчас швырнет Турчанинова в огонь, и в то же время я чувствовал в этой сцене что-то эпическое. Зажатый в тиски, Турчанинов тщетно извивался, стараясь вырваться.