7 сентября. Среда. Почти целый месяц не открывал своего дневника. Время бежало незаметно, без всяких выдающихся случаев в моей однообразной деревенской жизни. Однообразие это нарушалось только посещениями некоторых гостей, с которыми приходилось проводить целые дни. Кроме гостившего у нас младшего сына графа Гейдена и приехавшей на время племянницы моей Мордвиновой, навестили нас в течение этого месяца Николай Федорович Козлянинов со своей семьей, Анатолий Федорович Кони, князь Юрий Оболенский с женой, кореизские соседки наши: графиня Тизенгаузен с баронессой Пиллар и графиня Сумарокова-Эльстон с младшей дочерью. Особенно приятно было свидеться с петербургским нашим приятелем Александром Ивановичем Лаврентьевым (редактором «Инвалида» и «Военного сборника»), который провел около месяца в своем имении за Ялтой. Он был у нас два раза с женой и сестрой; мы также навестили его в Наташине.
Сегодня же неожиданно приехал капитан 1-го ранга Рогуля, имя которого сделалось довольно известно в последнюю Турецкую войну по поводу действий наших моряков на Дунае. Он привез мне из Орианды несколько объемистых пакетов, присланных моим бесценным корреспондентом Головниным через адмирала Попова, который опять прискакал в Крым по случаю завтрашнего дня рождения великого князя Константина Николаевича. Капитан Рогуля теперь живет в своем именин под Бахчисараем без всяких служебных обязанностей, как и многие другие моряки, считавшиеся на лучшем счету в прежнее время. Во флоте так же много недовольных настоящим порядком дел, как и во всех других ведомствах и родах службы. Присланные мне Головниным разные записки и вырезки из газет я не успел еще рассмотреть.
Вечером же сегодня посетил нас только что приехавший ближайший наш сосед Сергей Иванович Мальцов, такой же живой, кипятящийся, как и прежде, несмотря на его восьмой десяток лет.
8 сентября. Четверг. Бóльшую часть дня рождения великого князя Константина Николаевича провел я в Орианде. После обедни в Ливадийской церкви я в числе других собравшихся лиц был приглашен к завтраку. Кроме съехавшихся, по обыкновению, моряков (адмиралы Попов, Никонов, Пещуров и проч., и проч.), встретился я со многими из петербургских приезжих на осенний сезон в Ялту: князем Дмитрием Мирским, министром государственных имуществ Островским, новым товарищем (только что назначенным) министра народного просвещения князем Михаилом Волконским и другими. За завтраком сидел между хозяином и Островским.
Не стесняясь присутствием за столом многочисленных и самых разнородных гостей, великий князь заводил разговоры весьма щекотливые о современном ходе дел [и громко выражал свое неодобрение тем порядком, которым теперь решаются весьма серьезные законодательные меры по линии Государственного совета. В особенности его высочество восставал против новых правил о печати, проведенных графом Толстым через Комитет министров. Великий князь осуждал при этом недостаток courage civique[138] в министрах и отсутствие единства между ними.]
Мы с Островским старались свести речь на другие предметы; однако же и сам Островский сообщил нам при этом некоторые не лишенные интереса сведения о закулисных действиях в высшей правительственной среде. Между прочим рассказал он, что Игнатьев, представив государю записку о Земском соборе, настаивал на неотлагательном объявлении об этом новом учреждении в день 6 мая на том будто бы основании, что 6 же мая был открыт последний из бывших на Руси земских соборов; а к тому же и прошлогодний достопамятный циркуляр его, Игнатьева, по вступлении в должность министра внутренних дел был также помечен днем 6 мая.
Эти ребяческие соображения, как видно из рассказа Островского, не убедили государя в необходимости торопиться в таком важном деле; он решился собрать совещание для обсуждения его. Тогда Игнатьев стал просить государя возвратить ему записку и не давать ей хода; однако же совещание состоялось, и неожиданно для самого Игнатьева поднятый им вопрос о Земском соборе предложен на обсуждение. Тут Игнатьев начал было вывертываться и хитрить до того, что государь два раза сказал ему, что он говорит теперь или говорил прежде неправду и что его собственные объяснения выказывают крайнее легкомыслие. По словам Островского, совещание это произвело на всех присутствовавших самое тяжелое впечатление; никогда еще ни один министр не попадал в такое жалкое, унизительное положение перед товарищами своими. Совещание это и решило окончательно удаление Игнатьева.
Сосед наш Мальцов – дядя Игнатьеву – до сих пор всегда восхищался своим племянником; но теперь и он восстал на него, признает, что он наделал много глупостей и ему не следовало вовсе принимать Министерство внутренних дел.
Новое назначение князя Волконского товарищем Делянова не обещает ничего хорошего. Они оба будут заодно послушными орудиями Каткова.
11 сентября. Суббота. Вчера утром приехал в свое имение Ай-Тодор великий князь Михаил Николаевич со всей своей семьей, за исключением лишь старшего сына Николая Михайловича, который держит экзамен для поступления в Академию Генерального штаба. Сегодня я был у их высочеств. Они приняли меня весьма любезно, удержали к завтраку; я провел у них незаметно в разговорах более трех часов. От них только я узнал о внезапной поездке государя с императрицею в Москву, откуда они должны сегодня же возвратиться в Петергоф. Поездка эта была предпринята совершенно внезапно, так что накануне еще никто не знал о намерении их величеств.
18 сентября. Суббота. Сегодня случайно съехались у меня великие князья Константин Николаевич и Михаил Николаевич; последний приехал с молодым великим князем Михаилом Михайловичем, а первый с адмиралом Поповым и Голенкой. Они застали у меня довольно оживленное общество: сын мой с адъютантом командуемого им Крымского дивизиона князем Тумановым и инженер-капитан Житков собирались уже уехать из Симеиза; дочь графини Сумароковой-Эльстон приехала провести день с моими дочерьми и осталась у нас ночевать. Великие князья были очень любезны и оставались часа два. Константин Николаевич, приехавший несколько позже, оставшись вдвоем со мною после отъезда Михаила Николаевича, передал мне некоторые сведения, вновь полученные им из Петербурга.
Вчера получил я при письме управляющего Императорской главной квартирой генерал-адъютанта Рихтера картину, изображающую кабинет покойного императора. В письме сказано, что картина посылается мне по высочайшему повелению. Присылка эта весьма приятна мне: изображение кабинета покойного государя со всеми подробностями его обстановки оживляет в моей памяти воспоминание о ежедневных, в течение 20 лет, близких отношениях моих к покойному императору.
20 сентября. Понедельник. По приглашению великого князя Михаила Николаевича я сегодня завтракал у него в Ай-Тодоре, а на возвратном пути заехал к больной графине Тизенгаузен. Великий князь и великая княгиня были очень разговорчивы и любезны; пригласили меня и на следующие понедельники завтракать у них.
Вечером посетил меня адмирал Попов. Он передал мне приглашение от великого князя Константина Николаевича на завтрашний обед.
22 сентября. Среда. Вчера обедал я в Орианде у великого князя Константина Николаевича с великим князем Михаилом Николаевичем и всею его семьей. Обед начался в 7 часов вечера, а после обеда я должен был занимать великую княгиню беседою, пока остальное общество занялось картами, так что не было возможности уехать из Орианды ранее 10 часов. Ночь была темная, пасмурная; а потому я решился вместо возвращения в Симеиз переночевать в Ялте, в гостинице, и воспользоваться случаем, чтобы отдать визит старому моему товарищу Козлянинову и его семье. К тому же, на следующее утро, то есть сегодня, назначен был отъезд племянницы моей Мордвиновой на пароходе, отходящем в 8 часов утра в Севастополь. Проводив ее на пароход, я возвратился к обеду домой.
После тишины и спокойствия, к которым я привык в Симеизе, мне как-то странно очутиться вдруг среди суетливого движения и пестрой толпы Ялтинской набережной, особенно в час отправления парохода. Тут наталкиваешься на самые разнообразные личности, знакомые и полузнакомые; услышишь тысячу пустяков, которые впускаешь в одно ухо, чтобы выпустить в другое. Настоящий калейдоскоп. Не менее странно мне кажется снова попасть в общество царской семьи. Однако же я должен отдать справедливость обоим великим князьям Константину Николаевичу и Михаилу Николаевичу, так же как и великой княгине Ольге Федоровне; они держат себя так просто, благодушно, что с ними не чувствую я никакого принуждения или стеснения; в обществе их ничто не напоминает ненавистной придворной атмосферы.
Особенно великая княгиня, некогда не жаловавшая меня и не отличающаяся добродушием, теперь чрезвычайно со мною любезна, разговорчива и откровенна. Припоминая прежние натянутые отношения мои к великим князьям и великим княгиням вообще, могу объяснить теперешнюю их благосклонность только разве тем, что они видят во мне человека, сошедшего окончательно со сцены, инвалида эпохи, канувшей в вечность. В глазах их я должен теперь представляться чем-то вроде старого, заброшенного портрета, напоминающего прошлое время.
Газеты и письма наполнены известиями о пребывании государя и императрицы в Москве, где, как пишут, внезапный приезд их произвел необычайный энтузиазм. Из частных же писем видно, что во время пребывания их величеств в Москве были приняты и необычайные меры для охранения их: пишут и говорят, будто набрано было до 12 тысяч человек, долженствовавших изображать собою восторженную толпу везде на пути царственной четы.
27 сентября. Понедельник. Вчера великий князь Михаил Николаевич с великой княгиней Ольгой Федоровной, катаясь перед обедом, заехали в Симеиз, чтобы напомнить мне о приглашении своем на понедельники к их завтраку. Сегодня я приехал к ним несколько ранее назначенного часа; великая княгиня, немедленно приняв меня, предложила мне прочесть у нее же в кабинете только что полученную ею брошюру на французском языке, напечатанную в Баден-Бадене в виде ответа на вышедшую несколько времени тому назад книжку под заглавием «Les dernières heures de l’Empereur Alexandre II», par Laferté. Книжка эта, написанная чуть ли не под диктовку княгини Юрьевской с целью прославления ее, возбудила справедливое негодование в неизвестном авторе означенной брошюры. Предполагают, что она написана князем Александром Васильчиковым. (Впоследствии оказалось, что настоящий автор брошюры – графиня Александра Андреевна Толстая.) Она состоит всего из 15 страниц, но написана бойко и сильно.