Не имея возможности быть на выставке, привлекавшей массы народа, я рад был удобному случаю лично проверить слышанные мною бесконечные толки об этих картинах; и должен сознаться, что, обойдя весь ряд картин, вынес грустное впечатление. Самого художника не было в зале; государь, пожелав видеть картины, не желал видеть самого автора.
Из дворца отправился я в Академию Генерального штаба и вторично слушал чтение задачи одного из выпускных офицеров. Затем сидел в двух комитетах: Кавказском и Комитете министров. Последний продолжался весьма долго, по случаю споров о железнодорожном вопросе. Возвратившись домой в пятом часу, я должен был к 6 часам ехать к обеду во дворец, куда приглашен был вместе с Гирсом и князем Орловым, послом нашим в Париже. Отъезд его оттуда, вслед за прискорбным делом Гартмана, принят в целой Европе за выражение неудовольствия и охлаждения между Россией и Францией, к великой радости князя Бисмарка. Это случайное охлаждение неизбежно повлияет на успех переговоров Сабурова в Берлине. Германский канцлер, успокоенный насчет возможного сближения России с Францией, будет иметь меньше побуждений искать сближения с Россией.
Возвратившись вечером домой, я нашел свой письменный стол заваленным бумагами и телеграммами. С самого утра я не мог подойти к столу, были спешные дела, а тут, как нарочно, меня вызывали в залу слушать пение Прянишникова. Мне пришлось попеременно то слушать музыку и болтовню собравшихся гостей, то урывками работать в кабинете и через это простоять потом за своей конторкой до глубокой ночи.
19 марта. Среда. После заседания Военного совета заехал ко мне князь Орлов. Он передал мне некоторые разговоры свои с князем Бисмарком проездом через Берлин и подтвердил то, что писал Сабуров в последних своих письмах. В Германии приписывают лично мне воинственные стремления, считают меня главным подстрекателем к войне с Германией. Кто и почему сделал мне такую репутацию?
21 марта. Пятница. Утром присутствовал на практических занятиях в Военно-юридической академии, а затем заехал в приготовительные классы Николаевского кавалерийского училища. В 2 часа назначено было у меня совещание о мерах к приведению крепостей наших в бóльшую готовность на случай войны. Совещание продолжалось за 5 часов. В продолжение его приезжал ко мне министр финансов Грейг, чтобы убедить меня в необходимости, по его политическим соображениям, не приступать в нынешнем году к постройке предположенных новых укреплений в Ковне, Гродне и Осовце. По этому поводу он вошел в пространные рассуждения о наших финансах, о политике и т. д.
23 марта. Воскресенье. Известия из Англии составляют главный предмет разговоров: на выборах в парламент либеральная партия (виги) получила сильное большинство; полагают, что торийский кабинет уступит место либеральному правительству, в котором главными действователями будут Гренвиль, Дерби, Гладстон и Гартингтон. Сегодня на разводе лорд Дефферин с довольным видом напомнил мне, что несколько недель назад он уже пророчил такой исход дела.
Приехал в Петербург наследный принц Мекленбург-Шверинский с прелестной супругой Анастасией Михайловной. После развода я заехал расписаться у них.
24 марта. Понедельник. В 10 часов утра заехал на короткое время в Военно-топографическое училище, где происходят теперь экзамены, а потом, вместо обычного своего приема в канцелярии министерства, отправился во дворец на совещание по вопросу, возбужденному наследником цесаревичем, о развитии добровольного крейсерского флота как главного орудия для нашей борьбы с Англией. По приказанию государя, я прочел вслух записку, составленную для наследника цесаревича капитаном 1-го ранга Барановым под руководством Победоносцева. В совещании присутствовали, кроме великих князей – наследника, Константина Николаевича и Алексея Александровича – министр финансов Грейг, управляющий Морским министерством Лесовский и я. Само собою разумеется, что морякам записка была не по нутру; они объясняли, что и сами постоянно имели в виду в случае войны с Англией действовать посредством крейсеров, но не могут согласиться с мнением, будто Россия должна ограничиться одними только крейсерами, отказавшись вовсе от броненосных судов. В этом отношении они, конечно, правы; в записке Баранова, действительно, заметно некоторое увлечение; но вопрос, который затрагивал наиболее самолюбие моряков и который, между тем, не высказывался гласно, вот каков: будут ли наши новые крейсеры строиться Морским министерством или управлением «Добровольного флота»? Решено было, что второе совещание будет происходить у великого князя адмирала, уже без участия самого государя.
Из дворца поехал я в Государственный совет. После весьма короткого заседания общего собрания происходило заседание Особого присутствия по воинской повинности. Здесь пришлось мне несколько поспорить с нашим председателем, великим князем Константином Николаевичем. После заседания был разговор о нашем положении в Приморской области и Тихом океане в случае разрыва с Китаем. Из некоторых выражений великого князя заметно, что в голове его уже твердо сидит мысль о перенесении военного порта из Владивостока в залив Ольги. Я доказывал нерасчетливость такого предположения: если находят затруднительным оборонять подступы к Владивостоку, то еще труднее будет оборонять и новый порт, и Владивосток, который все-таки совсем забросить нельзя.
26 марта. Среда. Вчерашний день весь был затрачен на обычные торжества полкового праздника Конной гвардии. Утром доклад, потом церковный парад, завтрак у полкового командира, обед во дворце.
Сегодня, во время заседания Военного совета, получил я приглашение к обеду во дворец. Приглашенных было более обыкновенного: кроме домашних особ царской семьи, были великий князь Владимир Александрович и наследный принц Мекленбургский, оба с супругами, затем граф Адлерберг, Гирс, Тимашев и Литвинов (как дежурные) и я.
27 марта. Четверг. Утром доклад. К часу совещание у великого князя Константина Николаевича, для вторичного [более подробного] обсуждения прочитанной в понедельник записки о развитии крейсерного флота. Приняли участие в совещании: великие князья – наследник цесаревич и Алексей Александрович, – Грейг, Лесовский и я. Спорили до 5 часов и все-таки никакого соглашения не достигли. Моряки, подкрепленные министром финансов, отстаивали свою программу, доказывая необходимость постройки больших броненосцев. Наследник цесаревич спокойно и с видимым хладнокровием поддерживал свою тему и до конца остался при своем. Я, со своей стороны, старался примирить оба крайних мнения, поддерживая необходимость развития средств крейсерства, но в то же время не исключая и необходимости соразмерного числа броненосцев.
По окончании совещания, когда великие князья наследник цесаревич и Алексей Александрович уехали, генерал-адмирал начал мне объяснять новые проекты свои для постройки будущих броненосцев. Оказывается, Морское министерство намерено продолжать и впредь строить нечто вроде «поповок», несколько видоизмененных, по образцу строящейся в Англии императорской яхты (новой «Ливадии»). Великий князь с восторгом говорит об этих измышлениях адмирала Попова и ожидает только результата первых испытаний со строящейся яхтой, чтобы заложить на наших штабелях громадный броненосец, который должен превзойти все существующие в мире суда, на удивление всей Европе. Страшно подумать, сколько еще миллионов будет потоплено на эти фантазии.
30 марта. Воскресенье. Барон Жомини прислал мне проектированную им инструкцию князю Лобанову по поводу ожидаемой перемены английского правительства. Одобрив этот проект, я сделал только одно замечание: в случае новых соглашений с Англией относительно Афганистана при настоящих обстоятельствах уже было бы для нас невозможно установить демаркационную линию между районами британского и русского влияния по Амударье. Замечание это было принято, указанное мною место инструкции исправлено, а сегодня барон Жомини прислал мне на просмотр дополнительную депешу нашему послу в Лондоне, более обстоятельно развивающую мысль о разграничении означенных районов влияния хребтом Гиндукуша. Мысль эта была высказана мною еще перед отъездом князя Лобанова, при последней его аудиенции у государя.
Сегодня в 10 часов утра ездил я на вынос умершего на днях тайного советника Киттары. Смерть его есть чувствительная потеря для Военного министерства: этот человек как ученый и опытный технолог был весьма полезен нашему интендантству; Киттары обязаны мы введением научного элемента в делах, касающихся довольствия войск.
После печальной церемонии поехал я во дворец по случаю представления государю выпущенных вновь из Академии Генерального штаба офицеров, а затем был, по обыкновению, на разводе.
1 апреля. Вторник. Вчера был приглашен к обеду во дворец. Сегодня, после доклада, был в двух заседаниях: Комитета министров и Комитета по делам польским.
В последние два дня озабочен я более всего семейными делами: в воскресенье вечером, когда разъехались гости, обыкновенно собирающиеся у нас в этот день, младшая дочь моя Елена поразила меня неожиданной новостью: капитан Генерального штаба Гершельман (сын генерал-адъютанта) сделал ей предложение. Во весь вчерашний день семья была в волнении: обдумывали, обсуждали, а вечером решили дать согласие. Сегодня были у нас родители и братья жениха, а вечером, когда молодежь собралась для репетиции пьесы, разыгрываемой на нашем домашнем театре, все гости узнали нашу семейную[82] новость.
3 апреля. Четверг. Вчера после заседания Военного совета посетил я семейство Гершельман и познакомился с матерью и сестрой жениха. Вечером опять собралось шумное общество молодежи для репетиции театрального представления.
Сегодня после доклада заехал в Министерство иностранных дел и имел продолжительное совещание с Гирсом, бароном Жомини и Мельниковым, в особенности по двум вопросам; во-первых, по так называемому вопросу об Араб-Табии, то есть о разграничении Болгарии с Румынией в окрестностях Силистрии; и, во-вторых, о возобновлении работ по разграничению нашему в Малой Азии. По обоим вопросам, особенно по второму, я старался подстрекнуть наших дипломатов, чтобы не поддавались наглости англичан, которые в обращении с нами позволяют себе возмутительную бесцеремонность.