Предположение это было совершенно разбито объяснениями графа Лорис-Меликова и Набокова; оба они указывали на прискорбные результаты подобных комиссий, которые неоднократно учреждались и в прежние времена и ныне сделались совсем ненужными при настоящем объединении разнородных полицейских учреждений и прекращении антагонизма между полицейскими и судебными учреждениями. Ни Победоносцев, ни великий князь не могли почти ничего сказать для поддержания предложенной мысли.
Совещание обратилось к другим предложенным графом Лорис-Меликовым частным мерам по ведомству государственной полиции, и после довольно продолжительных разглагольствований все эти меры были одобрены с некоторыми только оговорками. Самые же продолжительные и горячие прения возникли по двум последним пунктам программы нашего совещания, касавшимся земства. Это такая почва, на которой всего более разнообразны взгляды.
Однако же и тут удалось наконец достигнуть согласия как относительно предложенного Лорис-Меликовым пересмотра некоторых статей Положения о земских и городских учреждениях, так и по прежней его мысли о законодательной разработке предложенных уже земствами мер к улучшению благосостояния крестьянского населения. Даже щекотливый вопрос о привлечении земцев к этой законодательной работе как представителей местных интересов был одобрен всеми присутствовавшими, за исключением одного лишь Победоносцева, который опять поднял общий вопрос о значении земства. Обычным своим докторальным, широковещательным тоном он опять стал доказывать вред выборного начала вообще и опасность привлечения «местных сил» и допускал только разве вызов экспертов по назначению самого правительства.
Мнение это так резко отделялось от общего убеждения прочих членов совещания, что великий князь Владимир Александрович предложил в виде компромисса на первый раз ограничиться призывом из губерний небольшого числа известных правительству дельных и благонадежных людей только для предварительного обсуждения призыва земцев к обработке известных законопроектов в тех случаях, когда правительство признает это полезным. На этом предложении и остановилось совещание.
Немыслимо было продолжать спор после того, что рассказал нам великий князь: в самое утро злополучного дня 1 марта покойный император, утвердив своею подписью представленный доклад секретной комиссии и выждав выхода Лорис-Меликова из кабинета, обратился к присутствовавшим великим князьям с такими словами: «Я дал свое согласие на это представление, хотя и не скрываю от себя, что мы идем по пути к конституции». Затрудняюсь объяснить, что именно в предположениях Лорис-Меликова могло показаться царю зародышем конституции; но понятно, что произнесенные им незадолго до мученической кончины вещие слова должны были глубоко запасть в мысли обоих молодых царевичей и приготовить почву к восприятию ретроградных теорий Победоносцева, Каткова и компании.
Совещание окончилось в первом часу ночи; великий князь Владимир Александрович уехал, и тут только вдруг узнаем мы с удивлением от министра юстиции, что на завтрашний день приготовлен высочайший манифест, который он и показал в печатном оттиске. Такая неожиданная новость поразила нас как громом. Какой манифест? Кем он изготовлен? С кем советовался государь? Сконфуженный Победоносцев объявил, что это произведение его пера; что вчера государь призвал его в Гатчину и приказал сочинить манифест, чтобы сегодня он был напечатан, а завтра, по прибытии государя в Петербург, обнародован.
Заявление это было как un coup de théâtre[107]. Как? После бывшего ровно неделю тому назад совещания в Гатчине, после положительно заявленного государем желания, чтобы впредь между министрами было полное согласие и единство, чтобы по всем важным вопросам они входили в предварительное между собою соглашение, вдруг является совершенным сюрпризом для всех нас такой важный государственный акт, как манифест царский! Лорис-Меликов и Абаза в сильных выражениях высказали свое негодование и прямо заявили, что не могут оставаться министрами. Я присоединился к их мнению. Набоков, Игнатьев и барон Николаи, хотя сдержаннее, также высказали свое удивление. Победоносцев, бледный, смущенный, молчал, стоя как подсудимый перед судьями. Расстались мы в сильном волнении.
Помимо формальной стороны появления нового манифеста поразило нас и самое содержание его. Под оболочкою тяжелой риторической фразеологии ясно проглядывает главная цель – провозгласить торжественно, чтобы не ждали от самодержавной власти никаких уступок.
Появление такого манифеста было бы еще понятно на другой день после вступления на престол, вслед за ужасною катастрофой 1 марта, но что вызывает его теперь, по прошествии двух месяцев? [Большинству публики, людям поверхностным, манифест покажется несвоевременным, бессодержательным… Но другая часть, люди мыслящие, поймут суть дела: они увидят, что путем ‹далее следуют 2 строки, не поддающиеся прочтению› объявление твердого намерения молодого императора удержать всей силой самодержавные права своих предков. Все надежды отнимаются у людей благомыслящих на постепенное движение к лучшему, к более совершенному государственному устройству. Lasciate ogni speranza[108] – вот сущность нового манифеста. Страшно подумать, какое невыгодное впечатление произведет он в России и в Европе. Сколько людей, надеявшихся на достижение со временем мирным путем желанных целей, теперь отшатнутся от нас и примкнут к массе, сочувствующей революционерам.]
29 апреля. Среда. Их величества приезжали сегодня в Петербург, но не по прямой дороге из Гатчины, а кружным путем через Тосну и по Николаевской железной дороге. Парад на Марсовом поле прошел совершенно благополучно и даже, можно сказать, блистательно. Императрица с великой княгиней Марией Павловной в коляске а la Domon[109] объезжала линии войск за государем. После парада был обычный завтрак у принца Ольденбургского. Мне пришлось сидеть с правой стороны императрицы, которая была любезна и обходительна, так же как и государь. После завтрака их величества, несмотря на плывшие льдины, переехали на катере через Неву, чтобы поклониться могиле покойного императора. Затем они посетили временную часовню, построенную на месте катастрофы 1 марта, и в три часа отправились обратно в Гатчину по той же Николаевской железной дороге.
Таким образом, приезд в Петербург, возбуждавший такие опасения, обошелся совершенно благополучно, а все ходившие по городу толки о мнимых покушениях оказались напрасными. На параде присутствовали чрезвычайные послы турецкий (Реуф-паша) и персидский (Сапихсалар Гусейн-хан).
Пресловутый манифест явился в прибавлении к «Правительственному Вестнику». Говорят, он всех озадачил. Толпа спрашивает, в чем дело. К чему и о чем манифест? Говорят, будто срывали даже манифест со стен. Граф Лорис-Меликов сказал мне на параде, что решился сегодня же послать письмо государю с просьбой об увольнении от должности и намерен завтра не ехать в Гатчину. Вечером же приехал ко мне Абаза и передал свой разговор с великим князем Владимиром Александровичем, который уже знал, что вчера, после его отъезда из совещания, что-то произошло между нами. Абаза высказал ему, как мы все были поражены и оскорблены процедурою с манифестом. Великий князь уговаривал не слишком принимать к сердцу. Но Абаза намерен поступить одинаково с графом Лорис-Меликовым: не ехать в пятницу с докладом, а послать завтра письмо к государю с просьбой об увольнении.
1 мая. Пятница. После обычного посещения некоторых из военно-учебных заведений заехал я к Абазе и графу Лорис-Меликову. Оба они объявили мне, что прошения их об увольнении от должностей приняты государем, но полученные ответы были выражены не в одинаковой форме. Графу Лорис-Меликову государь ответил собственноручным письмом, в благосклонном тоне, с выражением благодарности за оказанные услуги. Напротив, Абазе возвращено его письмо с надписью карандашом, в которой выражается довольно резко укор, что поводом к удалению от должности выставляется заявленное в манифесте намерение государя оберегать свои самодержавные права.
От Лорис-Меликова я узнал, что сегодня вызваны в Гатчину великий князь Владимир Александрович и генерал Игнатьев. Можно заключить из этого, что преемником графа Лорис-Меликова будет Игнатьев, что, конечно, произведет не очень благоприятное впечатление в Европе. Уже и теперь получаются сведения о падении нашего курса. А что будет, когда сделается известным удаление графа Лорис-Меликова и Абазы? Оба они пользовались хорошей репутацией и доверием, чего нельзя сказать о других министрах. Я решаюсь также оставить свой пост, но, по совету друзей, мне было бы неуместно связывать свое удаление с манифестом. Поневоле я должен несколько еще выждать; быть может, представится благовидный случай проситься на отдых, например, если мне предложено будет место на Кавказе.
Из разговоров с Абазой и Лорис-Меликовым я узнал о некоторых новых обстоятельствах. В истории манифеста принял, по-видимому, деятельное участие [злокозненный] Катков, прискакавший в Петербург по вызову Победоносцева. Отовсюду слышно, что этот злополучный манифест производит самое невыгодное впечатление. Он даст обильную пищу заграничным врагам России; нигилисты наши [с восхищением] воспользуются им как материалом для своей подпольной литературы.
Вечером узнал, что товарищ министра финансов Бунге, ездивший в Гатчину с докладом вместо Абазы, передал последнему желание государя, чтобы Александр Аггеевич не оставлял должности до конца сессии Государственного совета (то есть на неделю с небольшим) и в будущую пятницу – день его доклада – приехал лично в Гатчину. Из этого можно заключить, что, быть может, в настроении государя произошла некоторая перемена, как бы смягчение, и возникло желание удержать Абазу. Действительно, заменить его нелегко: Бунге сам сказал государю, что считает себя теоретиком, не довольно подготовленным к само