Всякое отвлеченное мышление называют иногда метафизикой. Но с большим правом называют так гипостазирование абстракций – обработку их как реальных сущностей. И ежели мы из этих отвлечений захотим сделать выводы таких реальных качеств, которых нет в реальности, – то все же можем оставаться в научных пределах – и метафизики у нас не будет никакой. Древнее мышление – вовсе не метафизика. Недостаточное научное мышление.
Новейшие системы – стремление к монизму – тоже научны. Поиски реальных отношений сущего и явления – наука.
Гипостазирование понятия – не обязательно метафизика. Оно метафизика тогда, когда их делают трансцендентными миру и определяют мир способом, не находящим себе соответств[ия], в эмпирии.
Каузальное (наука) и телеологическое (метафизика) мышление.
Эмпирическому бытию, конечно, каузальное, а трансцендентному телеологическое (Кант). Наше обычное мышление, отражая на себе необходимое в нашей повседневной практике стремление к известной цели, оценку при выборе нескольких целей, целесообразные поступки после выбора, – конечно, почти всегда бессознательно телеологично… Обычная домашняя философия – непременно признаёт свободу воли – иллюзия… Идея, как цель, представляется нам и мерилом оценки и побудителем к действию именно при последствии этой оценки. [Пропущено переписанное в дневник по-английски стихотворение Р. Стивенсона «To my wife. Stanza 1» и строфа из его «Завещания». – Е. Ч.]
14 декабря. В «Русском Вестнике», II кн., есть статья Емельянова «Земство и народное образование», в которой автор опровергает надобность в образовании так: нынешнему мужику не к чему приложить своей грамоты. Он ее и забывает. Чтоб он не забыл, устраивают читальни, библиотеки… Но ведь нельзя же учить человека только для того, чтобы он читал книжки из земских складов… (Т. е. нельзя средство делать целью.) Ежели так, то почему же «Русский Вестник» стоял до сих пор за классическую гимназию, т. е. за такое заведение, которое годится лишь для того, чтобы научившийся латыни обучал ей другого. Какая из наук, изучавшихся в гимназии, была применяема потом в жизни? А чистое искусство? Будто «Русский Вестник» и не сторонник его. Я сам сторонник, но я – хоть признаю его пользу, а «Русский Вестник» прямо так-таки без всяких оснований. А чуть дело дошло до образования народного, так оно цели захотело. А ежели я, становясь на его же точку зренья, да потребую и для народа тех же духовных наслаждений ради них самих, что и мы получаем, что «Русский Вестник» скажет тогда? Я-то не скажу. Я выставляю положение, что всякий самоцельный элемент полезен, ну а «Русский Вестник»-то что?
Да и еще такое дело: ни за что, ни у какой части общества никогда не может возникнуть вдруг стремления к средству. Этого быть не может. Нет также стремления к наслаждению. Есть стремление к производству – к большей высоте его. И ничего иного нет. Дико и невежественно понимает историю тот, кто объясняет какое-нибудь проявление общественной жизни стремлением к славе, к деньгам и т. д. Моя бабушка объясняла существование врачей тем обстоятельством, что «абы деньги как-нибудь вытянуть», мы объяснять историю так не можем. Стараясь раньше оправдать положение, что цель общества – существовать; и пояснив, что для существования нужна только еда, сон, одежа – я теперь могу настаивать на том, что всё «остальное» для одежи, пищи и т. д., всё, всё. Для того, чтобы наилучше произвести эту самую – —. Обучать грамоте для того, чтобы наш ученик обучал другого, третьего и т. д. дико и бесцельно. Но 1) от частого употребления орудия – мы привыкаем к нему, оно нам начинает доставлять удовольствие, мы делаем его целью (вот теория счастья), и потому, чтобы доставить удовольствие ближнему, мы должны этого ближнего приучить к орудию (как к цели). И большинство интеллигенции только потому так ревностно строит библиотеки и с таким уважением относится к этому делу, что хочет другому передать те наисладчайшие и высочайшие счастливейшие минуты. Это элемент этический. Но история этику считает таким же орудием, как и все другое. Этических целей не существует.
Это приодетая полезность… И не какая-нибудь там духовная, а самая настоящая, материальнейшая что ни на есть. Так что я a priori не верю, если и наталкиваюсь на такой факт.
15 декабря. Н. Бердяев:
Недоразумение: с идеализмом связывают реакционизм, с материализмом прогрессизм. Оно и понятно. Разваливая средневековую схоластику, французские материалисты ХУШ в. тем самым рушили средневековый уклад общества; Фейербах в 40 гг. своим материализмом то же самое. Наши 60 гг. разбивали метафизику, ибо за нее был Юркевич, били чистую эстетику, ибо это была эстетика крепостников. Нынче не то: народ стал буржуазией. Сделав из жизни лавку – буржуазия убивает идеализм. Прежний реализм, натурализм и материализм был идеализмом. Оппозиция буржуазии стала сама буржуазной. Пришибленные рабочие не могли выдвинуть высоких идеалов, борясь за минимум существования.
Человек не был самоцелью – он был средством. Возникший в такую тусклую эпоху марксизм поэтому оставил втуне бывшую в нем идеалистическую струю. Вот доктрина: Материальная общественная организация – базис для идеалистического развития человеческой жизни. Человеческие цели(?) будут достигнуты лишь при экономическом господстве над природой. Но в ту темную эпоху – внимание обращалось на средства, а не цели. Ученики не прибавили к марксизму ничего ценного. В рабочем движении, создавшем материалистическую теорию Маркса, есть идеализм, сказывающийся в готовности стать мучеником за идею. И когда она исчезнет, буржуазность захватит общество целиком. Критическое направление (=Бернштейнианство) также буржуазно. Когда Беренштейн сказал: цель для меня ничто, – он не прав с философской точки зрения. Материальные средства мы признаем только во имя идеальных целей. Цель человечества – счастье. Но не всякое. Есть возвышенное, а есть и низменное. Утилитаристы, превознося недовольного Сократа на счет довольной свиньи – тем самым признавали категории счастья. Научная (а не философская) психология констатирует тот факт, что действия человека не к счастью направлены, по крайней мере не только к счастью.
Зри 16 декабря «Вестник Европы». 71, 4.
Читаю Грота: Попытка нового определения прогресса. Огюст Конт и Спенсер были объективисты, и на Западе есть только субъективисты-историки. У нас Миртов, Лесевич, Михайловский, Южаков, Кареев. Конт в системе позитивной политики признавал Субъективный метод, но 1) политика – искусство, а соц[иология] – наука. 2) Субъективисты сами признают позитивную политику Конта плодом расстроенной мысли. Субъективисты взяли у Конта требование, чтобы социолог был нравственным человеком (Cours IV, 190). Но, во-первых, почему социолог, а не астроном, а во-вторых, ведь социолог потом выработает себе идеалы, после исследования, как же он сможет иметь их до него? В-третьих, кто признает социолога нравственным? Ведь критерии нравственности выработал он сам… Он сам и признает. Значит, всякий, если он сам признает себя нравственным человеком, может быть социологом и будет иметь право навязывать нам свои идеалы.
Субъективисты говорят: социология такая уж наука, что объективно к ней относиться нельзя. Страсти, слезы, кровь человеческая и все такое. Но разве анализ субъективного сам должен быть субъективен? факты прогресса в прошлом дадут нам идеал его в будущем. Субъективисты исследуют прогресс только для человека, объективисты всей природы Гр<ажданского> об<щества>. Ибо 1) природа была эксплуатируема человеком для своего прогресса. 2) Человек есть конечный результат той же природы, а ежели субъективисты станут говорить про свойственные человеку цели, в то время как у природы их нет, то 1) прогресс и у человека был бессознателен (до идеи о прогрессе); 2) почему мы так замыкаемся и [не] признаем у другого существа возможности целей.
Спенсер в своих «Основаниях биологии» сделал крупную ошибку. Допустив регрессивность в социальных явлениях, он не захотел признать ее в природе. Вследствие этого Спенсер пришел к неверному определению прогресса как дифференциации и интеграции. Понятие прогресса – понятие человеческого ума, и определить смысл этого явления можно только наблюдая надорганическую среду. Но где критерий?
Идея прогресса – нечто желательное для человека. Желательно то, что доставляет человеку приятные ощущения, увеличивающиеся наслаждения – 1-й признак прогресса. Но приятное может быть приятно большему или меньшему числу людей – а идея прогресса – у всех. Чтобы дать объективное содержание идеи прогресса, нужно найти источник приятного для всех людей… Реже всего люди сходятся в оценке степени приятности (т. е. прогрессивности) общественных учреждений; чаще (но все же редко) в оценке степени приятности поступательных движений науки. Чаще в прогрессивности орудий, которые участвуют во взаимодействии между человеком и природой. Факты прогресса нужно искать: где? – в природе. Как? – с помощью приложения различных фактов к субъективной идее прогресса – анализируя частную идею, лежащую в основе искусственного произведения человеческих рук – в машинах. Цель их – экономия энергии. Может быть, мнимая? Ибо изобрести и построить машину – нужна энергия. И с другой стороны, может быть, выигрывая в одном отношении, он теряет в другом. Леса жжет. (Бальфур Стюарт: о сохранении энергии.)
А если мы это допустим, выйдет, что человек способен увеличить сумму энергий – т. е. тратить те энергии, которых и не было.
Но возьмем во внимание, что, неизменная в количестве, энергия может изменяться в качестве (энергия движения в свете) и в состоянии (движения и бездействия). Человек может на счёт бездействующих энергий увеличивать действующие, из одного действия перевести их в другое. Механика учит, что усовершенствование машины состоит в увеличении суммы напряженных энергий, идущих на работу, и уменьшения суммы их, остающихся в напряжении.
[Нрзб.] человек 1) может достигнуть большой энергии, затратив малую, 2) употреблять только мертвую, а не ту живую, которая и без того ему служит.