И это не единственный случай. Другой чекист явился в учреждение для детей и стал требовать молока для… своей взрослой жены. Он был удивлен отказом и настаивал, тоже не без намеков на «подвалы».
10 марта н/с
Вчера был у меня неприятный посетитель. Мне сказали, что меня спрашивает чекист. Я вышел и сразу почувствовал, что речь у меня стала хуже (это теперь у меня делается при всяком неприятном волнении). Оказался молодой человек (даже совсем молодой, типа кадета из корпуса, одетый хорошо, щеголевато, со шпорами, видимо придает много стараний наружности). Заявляет, что служит в чрезвычайке, но желал бы бросить эту службу, т. к. она для него невыносима. При разговоре даже усиливает то, что мне известно. По его словам, списки расстрелянных, что печатаются в «Известиях», составляют только часть действительно расстрелянных. Недавно расстреляно 23, кажется, человека. И главное — теперь расстреливают уже не только бандитов и грабителей, но и спекулянтов. Мне странно слышать это, как новость: еще во время приезда Луначарского я уже ходил к нему, чтобы предотвратить эти расстрелы (неудачно). Теперь молодой человек (почти юноша), как будто это кому-нибудь может………..[93]
— Чем же я могу вам служить?
Он слышал, что я человек отзывчивый, и пришел просить, чтобы я нашел ему другое место.
— Вы понимаете, конечно, что ваша служба в Ч.К. не может служить вам особенной рекомендацией…
Да, он понимает. Самому ему тяжело. Я не поверю, что ему приходится видеть, в чем участвовать.
— Так в чем же дело? Кто же вас принуждает?..
Он уже просился, но его не пускают.
— Кто не пускает?
Называет несколько фамилий из начальствующих. Просит позволения зайти ко мне еще. Я это отклоняю. Если узнаю что-ниб‹удь› для него подходящее, — сообщу. Но когда он уходит, извинившись за беспокойство, — я жалею и об этом. Надо было просто сказать, что с такими вопросами каждый должен справляться сам и что я ему помочь не могу, пока он сам не скинет с себя ложного положения.
Уходит, а у меня остается очень скверный осадок на душе. Что значит простой механизм речи! Затруднение влияет и на смысл того, что хочешь сказать. Он уходит со своей щеголеватостию, со своими шпорами, со своей военной выправкой, а у меня остается подозрение, что это чрезвычайка подослала ко мне своего агента.
Он — в чрезвычайке следователь. Подобные попытки уже были, правда, только вначале. Однажды явился даже сыщик из Ч.К., некто Дунаевский, убийца одного украинского начальника, и заявил, что он мечтал со мной познакомиться, а теперь будет жить у меня. Когда Софья выразила в этом сомнение и добилась подтверждения от губисполкома, что моя квартира не подлежит ни реквизиции, ни уплотнению, он стал прямо грозить, что Софье придется иметь дело «с учреждением». К счастию, до сих пор это решение сохраняет свою силу. Останется ли это и дальше, — неизвестно, но пока это так. И даже чрезвычайка «выражает мне уважение», хотя я не раз протестовал против ее бессудных расстрелов, а порой выражал это довольно резко и даже (как в переяславском деле) совал ей большие палки в колеса.
У деникинцев с их жандармами в к‹онтр›разведке этого почтения к «писателю Короленко» не было.
18 марта 1921 (н. ст.)
Сегодня явился к нам служащий Ч.К. с письмом от заведующего В. Заборенко к К. И. Ляховичу «лично в руки». В письме содержалось приглашение явиться в Ч.К. с предупреждением, что он будет арестован. Такая предупредительность объясняется нежеланием беспокоить меня. Ляхович ответил письмом, в котором протестует против арестов меньшевиков, в том числе членов совета, и отказывается явиться. У наших ворот оставлены чекистские шпики, и через короткое время — явился новый чекист (по фамилии Зисер) с приказом арестовать Ляховича, что, конечно, и было исполнено. Одновременно пришли и за Марией Леопольдовной в Лигу Спас‹ения› Детей. В эту ночь было много арестов, — меньшевиков, эсэров, синдикалистов и т. д.
По-видимому, тревога вызвана восстанием в Кронштадте. Началось оно давно. Говорят — еще в августе, а по иным источникам — еще раньше. Начали его моряки, — вернейший оплот советской революции. Я помню этих моряков еще со времени своего пребывания в 80-х годах в Кронштадте14. Они были и тогда известны, как народ «отчаянный». Как-то я ехал в Петербург на одном из кронштадтских пароходов. Вся палуба третьего класса была занята моряками, отпущенными после высочайшего смотра по домам по окончании срока службы. Тут же ехали и артиллеристы. Рядом со мной сидел какой-то немолодой моряк, в шинели нараспашку, весь увешанный медалями и наградами. Меня поразила свобода, с которой он говорил о царе.
— Отчаянный народ, — заметил при этом такой же заслуженный артиллерист. — Они нашего царя Александра II и царем не почитают. У них свой царь — Константин Николаевич.
— Да что ваш царь… Вот был у нас высочайший смотр, видели мы его… Обошел корабль, ушел… Хоть бы плюнул, так его мать!..
Это говорилось, не понижая голоса, так что всем было слышно.
— Да, отчаянный народ, — говорили артиллеристы.
Эта именно «отчаянность» скоро сделала моряков оплотом большевизма. В Одессе, в Севастополе и вообще в Крыму террористические убийства были произведены именно моряками с судов. Теперь они поднимают знамя восстания против советской власти. «Отчаянному народу» нужны кровопролития и беспорядки. Они одинаково идут на призывы самых крайних большевиков, как теперь на призывы реакции.
Сначала Троцкий издавал строгие, даже свирепые приказы, грозя снести Кронштадт, если восставшие не положат оружия через сутки. Это, конечно, была бессмыслица. Во 1-х, снести Кронштадт не так легко, а во 2-х, это значило бы оставить Петроград без всякой защиты против возможного наступления внешнего врага. Одним словом, прошло уже более 2–3 недель, а похвальба Троцкого осталась неисполненной. Ленин недавно сказал на съезде, что кронштадтское восстание заставляет «обратить серьезное внимание на внутреннее положение России». Об этом надо было подумать давно, вместо коммунистической бессмыслицы, которая теперь творится кругом, в том числе ареста и высылок админ‹истративным› порядком (в Грузию!) членов социалистич‹еских› партий.
Слухи о кроншт‹адтском› восстании идут нелепые и чудовищные. Говорят, во главе этой «реставрации» стоит вел. князь Дмитрий Павлович, выставляющий программой конституц‹ионную› монархию. К нему примкнули Гучков, Милюков, кадеты и даже соц. — революционеры с Черновым во главе. Это, разумеется, нелепость, но есть и более вероятные слухи. Говорят, в Петрограде сильное волнение среди рабочих. То же и в Москве, где тоже идут крупные забастовки. Рабочие начинают понимать, что большевистское разрушение капиталистич‹еского› строя ведет только к голоду рабочих масс. Коммунистическая программа продовольствия ведет только к хищениям и голоду. Рабочим давно уже не выдают (и у нас) пайков. Недавно передавали такой анекдот. В председатели какого-то собрания выбрали одного рабочего. Он наотрез отказался.
— Какой я председатель? Считаю себя недостойным.
Собрание настаивало: «Мы все здесь недостойны, а ты все-таки лучший». Тот отказывался и наконец сказал:
— Я не честный рабочий, а вор. Я с семьей умер бы с голоду, если бы не воровал общественного имущества.
Собрание ответило:
— И все мы воры! Все в таком же положении: или смерть с семьей от голода или воровство. — И его все-таки выбрали, чувствуя, что за ним более ясное сознание положения вещей.
И все мои знакомые рабочие подтверждают это: пайков давно не выдают, и голодная смерть уже глядит в глаза. Пока рабочие спасаются от нее тем, что расхищают общественный материал и делают разные предметы, которые продают на сторону. Это результат коммунистического преобразования жизни!
17 апр‹еля› 1921 (н. с.)
Сегодня хоронили нашего Костю. Он был избран от рабочих в совет. Это значит «по диктатуре пролетариата», что его могут арестовать за мнения, которые он выскажет. Так и случилось. 7 марта вместе с другими (около 30) меньшевиками его арестовали. Я обращался к Рудакову, указывая, что у него больное сердце, и прося его отдать мне на поруки, т‹ем› более что он состоял моим секретарем. Отказали. Заразился тифом и умер, с субботы на воскресенье (на 16 апр‹еля›). Казалось, что уже становится лучше. Врачи, его товарищи и друзья, и мои друзья тоже, Зайдинер…[94], Харечко, Волкенштейн и др. не оставляли его ни на минуту, — постоянно был кто-нибудь при нем, делалось все, что возможно. В последнее время доктор…[95] — (хирург) делал прокол спинного мозга. Не помогло. А еще в субботу утром я отметил улучшение. Являлась надежда. Его отпустили из тюрьмы к нам на квартиру. Но… было уже поздно… В 3 ч. ночи, тихо, без сознания, умер. Так как признаки разложения были ясны и сомнения быть не могло, то похоронили на следующий день, в воскресенье. Его очень любили рабочие. Он с ними работал с 1905 года… Хоронить собрался весь город. Похороны были невиданные. Профессиональные союзы были извещены, что коммунистическая партия решила не принимать участия в похоронах Ляховича. Надеялись, очевидно, что профес‹сиональные› союзы примут к сведению, что это «неугодно высшей власти». Не подействовало. Профес‹сиональные› союзы все явились. Явился даже оркестр. Вообще похороны были настоящей демонстрацией против коммунистического произвола. Но бедному Косте нашему это помочь не могло. Произвол остается таким же, как был при царях, и его тихо несли по улицам, недвижимого, мертвого… Бедная Наташа крепилась. Соничка плакала горько. Но, наверное, скоро забудет отца. Мне это тяжелый удар. Мы с ним были дружны. В последнее время он мне много помогал, даже можно сказать, что я только помогал ему. Во всех случаях, когда было надо заступиться, он составлял бумаги, подбирал весь материал, даже излагал его. Потом мы обсуждали вместе и излагали в окончательной форме. Еще незадолго до ареста мы провели таким образом пе