- В очередной раз демократии ждут решений Сталина, Гитлера, Муссолини. Сформируют ли они триумвират? Мы переживаем период начала имперской эпохи в Риме.
- Когда я снова увижу хоть какую-нибудь живопись? Как мне будет ее недоставать. Я хотел бы быть художником. Самое эфемерное, самое бесполезное искусство. Когда расписываешь стены, время летит еще быстрее, чем когда ты со стеной говоришь.
- Что будет со мной и с Белукией? Как она будет выносить мое воздержание во всем? Она меня, конечно, нежно любит. Она окунулась с головой в работу, чтобы ничего этого не видеть, ни отправки своего сына, ни того, что стареет. Милая, как я хотел бы помочь ей преобразиться во времени, проникнуться Духом перемен.
- Патриотизм вспыхивает во мне, как привычная Реакция на некоторые речи, некоторые перспективы. Но нет больше никакого энтузиазма.
Как любить эту Францию, которая думает то, что я Ненавижу.
Обед у Корто. Присутствующий: Мондор. Корто сетует на безотрадность сложившейся обстановки. Мондор кажется развязнее, чем обычно - больше иронизирует, нежели рассуждает.
Отваживаемся завести разговор о евреях. Как и большая часть французской элиты, мы к ним питаем отвращение, но не решаемся обрушиться с критикой. Корто говорит, что в одной комиссии Министерства внутренних дел их пятеро на семь членов. "И так везде и всюду, - заключает Мондор, - в комитете по цензуре сидит Гомбо. На посылках - Ж.-П. Омон, то бишь Саломон..." В окружении Жироду я вижу Мо-руа, де Тарда, имеющего прямое отношение к банку Лазар и многих других.
В верхах начинают опасаться массового предательства немецких евреев-беженцев. В Министерстве внутренних дел полагают, что 90% вызывают подозрение.
Ужасно видеть, как французы у себя дома боятся говорить между собой об этих самозванцах. Многие втайне желают победы Гитлеру, который их от них избавит. Расчет подлеца. Довериться гангстеру, чтобы защитить себя от другого гангстера.
Мондор замечает, что ни у одного еврея невозможно вырвать открытого и внятного осуждения Сталина и коммунистов!
Как можно думать, что М. Сарро уполномочен очистить Францию от коммунистов!
Корто считает, что нужно заключить настоящий мир. А для него, похоже, настоящий мир означает "простить" немцев, восстановить настоящее содрУ-жество наций!
Они неисправимы, безнадежны, продажны до мозга костей. Ни тени мужественности в этих умах.
И победа приведет к окончательному триумфу мер* зости. Евреи - хозяева Европы - не скрывая больШ^
своих мыслей (если действительно скрывали), беря все, обрекая на вечное молчание своих последних противников.
Если только подумать, что антисемитизм Гитлера стал вызывать сомнения. Он поступит, как римские императоры. Непостоянство арийцев!
(Как императоры IV века, христиане, обращались с евреями? А византийцы?)
8 октября
Писать романы мне не удалось, во-первых, из-за отсутствия творческого воображения персонажей и ситуаций. В сущности, я не испытываю постоянного интереса к людям и их приключениям. Я читаю очень мало романов. Я в гораздо большей степени идеолог, нежели фантазер. И я слишком ленив, чтобы без конца оживлять повествование.
Но чуть побольше анализа, сноровки, старания, и я смог бы найти такую форму, которая бы соответствовала моему короткому дыханию, моему собственному отношению к действительности. Что-то между дневником и мемуарами. Как многие другие французы.
Но и это мне не удалось, по иной причине: отсутствие духовной энергии. Я мог бы восполнить отсутствие дарований искренностью, доведя ее до чистосердечного признания.
Или же мог бы найти такие транспозиции, которые бы ничего не убавили от остроты признания. Было ли то отсутствием энергии? Или всего лишь ленью, непостоянством? Когда я один, самые светце часы я провожу в каких-то безумных раздумьях, касающихся:
1) Политики. Я крою и перекраиваю политику Европы. Я воображаю основные законы для той или иной страны. Главное для меня в этом случае - устранить трудности и вернуть все живое в статичное состояние
3 ПьеР Дриё ла Рошель 65
вроде того, что, вероятно, удовлетворило бы коллекционеров или историков. Средней руки рационализм и интеллектуализм, стремящиеся к неподвижности.
Все это, очевидно, остатки несостоявшейся политической карьеры, несостоявшейся скорее вследствие моей лени, а не застенчивости или трусости.
2) Женщин. Я без конца вспоминаю тела всех своих женщин. Я долго разглядываю их грудь, так как я практически больше ничего не видел, кроме груди.
3) Знакомых. Здесь я просто оживаю. Я отмечаю черты характера, сравниваю. Но вновь появляется стремление все разложить по полочкам: я выстраиваю слишком строгую последовательность. Меня всегда тянет свести до минимума, упорядочить жизнь во всех ее проявлениях.
4) Сквозь меня проходят живые картины людей, событий, философских проблем. Я впадаю в лирику, поэзию. Но редко. Только когда я долго хожу один, притом в не очень веселых местах, что со мной случается все реже и реже. Мне кажется, что я мыслю лучше, чем прежде, но не так часто.
5) Думаю немного о своем творчестве. Сейчас я совершенно свободен. У меня нет никакой конкретной темы. Смутное представление о том, чем мог бы стать этот дневник. Полная картина моих умонастроений как в прошлом, так и в настоящем: одно проясняет другое. Портрет дегенерата и декадента, воспевающего упадок и вырождение.
Еще составить сборник свежих политических эссе, объединив и переделав множество старых статей: "Якобинство и фашизм" - "Крах либерализма во Франции".
Вернуться к моему большому сборнику эссе "Мысли XX века".
1) Революция тела.
Переписать две пьесы: "Командир" и "Свежая вода".
Написать "Шарлотту Корде".
Написать длинную повесть о крахе.
Опубликовать любовную лирику.
Переиздание "Вопрошания", "Дна ящика" и т. д.
"Юношеские записи" с длинным предисловием (почти готово).
- Вернемся к ежедневному содержанию моих мыслей. Лет до тридцати я сохранял детскую привычку представлять себя в будущем. В той или иной ситуации. В сущности, это почти всегда было одно и то же. Я представлял себя просто-напросто рантье - живу один, работаю по своему усмотрению, не утруждаясь... Нет, думаю, это мои нынешние мечты. Тогда я мечтал, что женат на обеспеченной хорошенькой женщине, очень зависимой, очень чувственной.
Ужасная неподвижность моей реальной жизни, у меня - теоретика действия, бурной насыщенной жизни. Почему бы нет? Художники XVII века находили это раздвоение вполне естественным. Расин не помышлял быть королем. Стоит ли бросать камень в Ницше? Нет, но надо заменить героизм святостью. Моя лень служила бы мне вместо святости.
Моя лень, все, что я вкладываю в это слово: мою горечь, мое презрение, мое безразличие, мое недоверие, мои страхи, мою ненависть.
Мое недоверие к женщинам, их счастью, их восхищению, их потребности воплощать идеал мужчины.
Мое недоверие к успеху, закреплению моего образа мыслей успехом.
Мое отвращение к миру, к глупости людей, этот мир населяющих; моя ненависть к подлому миру политики.
Я был довольно безгрешен, но не до конца. Мои пороки очевидны, то были нравственные перепады характера, а не сделки с совестью.
Я никогда ничего не делал ради денег. Даже в любви!
Сколько горя мне доставляет Белу, которую я ^блю, но сама она не любит то, что люблю я. Как она воспримет мое внезапное и окончательное старение? Как будет выносить мое целомудрие? Как она его выносит теперь?
13 октября
Время от времени я вновь открываю слабину своего характера. Не так часто, ибо я так мало контактирую с людьми.
Встречаю Шамсона1 в одном ресторане, затем Кайзера2 в другом ресторане. Мое первое движение - пожать им руку, что я и делаю.
Теперь я об этом сожалею, мне это видится проявлением слабости. Они были удивлены и явно меня осуждали; и были правы, потому что я ненавижу то, чем они являются, что они делают. Я им враг.
Я это делаю, потому что у меня нет склонности, нет ощущения личной борьбы. Борьба идет лишь в моих мыслях. Если я кого-нибудь ненавижу, то это случается редко и длится очень недолго. Точно так же, ведя одинокую жизнь, я радуюсь появлению знакомого человека. Мое первое движение - это симпатия, понимание, а также любопытство! И только потом, поразмыслив, или же просто от долгого общения, я прихожу в себя, и ко мне вновь возвращаются и все мои упреки, и недоверие. Я сам себя к этому принуждаю.
Когда я был в ППФ3 и регулярно писал в "Эманси-пасьон Насиональ", мне и в голову не приходило с кем-то полемизировать. Я считал это занятие беспо
1 Андре Шамсон (1900-1983) - французский писатель протестантской традиции, в предвоенные годы активный сторонник Народного фронта.
2 Жак Кайзер - французский публицист и политический деятель.
3 ППФ (Парти Попюлер Франсе) - Французская народная партия.
лезным и бесплодным. Иначе пришлось бы постоянно и сйСтематично нападать на всех людей, принадлежащих к одной группировке. А это сразу бы привело к потере объективной оценки.
Доде1 и Моррас, олицетворявшие собою А Ф., часто скрывали свою полную безобидность по отношению к режиму. То была диверсия. Пока они то высмеивали одного, то делали вид, что порочат другого, никто не подкладывал бомб режиму. Этому отвратительному режиму.
Кого я ненавижу? Никого. Даже тех, кто ненавидит меня. Даже Арагона. Я чувствую, что он так слаб, так тщетно, так по-детски, так жалко пыжится играть желаемую роль. Он так ничего и не понял в политике, и все в нем одна сплошная поза, литературная пародия.
Он отчаянно стремится возвыситься над собой, отделаться от себя самого. Чем объяснить этот дух взбунтовавшейся парии? Только тем, что он родился вне брака? Или примесью еврейской крови? А есть ли в нем еврейская кровь? Ох уж эти евреи! чье семя можно обнаружить всюду, если это не интрига, если это не способность мыслить.
Филон,2 писавший во времена Иисуса, заявляет, что еврейская нация по своей численности составляет половину рода человеческого.