А в остальном она сможет подождать, когда Европа упадет к ее ногам, как перезрелый плод.
Но ведь никто никогда не ждет. У Сталина может появиться желание закончить дело до своей смерти - ему уже шестьдесят пять. - Он не захочет, чтобы Германия в давних своих пределах, лишившаяся давних своих приобретений на славянских землях (Пруссии, Австрии), европейская Германия от Дрездена до устья Рейна, от Ганновера до Баварии, вновь влилась в Запад и передала ему то, что еще осталось от ее огня.
К тому же так легко развязать революции в Италии, в Испании, натравить Восточную Германию на Западную, При том что Франция крепко связана. А американцы так мечтают вернуться домой.
* * *
Любопытно наблюдать конвульсии национализма и интернационализма, что терзают нашу эпоху. Сейчас куда меньше абстрактного интернационализма, чем некогда: XIX век с его великими учениями, великими гипотезами, огромной, но наивной и неопределенной верой уже лет двадцать, как испарился. И сейчас мы имеем не столько интернационализм, сколько двойной национализм. Впрочем, так было всегда: либералы были влюблены в Англию или в Америку, социалисты - в Германию; сегодня коммунисты любят Россию, фашисты - Италию или Германию. Интернационализм воплощается в нации, а человек способен любить только то, что обрело воплощение.
Французы с удовольствием льстят себе известной шуткой: у каждого человека две родины - собственная страна и Франция. Но сегодня можно сказать: у каждого француза две родины: собственная страна и... Россия или Германия, или Англия, или Соединенные Штаты. И в мире сейчас безумно много людей, у которых вторая родина - одна из этих стран, а вовсе не Франция.
Но по всему свету продолжает циркулировать некое смутное сентиментальное чувство х Франции - как некогда к Венеции или Флоренции - или к Афинам. И это обманывает Францию, и Франция жаждет быть обманутой, и Францию хотят обмануть. Сейчас Россия очень ловко пользуется этим, но это умели делать еще цари.
Ненавижу этот склад ума graeculi1 - склад ума рабов, которых презирают, но которым льстят, потому что эти рабы - риторы, приглашенные в Рим читать лекции.
* * *
В середине XX в. уже никто не может ни похваляться тем, что он в полной мере националист, ни надеяться быть только националистом и ничем больше. Все потому, что ни одна нация больше не может жить в изоляции.
Существуют великие и малые нации. Само собой, способ выхода у великих наций из изоляции совсем другой, чем у малых. У первых необходимость этого выхода проявляется в экспансивности; радости, жажде главенства, у вторых - в страхе, тревоге, покорности, потребности в защите.
Но эти противоположные чувства могли бы встретиться на полпути, объединить тех и других в общих эмоциях и удовлетворении, основа которых в ощущении силы, присущем большим федерациям, большим империям.
В мире всего четыре великих нации: русская, американская, английская, китайская. При том, что китайская - великая скорее в будущем, чем в настоящем, а английская - скорее в прошлом, чем в будущем.
В эти дни ббльшая часть малых европейских наций видит, что их суверенитет и их автономию поглощает русское могущество. Так же, как вчера поглотило могущество немецкое. Быть может, такое впечатление возникнет у всех европейских наций. И напротив, великорусский народ, московиты, эта славянская масса, уже изрядно смешавшаяся с финским и татарским элементом и стоящая в центре Русской империи, почувствует, как ее целостность подвергается разрушающему напряжению, - как вчера это произошло с немецким народом - под все возрастающим бременем масс, притягиваемых и устремляющихся к ней. Главенство - это нагрузка как для того, кто главенствует, так и для тех, над кем главенствуют.
Соединенные Штаты более или менее ясно чувствуют необходимость сплочения с внешними силами. Ведь им противостоят русские, численность которых превзошла двести миллионов и приближается к тремстам, а у них всего сто тридцать пять, еле дотягивает до половины. Но вокруг себя им предстоит объединить, если не считать британские доминионы и самих британцев, народы, стоящие на куда более низком уровне развития и расово иные: испанизированных индейцев Центральной и Южной Америки, племена Тихого океана. Меж тем русские объединяют народы, принадлежащие к той же расе, что и имперское ядро московитов, либо родственные с теми расами, что были уже раньше присоединены к царской короне.
Англичане, которые должны были или всего лишь сумели натравить славянскую массу на германскую, теперь ощутят чудовищное давление этой славянского массива, унаследовавшего все то, что начал сплачивать германский. Им - и их доминионам, и их колониям - ничего не останется, кроме как связать свою судьбу с американским массивом. Их островная метрополия станет не более чем колонией у берегов Европы, оторванной от американской империи и постоянно испытывающей серьезную угрозу оказаться присоединенной к русской империи.
Сможет ли Китай развиться в современном направлении достаточно скоро, чтобы избежать поглощения русской империей? Будет ли он продолжать свои раздоры с Японией, хотя над ними обоими нависла угроза со стороны России и Америки?
Что же касается Западной Европы, то непонятно, как составляющие ее малые и средние нации смогут избежать русского притяжения, начиная с того момента, когда притяжение это начнет действовать с бассейна Дуная, с Адриатического побережья, с чешского массива, из берлинско-гам-бургского региона.
Впрочем, Италия, Франция уже втянуты в русскую орбиту.
Возможность образования западного блока выглядит весьма неопределенной!
15 февраля
Новый русский империализм - второй русский империализм в истории, но по-прежнему тот же, что и раньше; так как в этом мире если что-то и изменяется, то лишь для того, чтобы уподобиться уже бывшему, - встречает у всех категорий людей, а особенно у тех, кто, как они убеждены, категорически против любого империализма, такой же благожелательный прием, какой поначалу встречал французский империализм Наполеона и немецкий империализм гитлеровцев.
Боялись России образца 1918 г., когда она была искренне революционной и интернационалистской; в первый момент (момент, который длится уже добрых десять лет) уже не так боятся ее достаточно плохо скрываемого под все менее убедительными предлогами стремления завоевывать и подчинять. Таков мир. Люди всегда в первый момент верят в обещания единства и порядка, которые им принесут великие устремления народа и человека вождя. Человек им заслоняет народ.
А потом видят главным образом цену, какую приходится платить, ужасаются, возмущаются, и все заканчивается всеобщим объединением против того, кого еще вчера считали благодетелем.
Не произойдет ли то же самое по отношению к русским и Сталину?
* * *
Ялтинская конференция
Россия, как доминирующая имперская сила, с самого начала препятствует организации прочной всемирной федерации. Она боится и не желает функционирования коллективного механизма, который был бы сильней самого сильного и оказался бы в состоянии изолировать этого самого сильного и уничтожить. Таким образом, опять приходим к препятствиям, которые с 1919 г. привели к недееспособности Лиги Наций. Тем не менее Россия уступила в чрезвычайно важном пункте, а именно согласилась на то, что может быть начато обсуждение, и великая держава, являющаяся объектом обсуждения, не имеет права участвовать в голосовании или помешать реализации результатов голосования. Здесь Соединенные Штаты выиграли очко. Однажды они смогут обратить международный механизм против России, если та окончательно проглотит Польшу либо какое-нибудь балканское, придунайское (или западное!) государство.
Таким образом, все предрасполагает к юридическому развитию первых фаз будущего конфликта.
* * *
Множество немцев, но не те, что полагает Моррас, находятся под такой же угрозой, как и Франция, на которую он ссылается. Эти немцы демонстрируют различия, существующие внутри Германии, объединенной относительно недавно, но зато окончательно и бесповоротно. Так что возвращаться к объединению Германии столь же бессмысленно, как к объединению Великобритании. И тем не менее Великобритания - это Соединенное королевство, объединяющее три нации: англичан, шотландцев, валлийцев. Есть Германия Западная и Германия Восточная, Германия Северная и Германия Южная. Но сколько нюансов надо постараться учесть, чтобы этот перечень не выглядел нелепым обобще-ним и не вводил в заблуждение.
Возьмем, к примеру, Южную Германию. Тут Австрия по отношению к Баварии является не только географически, но и морально восточной маркой, в которой части населения присущ свирепый и воинственный дух, что является причиной такого же различия между ней и соседкой, как между Пруссией и Рейнской областью. Некоторые в Австрии (их представляет Гитлер) более обостренно осознают необходимость борьбы со славянским миром так же, как Бавария осознает необходимость борьбы с Францией. Это уподобляет Австрию Пруссии, еще одной восточной марке, хотя, с другой стороны, Австрия - это реакция юга против северной Пруссии.
На севере приморский регион крупных портов гораздо либеральней, если брать буржуазию, и гораздо более просо-циалистический и прокоммунистический, если брать народ, чем большинство районов Пруссии. Эта часть страны куда нестабильней, чем Рейнская область, которая поэтому с Пруссией связана больше, чем даже со своей ближайшей соседкой Вестфалией. (Славянский элемент ощущается в Силезии и даже в Саксонии почти так же, как в Пруссии. В некоторых центральных регионах, как, скажем, в Тюрингии, тоже сохранились еще его следы - Ницше был из Тюрингии.)
Таким образом, можно ли противопоставлять Восточную и Северную Германию, которая более склонна к насилию, более просоциалистическая, более склонная к национал-социализму или к коммунизму, Южной и Западной Германии, в большей мере крестьянской и буржуазной? Несомненно, но с определенными нюансами: элемент, склонный к насилию, есть в Вене и в Австрии. Зато некоторые крестьянские районы на востоке чрезвычайно консервативны.