В вагоне обычный нудный разговор о том, кто бы чего поел.
— Я бы поела пасхи... Знаете, белой, сладкой, рассыпчатой...
— А я бы жирных щей со свежей капустой!..
— Я бы с'ела яблоко... и т.д. и т.д.
Это с утра до вечера и ночью. Только и думают о том, как бы набить свое брюхо, да чем-нибудь повкуснее. Культ Маммоны — противно!
— Соусу бы провансаль...
— Да с водочкой бы, да чтобы стаканчик вспотел...
Фу — паразиты! Вот такие люди, сидевшие на руководящих постах и думавшие только о своем толстом брюхе, и довели страну до ее теперешнего положения.
Саратов расположен очень живописно на крутых холмах, но город грязный, перенаселенный, окраины — деревня. Здесь формируются польские части и наши бронетанковые дивизии. В самом городе стояли недолго. Сначала нас часа четыре держали около грязной лужи, потом ненадолго подали к вокзалу, потом на товарную. Везде говорят, что поезд, вот-вот тронется, уйти куда-нибудь не позволяет боязнь отстать. Даже холодной воды не набрали и остались на ночь без питья.
Пьем мы вообще очень часто сырую холодную воду, но пока все благополучно — желудочных заболеваний еще нет. А что было бы летом в таких условиях: грязь, жара, мухи. Ужасающая дизентерия свирепствовала бы во-всю.
Когда поезд тронулся человек шесть из нашего вагона остались на платформе: инвалид Швейцер, трое Ротницких... Они вскочили на тормозную площадку и ехали на ней до следующей остановки.
Ноябрь.
1, с[уб]б[ота]. Ночью проехали километра полтора; утром проснулись около Волги, на высоком берегу. Рядом — пристань. Верочка принесла с парохода чайник кипятку, чаю напились всласть. Говорят, здесь будем стоять до вечера и Арий Давид[ович] снова поехал в Саратов. Эти его поездки служат поводом для беспокойных сцен и истерик его жены. Спускался к берегу Волги. Чудесная, прямо летняя погода, напоминающая сибирский сентябрь. Тепло, солнце греет, синее небо с легкими облачками, широкая Волга, вдали на холмах широко раскинулся задернутый дымкой Саратов.
Чаю сегодня пили вдоволь.
2. Ночью нас двигали туда и сюда, но мы проснулись на той же ст[анции] Увек. Единственным результатом переездов было то, что у Ротницких на верхней полке, которую я вчера устроил, опрокинулась корзина и из нее потоком полились два килограмма лущеных семечек, купленных Арием Дав[идовичем] в Саратове. От меня ему, конечно, попало, как следует.
Утром, наконец, тронулись, простояв в Саратове двое суток. И вот наконец мост через Волгу! Теперь немец от нас далеко... Вспоминаю стихи:
...Татарин злой шагнул
Через рубеж хранительныя Волги...
Эти татары с их так называемыми «зверствами» были сущие младенцы в сравнении с гитлеровскими молодчиками.
Перевалив через Волгу, остановились на раз'езде. Я набрал воды из волжской поймы, накипятили чаю и принялись за суп.
Долго стояли на ст[анции] Анисовка. Погода плохая, холодно, почти все время с самого утра идет дождь.
3. Ехали всю ночь с небольшими остановками и проехали 150–180 км. Ночью миновали ст[анцию] Урбах и в 8 часов утра остановились на ст[анции] Плёс. Грязь ужасающая — и на станции и в вагоне.
Днем — большая станция Ершов. Там покупали обед для всего эшелона, получили хлеб (на нашу семью досталась большая буханка). Утром ели ливерную колбасу, полученную в Саратове. На обед плохой перловый суп и отвратительная манная каша, которую никто не стал есть. Свою порцию мы отдали студентам, ехавшим на тормозной площадке, они с голодухи ели с удовольствием.
В Ершове стояли долго.
4. Ночью, казалось, стояли больше, чем ехали, и все же сделали километров 150. В 9 ч[асов] утра были в Уральске. Там удалось получить два чайника кипятку, но наши косоногие бабы ухитрились один из них пролить (кстати сказать, чайники с водой в нашем вагоне опрокидываются удивительно часто). Все же наша половина напилась вдоволь. Мы доедали ливерную колбасу.
От Уральска едем быстро, за 1½–2 часа сделали больше 50 км.
Хотели варить обед, но нет воды. Сейчас стоим на маленьком раз'езде, казашки предлагают кур и хлеб в обмен на мыло.
На предыдущем раз'езде, где поезд останавливался всего на минуту, отстала женщина с двумя детьми, которая имела неосторожность выйти из вагона.
Сегодня две недели нашего путешествия; судя по темпам, дня через четыре будем в Арыси.
5. В 12 часов ночи были в Илецке. Здесь сошла одна из наших пассажирок, Вера Васильевна Эверлинг (жена брата писателя Хацревина), направляющаяся в Караганду. Она страшно выстудила вагон, сидя у открытой двери, а я половину ночи провел на ногах, открывая и закрывая тяжелую вагонную «дверину». В[ера] В[асильевна] ушла, потом вернулась, заявив, что она сходить не будет. А через 10 минут раздумала и все-таки сошла, приведя людей, которые понесли ее вещи. В результате этой ночи весь вагон чихал и кашлял.
Днем ехали отвратительно, больше стояли, чем двигались. Погода резко повернула на холод, с утра шел снег.
Актюбинск еще далеко, но думаю, к вечеру будем там.
Мои спутники.
1. Николай Иванович Ветлугин, единственный в вагоне русский, кроме меня. Драматург («Улыбка Джиоконды», «Мать» и др.) Человек довольно желчный и ядовитый, но, вообще, с ним можно иметь дело. У него болит нога, поврежденная при неудачной посадке в поезд на Северном вокзале; все же он по мере своих сил принимает участие в обслуживании вагона. Основная должность — главный истопник.
Жена его — Лидия Авксентьевна.
2. Владимир Захарович Швейцер, журналист с «довоенным» стажем, киносценарист. Узкий холодный эгоист. Заботится только о себе, разыгрывает большого барина. За ним, как за кумиром, ухаживают две женщины — жена Наталия Николаевна и сестра Ида Захаровна. За всю дорогу Швейцер не принимал абсолютно никакого участия в общей работе — типичнейший иждивенец. Изображает инвалида, у него будто-бы болит рука, что, по-моему, чистая выдумка. Пренеприятнейший суб'ект, с огромным самомнением. 3. Бровманы — еврейская семья (сын их военный корреспондент «Известий»). Старуху Бровман даже еврейка Перштейн в ссоре обозвала «бердичевской еврейкой». Она думает только о покупках, возможность покупки приводит ее в неистовый азарт и тогда она забывает обо всем на свете. При распределении кипятку первая подставляет кружку, хотя ни за водой ни за дровами семья не ходит и печку не топит. Ее муж — совершенно безличная личность, целыми днями не сходит с места. Дочь — кривая девка лет 35–40, с вывернутым глазом. Тоже тройка иждивенцев, рассчитывающая на чужие услуги.
4. Абрам Абрамович Перштейн — примазался к эвакуации на том «законном основании», что возил на вокзал на машине Эфроса и других писателей. Профессия его неясна. Он выдает себя за инженера, но едва-ли окончил техникум. По развитию стоит на уровне среднего рабочего. Бузотер и нахал; считает, что он знает все на свете, а на деле ничего не знает и не умеет (характерный пример: как он пытался отлить свечку и вылил незастывший стеарин на грязный пол вагона). Марктвеновский тип субъекта, которому рассказывали о туннеле длиной в 1000 футов, просверливающем холм шириной в 800 футов.
Туп и груб, назойлив, нуждается в щелчках по носу, которые осаживают его и делают скромнее.
Жена его — Марья Львовна — работала в пивной, что достаточно ее характеризует.
И все же эти люди, со всеми своими недостатками, лучше «интеллигентов» типа Швейцера. Они добры, отзывчивы, готовы поделиться с другими провизией, дать что-нибудь из одежды и т.д. Под конец пути я разглядел под грубой неказистой оболочкой хорошие качества.
5. Арий Давидович Ротницкий — снабженец Литфонда. Предприимчивый старый еврей с козлиной бородкой, в круглой барашковой шапке. Заражен жаждой деятельности, не может спокойно сидеть на месте. В пути взял на себя обязанности бухгалтера и кассира по снабжению эшелона. В результате или он ходил по другим вагонам, или к нему приходили без конца. В конце дороги надул нас на несколько рублей, получив вдвойне за уступленную нам порцию черных сухарей.
Его жена — Любовь Моисеевна, женщина-слон (по своей комплекции), дура и истеричка, страшно капризная, что к ней совсем не идет. Помню, как она лезла по лесенке в вагон после поездки на тормозной площадке — с диким ревом и слезами, вопя, чтобы ее пропустили вперед всех.
Сестра ее, Анна Моисеевна Бабад — женщина, насладившаяся жизнью; думает только об еде, о вкусных вещах (этим здесь многие заражены). Очень моложава, несмотря на свои 50 лет; гуляла с ухажерами.
Две сестры Маркман, Клара Исаковна и Бшева Исаковна, и сын второй из них — Валя. Клара работала в учетном отделе ССП.
Старуха Хацревина — еврейская старуха, которая не любит, чтобы наступали на ее вещи.
6 ноября. 6 часов утра. Актюбинск. В первый раз за все время пути удалось послушать московское радио (отрывки из последних известий), когда ходил за водой.
С вечера мы топили печку, но ночью в вагоне стало очень холодно. Я встал за 2–3 часа до рассвета и топил печь, а дрова колол при слабом свете, падавшем из дверки. В общем поддержал падающую температуру.
После ночной работы я был зол, как чорт и поссорился с Абрамом Абрамовичем. Он не захотел итти за водой и я обещал выставить его из вагона, как примазавшегося (что было очень глупо с моей стороны!). Он же заявил, что выбросит меня из вагона вместе с вещами (тоже умно!). Впрочем, этот обмен любезностями не имел никакого влияния на дальнейшие отношения.
Холодно. Идет снег. Держали двери закрытыми, но их то и дело приходится открывать, т.к. часто спрашивают Ротницкого, нашего снабженца. Вагон выстуживается, все ворчат.
Едем довольно быстро.
7 ноября. 24 годовщина Великой Октябрьской Революции. В каких условиях нам приходится ее встречать...
Ночь была жуткая. С вечера истопили печь, я лег около печки на нару, которую сам же настлал из досок. Но сильно замерз (особенно озябли ноги, хоть они и были в валенках). Встал среди ночи, задолго до рассвета, за мной поднялся и Ветлугин, стали вместе топить печь. Он светил мне лучинами, а я колол дрова сахарным топориком. Незабываемая обстановка... Часа 2–3 мы стояли на ст[анции] Эмба, на улице был мороз, вероятно, около 20 º. Слышались голоса: «Ну как, замерз?» — «Нет, ничего...» Потом меня сморил сон, мы легли спать. Через час я опять замерз и за час до рассвета снова взялся за топку печи