«Да здравствуй гордая, со стервой
Стальная армия труда».
Спрашиваю:
— Почему «со стервой»? Что это значит?
Ответ:
— А с кем же она гордая? С нашим братом? С рабочим-крестьянином, что-ли? Конечно, она гордая с буржуазной стервой!
Убедительно!!..Дальше нахожу такие строки:
«Стальное солнышко всех яет
Снопом сияющих лучей...»
— Что такое «яет»?
— Разве не знаете? Ну есть такое слово — «яет», «прияивает», значит! Да это еще что! Дальше еще лучше!
И он с пафосом начинает читать последние строки.
— Вам нужно поучить грамоту, — сказал я. — У вас во многих местах нельзя понять мысль...
— Вот еще! Джамбул безграмотный, а пишет!
Кое-как я спасся от этого предприимчивого «поэта».
...А на фронте дела идут очень плохо... Все новые города появляются в сводках и немцы все движутся вперед... А союзнички сидят, ни с места. Где же их второй фронт?
Бои идут под Армавиром. Там Лиля и мама. Надеюсь, что они эвакуировались... А имущество, конечно, все потеряли, все, что нажито годами труда.
12–31. Существенных изменений не произошло, как говорится в сводках. Ничего не писал, занимался чтением, очень много книг за это время перечитал; много времени отнимают хозяйственные дела и заботы. Через 4–5 дней получаем письма от Вивы, у него все обстоит благополучно. С сердечным трепетом слушаем сводки о военных событиях, ждем перелома, а его все нет... Ждем открытия второго фронта, пока напрасно.
«Прежде чем уговоришь союзников открыть второй фронт, чахотку можно нажить», как справедливо говорит один из героев пьесы Корнейчука «Фронт».
Сентябрь
1. Год тому назад открылись занятия в Москов[ском] Ин[ститу]те Цвет[ных] Мет[аллов] и Золота, а я в этот день метался, как угорелый, хлопоча в ГУУЗе назначение в Чимкент. Как далеко отодвинули это время события истекшего года, как давно-давно, кажется, все это было... Все же мы попали в Алма-Ата, который в течение нескольких месяцев войны был для нас мечтой.
2–7. Ничего важного.
8. Большое событие: получил из Москвы от Евгения открытку. Он пишет, что «Бойцы-Невидимки» находятся в производстве и книга выйдет через месяц-полтора, т. е. примерно в октябре. Это известие меня чрезвычайно обрадовало и подбодрило: значит, книга дельная и нужная, раз она печатается в такой момент. Конец творческой депрессии! С новой силой берусь за работу. Решил обработать сборник рассказов «Огонь под пеплом» и отправить в Детиздат, а потом примусь за повесть «Русские в Берлине» — это будет продолжение «Чудесного шара».
Как приятно, что книга печатается и как жаль, что я не в Москве и не могу следить за ее постепенным возникновением...
9. Был у Гершфельда, который приехал из Куйбышева, примерно, на месяц. По его словам за Уралом настроение бодрое, гораздо лучше чем здесь, в Алма-Ата.
Ансамбль молдавской песни «Дойна» исполнял песни Гершфельда на мои слова «Красная Армия» и «Разведчик». «Красная Армия» пользуется большим успехом, слова ее очень актуальны в связи с учреждением орденов Суворова, Кутузова, Невского (но она написана до установления этих орденов).
Гершфельд просил меня написать еще несколько песен для ансамбля («Партизанка» и др.) Я дал согласие.
Поздно вечером работал над песней «Партизанка-Тоня». Плохо, что нет электричества (починка котлов с 6 по 22-IX. Порядочки тоже!).
10. Кончил песню «Партизанка-Тоня», снес Гершфельду. От нее он в «диком восторге», как всегда говорил Ефим. Намерен завтра же написать музыку. Говорит, что я замечательно понял, что ему нужно и вообще понимаю его с полуслова.
«Напишу на эти слова замечательную песню», заявил он мне.
Получил от Анат[олия] письмо после долгого перерыва. Он очень беспокоится о судьбе мамы и Лили, не знает, выехали ли они из Армавира. Я написал письма ему, Мише и Евгению.
Был у Шумилова, выяснял о месте преп[одавате]ля в Горном Институте, не узнал ничего определенного. Ходят слухи, что его (Шум[илова]) вызовут в Москву.
Получили письмо от Верочки Барсуковой о том, что она выезжает в Москву (ей прислала вызов Ал[ексан]дра Дмитр[иевна] — очевидно для ухода за ней). Теперь она, возможно, в Москве.
11. Написал часть песни — дополнение к двум куплетам, данным мноюе Гершфельдом; он уверяет, что эти куплеты написаны его братом. Назвал песню «Русь советская».
Был у Гершфельда, получил от него аванс 500 р[ублей] за песни. Обещает заплатить и за те, что написаны раньше — «Кр[асная] Армия» и «Разведчик».
12. Утром получил пенсию и отправился в Талгар за продуктами. Весь путь — 28 км. — пришлось проделать пешком с тяжелым рюкзаком за плечами (не меньше 30 ф[унтов]), т[ак] к[ак] ни одна машина не приняла. Это бы все ничего, но я себе натер на ступне левой ноги водяную мозоль (приличных размеров) и она не давала мне итти; вторую половину дороги я хромал и еле-еле доплелся к Ходосовым около 7 часов вечера (вышел в 11 утра).
Интересны дорожные встречи и приключения. От города шел с некоей Зоей, медсестрой из Илийского Здравотдела; она шла на талгарский спиртозавод за 10 л[итрами] спирта и несла за спиной большую стеклянную бутыль. На 12 км. есть колхозный ларек, где продаются яблоки и виноград. Решили подойти и купить на дорогу. У ларька Зоя опустила мешок на камень и сломала бутыль! С досады она разнесла ее в мелкие дребезги, бросив на кучу камней и после размышления — итти дальше или возвращаться в Или, все же решила итти дальше. Получила ли она спирт — не знаю. К нашей компании присоединились еще двое илийских рыбаков, шедших в Талг[арский] военкомат. Этой компании я от скуки рассказал сказку «Николай и Николка». Слушали с удовольствием, а когда сказку я кончил, один из рыбаков произнес следующую сентенцию:
— А когда Николка разбогател, его раскулачили и сослали на житье в Караганду!
В Талгаре я встретил б[ывшего] студента Минцветмета Чернова. Он рассказал мне, что это ему и Букрееву (моему бывшему ученику) удалось задержать Рогожина и Михайленко, сбежавших из Москвы с казенными деньгами и золотом. От него же я узнал, что Е. М. Дмитриев работает в Самарканде преп[одавате]лем Военно-Химической Академии (военженером 2-го ранга). Очень рад за него.
Ночевал у Ходосовых.
13 (воскр[есенье].) Приобрел у Ходосовых больше 8 кг. масла, так что труды мои не пропали даром. Подарил М[ихаилу] Ф[едоровичу] «Чудесный шар» и он очень наивно удивился, узнав, что книга напечатана тиражом 25 000 экз[емпляров].
От них пошел к Леле Молодовой, но оказалось, что она уже не живет в Талгаре, а переведена в Табаксовхоз; к счастью, я ее случайно застал, она приехала за вещами.
Двинулся в обратный путь в компании со старичком, разыскивавшими украденного ишака (странствуя по дорогам становишься в положение знаменитого доктора Матеуса). Предвидя, что никто не возьмет на машину за деньги, я оставил от промена полбутылки перцовки, показывая ее всем обгонявшим меня шоферам. На третьем км. от Талгара один шофер клюнул на эту приманку и довез меня и моего попутчика до города (с меня перцовку, с компаньона 30 р[ублей]); спустил он меня за один квартал от дома. Не знаю как добрел бы я до города с тяжелой своей ношей и больной ногой (М[ихаил] Ф[едорович] насыпал мне корзину яблок, не меньше 3 кг.).
В 1 час дня я уже был дома и привел Гал[юську] в восхищение количеством привезенного масла.
Остальной день отдыхал от дороги.
14. Заходил к Гершфельду, но не застал. Не ходят трамваи — замечательные порядки в столице Казахстана! Около семи км. исходил пешком, ноге стало значительно лучше. Был в ССП, получил карточки на спички и соль.
15. Утром был у меня харьк[овский] писатель Радугин Самуил Ноевич, с которым я за несколько дней до этого познакомился в ресторане. Просит помочь ему найти жилплощадь, т[ак] к[ак] он не может проводить вторую зиму в колхозе (жил он за 50 км. от Алма-Ата). Читали друг другу свои стихи. В 5 часов собирался поехать к Курочкину за ватой, но не ходили трамваи, вернулся.
16. Трамваи не ходили с утра, их все поставили на ремонт. Очень остроумно! Публика проклинает здешнее руководство и правильно. К вечеру, впрочем, их пустили, очевидно, кое-кому нагорело как следует. Все еще сидим без электричества (с 6 сент[ября]!) Спать ложимся в 9–10 вечера, ничего не готовим, т[ак] к[ак] нет керосина, замерли на холодной пище. По об'явлению это будет продолжаться до 22-IX, ремонтируют котлы на электростанции. В городе дают ток, включая в день лишь на несколько часов, а у нас совершенно нет тока.
17. Галюська познакомилась с некоей Юлией Александровной Кузнецовой, завхозом больницы в Малой Станице (она продала ей детский матросский костюм). К[узнецова] обещала продать ей по дешевой цене арбузов, яблок и т. п. Мы ходили к ней два раза — утром вместе с Г[алюськой], но не застали {ни} дома ни в больнице. Второй раз я ходил к ней в 4 ч[аса], застал дома, получил и принес домой 4 больших арбуза. Адик пришел в неистовый восторг и так наелся арбуза, что даже по собственной доброй воле отвалился от него.
Вечером были Гузы, поговорили.
18. Утром был Гена Кузнецов, мать прислала с ним 3 кг. громадных яблок апорт по 10 р[ублей] кг.
Был в Радиокомитете, говорил с Поповой о темах.
Получили от Вивочки тревожное письмо, у них две трети курсантов отправлены неизвестно куда, вероятно, в другие школы. Он оставлен, но что будет дальше — неизвестно. Хоть бы его оставили доучиваться в этой школе... Учится он хорошо, один «пос» по стрелковой подготовке, а по теории и мастерским «хорошо» и «отлично».
Ездил к Курочкину за ватой. Вечером, как обычно, читали с Адиком Перро, потом я читал вслух «Невольные путешествия»; спать легли в 9 часов.
19. Я проснулся в половине третьего ночи под впечатлением очень интересного сна. Боясь «заспать» его, я встал, зажег лампу и записал
«Дом Колосовых».
Старик Василий Колосов — фабрикант. Широкая колоритная фигура старой Руси. Много пьет, разгулен, но во хмелю помнит обо всем. У него работает мастер Ганс Цингер, женатый на дальней родственнице хозяина. Цингер знает ценный производственный секрет (окраска мануфактуры), но цепко держится за него, зная, что только на нем держится его значение и благосостояние. Цингер — тупой и ограниченный выходец из Германии. Сестра его жены Маша — красавица, наивная, религиозная девушка.