тохудожница из Франкфурта-на-Майне или Берлина, которая засунет себе в пизду огурец, сфотографирует это дело крупным планом или на поляроид, распечатает размером метр на два, а лучше три на четыре и назовет это «Без названия (Судьба женщины‑5)». На выставке я все время думал о том, что у меня не было секса с весны.
10 октября
Видел мертвого человека в серых брюках, он лежал сбоку от входа в банк, под банкоматом. Я поставил утром у банка велосипед и пошел в магазин, а когда вернулся, не мог подойти и забрать велосипед, потому что там лежал мертвец и вокруг него ходили врачи, у банка стояла скорая помощь, я сел на скамейку на автобусной остановке и смотрел, как его забирают. Люди проходят мимо него, заходят в банк, выходят из банка, а к банкомату подойти нельзя.
16 октября
О… живет в доме переводчиков под Цюрихом, поехал к ней в гости. А там — датская переводчица Ульрика и ее подруга — финская переводчица Олли. О… рассказала: она вчера вечером спускается к общему компьютеру в библиотеке и видит такую картину: в полной темноте сидят Олли и Ульрика, смотрят в монитор и тихо переговариваются на шведском, а на мониторе две бабы ебут друг друга кабачком.
17 октября
Когда был в деревне, видел, как голубоглазый русый крестьянин в долине вечером гонит коров в хлев, он шлепал их по крупу, и звучные шлепки были хорошо слышны на холме, где я сидел; вот он сейчас шлепает корову, думал я, а через час будет ебать свою жену или невесту и тоже шлепать ее по попе, как корову, и наверняка с таким же звуком, ведь недаром в простонародье женщин зовут телками. В деревне ужасно: темно, даже если на небе луна и звезды, и в девять часов вечера все уже спят.
18 октября
Пошли сегодня в сельский ресторан, а там на парковке у ресторана — бронемашины и палатки, огороженные колючей проволокой, армейские учения. Сначала солдаты стояли на сельском аэродроме, и один из них держал огромный белый надувной шар, к которому был привязан швейцарский флаг. Потом, когда солнце зашло и на долины опустился туман, солдаты выпустили шар, он полетел в небо, и все (не только солдаты, но и те, кто был в ресторане) задрали головы и стали смотреть, как шар полетел в небо.
Был в гостях у знакомой, мы ели и пили, а потом я стал ходить по комнатам и увидел в одной из комнат маленький эркер, и там стоял пульт, на котором лежала какая-то старая книга с бурыми страницами, а на ней — человеческий череп.
19 октября
Ночью гулял по городу и у витрины магазина женского белья подумал: если я сейчас встану перед витринами и буду дрочить, как быстро меня арестуют?
20 октября
Иногда я прохожу мимо офиса Аэрофлота, и тогда я думаю: какое же счастье, что все авиакомпании мира перешли на электронные билеты и не нужно больше общаться с аэрофлотовскими работницами. Они все одинаковые: ужасные, накрашенные вульгарные бабы в синих пиджаках. Они наверняка, все до одной, имеют офицерские звания и вторую зарплату, еще совершенно не понятно, как они работают, офис все время закрыт, а главная их задача — одурачить пассажиров. Я помню, когда учился в Германии, всегда покупал билеты с открытой датой, и каждый раз, когда я приезжал в аэропорт, чтобы проставить дату вылета, длинноногая аэрофлотовская работница Маша, звезда кельнского аэропорта, от которой всегда противно пахло дешевыми духами и на лице которой было написано, что для того, чтобы работать в ФРГ, она лежала подо всеми своими начальниками, аэрофлотовскими и с Лубянки, а заодно и с половиной сотрудников аэропорта, сообщала мне, что именно на тот день, когда я хочу лететь, свободных мест больше нет, и мне каждый раз приходилось ехать в Дюссельдорф, и там выяснялось, что мест в самолете, на котором я хотел бы улететь, полно. Я только в позапрошлом году понял, что Маша хотела, чтобы я давал ей денег, а я этого совсем не понимал. Но ведь со сколькими это у нее проходило! Вечером я опять ездил в деревню, и шел по шоссе, и смотрел на небо, там заходил на посадку самолет, мигая огнями, и я опять вспомнил про Машу и подумал, ну что мне эта Маша из Аэрофлота, она умрет и ее похоронят, и триллионы людей уже умерли, а звезды горят в миллиарды раз дольше, чем живет человек, но и они однажды погаснут.
МОСКВА, 26 октября
В поезде на Иваново по вагону полночи ходил туда-сюда накачанный блондин в голубой майке. В Иваново — мы приехали на рассвете — было оранжевое небо и черные полоски облаков. Я защищал там диссертацию, тамошняя преподавательница латыни была так расстроена синтаксическими и проч. ошибками в моем автореферате, что опрокинула мне на голову мусорную корзину, а я расплакался.
Ноябрь
5 ноября
Сидел два раза с Аней, два раза укладывал ее спать, так получалось; я рассказывал ей перед сном сказки, а когда у меня они кончались, она сама мне рассказывала. Еще один раз Денис готовил ее ко сну и мазал каким-то кремом перед сном, она несколько минут лежала голая на кровати, ко мне спиной, и я смотрел на ее спину и на ее волосы, и она казалась мне самым красивым человеком на свете. Однажды она поцеловала меня перед сном и потом стала облизываться и вытирать рукой губы, я спросил ее: что случилось? — Саша, ты же колючий!
ЦЮРИХ, 11 ноября
Защита диссертации, наверное, как любая граница, как смерть: думаешь — что перейдешь ее и после начнется новая жизнь, все изменится, но на самом деле ничего не меняется. Сегодня проснулся и долго не мог заставить себя выйти из дома или даже посмотреть в окно, а когда собрался и вышел, казалось, что мир кончился.
15 ноября
Ездил в Базель на доклад Джефа Уолла. Ничего интересного он не сказал, мямлил бархатным усыпляющим голосом полтора часа. Искусствоведы задавали ему вопросы, спасибо за интересные вопросы, отвечал Уолл, я не знаю, что отвечать, язык современной гуманитарной науки слишком сложный, я простой художник. Художники любят обманывать.
23 ноября
В магазине, когда стоял у кассы, увидел швейцарца в вязаной полосатой шапочке, коренастого, с русыми бровями и красивой задницей, голубые джинсы были у него заправлены в синие шерстяные носки, потому что он был на велосипеде, и к заднему карману джинсов у него был прикреплен мигавший красный фонарик. Швейцарец был такой хороший, что я на него загляделся, и у меня из кошелька выпали монетки и рассыпались на полу у кассы. Я сел на корточки и стал их собирать, но у меня не получалось их быстро собрать, потому что сегодня, когда я проснулся утром, я вспомнил, как вчера шел в библиотеку и проходил мимо маникюрного кабинета, а там за столом сидела маникюрщица в респираторе, и я подумал (еще вчера): хорошо бы остричь ногти: ведь я не занимался ими уже две недели, а на улице уже выпал снег, и после завтрака я остриг ногти, и поэтому никак не мог подцепить лежавшие на скользком каменному полу монетки, и чтобы я побыстрей их собрал и поскорей расплатился с кассиршей, этот швейцарец, который подошел к кассе и стоял в очереди за мной, стал подвигать мне мои монетки ногой, а я смотрел на его икры. Я купил молока, а он — сэндвич и сок. По телевизору я сегодня увидел видеоклип, в котором мускулистые негры танцевали с абажурами на голове, и сразу же вспомнил, как недавно в Лозанне, в Музее l'Art Brut, я искал зал с Дарджером (на которого я становлюсь похож, к тому же он, как и я, болел мастурбацией), и нашел его, но там не было света, я ходил между рисунков Дарджера в полутьме и совсем ничего не видел, а потом решил-таки включить свет, нажал на какой-то включатель, но вместо света открылся потайной ход в стене, куда я испугался заглядывать, а в соседнем зале показывали документальный фильм про японца, который носит абажуры на голове. Японец таким образом самовыражается. И я подумал: абажуры на голове — это замечательно, надо купить себе пару, раскрасить гуашью и так ходить по улицам, а когда надоест — сдать в музей.
30 ноября
У Шиллера прочитал сегодня стихотворение о том, что смерть красива только на картинках, в настоящей жизни она ужасно неэстетична. Все рисунки с Шиллером на смертном одре — ужасны, с мертвым Шиллером — еще ужасней. Наверное, это правдивые рисунки.
Декабрь
9 декабря
На несколько дней приехал в Москву на конференцию. Ночью взял приятеля за челюсть и сказал ему, как люблю его челюсть; вот он однажды умрет, его не будет, а челюсть надолго сохранится, и как замечательно чувствовать ее под его кожей; он взбесился.
12 декабря
Прошел в метро — в первый раз — по бабушкиной пенсионной карте, ужасный поступок! Меня тут же схватил милиционер и потащил к себе в комнату с клеткой и стал говорить, что сейчас отберет карту, и потом меня отвезут в Бутырку и будут там держать, что вот-вот сейчас приедет главный инспектор и повезет меня в машине вместе с уголовниками, но я знал, что он пиздит, чтобы меня напугать, что он хочет денег. Я бы ему отсосал, потому что он был из таких, кому я отсосал бы с радостью, здоровый и молодой; я сначала молчал, а потом вдруг сказал ему бодрым голосом: ну когда же наконец приедет ваш начальник, чтобы забрать меня в Бутырку и оштрафовать? Я заслуживаю самого строгого наказания, я совершил низменный поступок, недостойный порядочного гражданина великой страны, я отнял карту пенсионера у своей бабушки-инвалида и нагло воспользовался ей, мне нету прощения! Я обманул родину и готов понести заслуженное наказание! Накажите меня скорей!
Не знаю, что в это время происходило в голове милиционера, но, когда я закончил, он совершенно переменился в лице и сказал снисходительно: ну ладно, ладно, нас родина все время обманывает, а ты обманул ее всего на 19 рублей, ступай с богом, вон видишь — когда проходят по пенсионному удостоверению, у меня лампочка загорается, так что ты в следующий раз внимательней. Отдал карту и отпустил.