А потом уже другой круг совпадений. Под руку мне, утром же, благо сплю на диване, который придвинут к стеллажам, попалась и книга Г.Д. Гачева «Ментальности народов мира». И здесь опять обжег один точный и согласованный с моими личными убеждениями пассаж. Но кто бы мог подумать, что вечером, когда я возвращался от Комарова, раздастся по мобильному звонок именно от Г.Д. Гачева. Он читает посланные ему мои книги. По крайней мере, уже сказал, что мои личные соображения по психологии творчества он находит очень интересными.
Но вот его мысли. Это уже из его дневника, который он вел во время командировки в Америку, где читал в самом начале перестройки лекции. Здесь и дух времени, и его динамика. Здесь уже не просто констатация «той» Грузии, но и предчувствие Грузии сегодняшней, и Украины, опять-таки сегодняшней. И снова даю цитаты без интерпретаций.
«Маленький островок советских, мы у Присциллы были…
Не знаешь, как и называться теперь: «русским»? — ты не можешь, ибо какой же ты «русский» по крови? А по державе? Она еще не созрела. Так что «советский» — это как раз подходило к тому образованию геополитическому, что из разных этносов за этот век сложилось. Неплохое и слово — «совет», «союз»…
Мы с ними, конечно, уже старые люди, обломки прошлого, где вся жизнь прошла, — и той структуры. И сразу поняли друг дружку — по роптанию на резкие перемены.
И как по-ленински поняли Свободу ныне! Как право наций на самоопределение, а не как свободу Личности. Как свободу сбиваться в животные стада по породам! Какое падение — даже после советского «интернационализма» — провозглашаемого и все же соблюдавшегося! При нем личности — внутри большого Целого — легче, чем в сбитом стаде из своих вонючих, животно-пахнущих плотей и кровей. А сейчас — такая «свобода» пошла, идет. Такая, что философу Мамардашвили из его родной Грузии дает понять новый диктатор Гамсахурдиа: что его возврат в Тбилиси нежелателен, — и он, узнав, умирает на аэродроме Внуково от разрыва сердца».
«Ну что ж: как на развалинах Римской империи и эллинизма — разные государства образовались — Египет, Иудея и прочая Сирия… Но для Духа, конечно, светлая эпоха была — в большой империи: когда обмен идей, мирная жизнь и далека центральная слабая власть.
Так и на советчине было в эпоху «застоя», тихую, органическую, где живая плесень стагнации —— органика лишайников коррупции — нарастала, и стал трансформироваться «коммунизм» в некий «капитализм». Так бы и шло — постепенное превращение и приручение народа к торговле «народным достоянием» и к рынку — органическое и умеренное воровство. И его сподручно делать — именно партаппаратчикам: присваивать имущество и в уже частные предприятия производящие превращать. Они все же — ответственные товарищи, привыкли делать. Ведь наиболее активные элементы социума шли в партию — и через нее делали. И теперь бы — так. А то отбирают сейчас у них, а кто получит? Уже чистые воры-махинаторы, только спекулянты, не производящие, а перепродающие наличное уже «богатство».
А интеллигентский карнавал гласности и обличений — безответствен перед страной, народом и хозяйством. На голод и наведут всех, отчего и обратный поворот — к диктатуре и перевороту; но уже гораздо более жесткому, чем собирались мирные-милые «путчисты» — как персонажи из «Ревизора», умеренно коррумпированные и патриархальные. Не жестокие еще. А придет какой-нибудь Гитлер-Жириновский…»
«Понял, что у нас — этим интересуются: «Кто ты?» (с «нами» или против «нас»), «Кто я?» — вошь или Наполеон? Самоидентификация. Так же и «Кто виноват?» — это уж вечно: причину в человеке искать — и свергать. Тут же — и анкеты: «А ваши кто родители? Чем они занимались до Семнадцатого года?»
И интерес к человеку и его нутру — Достоевский, и вообще в русской литературе этот акцент: не чтосделал? а ктосделал? И ктоподумал и сказал. От личности — краска главная и на мысль.
(Это я все ГЛАВНЫЙ ВОПРОС додумываю. Для греков — «Что есть?» Для немцев — «Почему?» Для французов — «Зачем?» Для англичан-американцев — «Как?»)
(Позднее я пришел к выводу, что главный вопрос для русских — ЧЕЙ? К чему принадлежу? И фамилии отвечают на этот вопрос: Чей? — Иван-ов, Берез-ин… — 7.8.94.)
…Но все же — прекрасно и нормально! Кто же не падал и не просыпался в отвращении к себе? Блок, Есенин? С похмелюги-то… А постепенно в себя приходишь — и взвидишь свет и благо вокруг— и даже в себе».
Вечером передали: Путин подписал ряд указов. Как о большой победе сообщили, что на телевидении рекламы вскоре не будет больше, чем 15 минут в час. Это огромная цифра. Путин лишь попутно, как мне кажется, заботится о населении, иначе некому будет обслуживать капитал, все его мысли сосредоточены на экономике капиталистов, они его основная забота. Может быть, я и ошибаюсь, но вряд ли…
14 марта, вторник. Весь день телевидение говорило о смерти Милошевича. В Голландию летал Лео Бокерия. Милошевич оказался недообследованным и, по мнению Бокерии, если бы все-таки трибунал отпустил его на лечение в Москву под гарантии российского правительства о последующем возврате, то он был бы жив. Ходят слухи, что в крови покойного президента оказались некие ферменты других лекарств. Не убили ли? Хотя я думаю, что, конечно же, нет: все благосостояние этого учреждения строилось на жизни этого обвиняемого. Нет обвиняемого, нет и трибунала. Наша Дума, в лице Грызлова, объявила о вмешательстве в дело и завтра вынесет какой-то вердикт. Как всегда, Дума вмешивается задним числом. Если бы раньше проявили твердость, то, может быть, трагедии и не произошло.
Уехал на работу рано утром, потому что решил устроить утренник для кафедральных женщин и там же отметить выход в свет сборника «Ах, заграница, заграница…». Из старых своих запасов вынул бутылку «Хеннеси», а в магазине у метро купил два больших лимбургских пирога с вишней и фрукты. Поэтому утро провели очень возвышенно и весело, все по очереди заходили, и состоялись очень милые, как я люблю, разговоры.
Поговорил с Романом Мурашковским, обедал, немножко сплетничал с оробевшим внезапно институтом, рассылал рефераты, потом приходила дама из издательства «Порог», практически от Александра Потемкина. В этом году он проводит конкурс «Эврика» для молодежи. Обратил внимание, что списки и жюри и номинантов составлены довольно объективно. Естественно, везде и как всегда Лева Аннинский. В этом списке проголосовал за своих: Олега Зоберна и Сергея Шаргунова по прозе, за Марину Струкову по поэзии и за Лену Нестерину по детской литературе. Ответил на письмо Илоны.
Провел семинар по рассказу Анны Казаченко. Все согласились со мною, что рассказ хорош и обладает столь редкой для нашего семинара законченной глубиной.
15 марта, среда. В три часа состоялась защита дипломов. Оказалось, что диплом Олега Цыбулько — которого пять лет шпыняли, а занимался этим очень умный деканат, шпыняли как ставленника Тычинина и спортсмена, который, дескать, занимает место какой-нибудь чистенькой девочки или интеллигентного мальчика, — так вот, диплом у него рассудочный, жесткий, местами фантастический. «Небо моего детство», но с подзаголовком — «очерки ада». А.М. Туркову все это нравится меньше, чем мне, поэтому Олег получил «диплом защищен успешно», а не «с отличием». Но я сторонник литературы, где все завязано в один узел, познавательное, философское, нравственное и сегодняшнее. Правда, все дипломы я просмотрел лишь во время заседания комиссии. Вот первый рассказ. Идет описание ада с его трубопроводами, печами, чертями, автокарами, которые сгребают грешников. В конце рассказа жалоба чертей, что, дескать, очень много работы, ад не приспособлен к сегодняшнему многолюдству, поэтому просьба к высшим силам: будьте милосердны, не за каждый проступок бросайте людей в ад, кое-что людям надо прощать. Этот диплом я возьму домой и обязательно прочту. Пока у меня сложилось ощущение, что из этого парня обязательно вырастет очень серьезный и необычный писатель со своей эстетикой.
Первая схватка разгорелась вокруг диплома Д.Г. Тагиль («Сезоны вождя…»), ученицы А.И. Приставкина. Это, как в один голос утверждали в своих представлениях и рецензиях Приставкин и Рекемчук, некий литературный абсурдизм. Линия одного из рассказов — пропало тело Ленина, и всякая крутня вокруг этого. Мне показалось, что абсурдизм идет не от специфического видения выпускницей абсурда в нашей жизни. Часто абсурдом называют то, чего не могут или не хотят понять. И вообще это копание в модных покойниках меня очень раздражило. Александр Евсеевич при этом еще и развел здесь теорию, выведя эксперименты Тагиль чуть ли не из традиции Свифта и Рабле. Перед этим Василевский, коротко анализируя стихи Постоянцевой, произнес очень точную фразу: «легко писать стихи о том, что уже было в поэзии и трудно выделить что-то новое из сегодняшнего городского шума». Эта фраза стала опорной в моем выступлении. Дальше я перешел на уже готовые смысловые блоки Свифта и Дефо, на анализ абсурда, как некой литературной невнятицы. А дальше вспомнил, как во время посещения Каирского музея, совершенно сознательно не пошел смотреть целое отделение «мумий». Для меня — это сокровенное, это не забава, «это» было когда-то таким же, как и я, человеком. Я говорил о брезгливости, которая у меня появлялась, когда в советское время писали о вскрытии рак со святыми мощами. Сейчас, многие идут по протоптанным массовой прессой тропам. Это уже говорил Андрей Михайлович, он также сказал, что Есин буквально снял у него с языка «ленинский пассаж» и мысль об абсурде. Потом, когда остались вдвоем, А.М. добавил к своему впечатлению: студентка — «абсурдистка» просто хотела своими политическими наработками понравиться руководителю диплома.
Вторая схватка — по огромному диплому Кристины Выборновой. Большое количество претензий. В ее вступительном слове — демонстрация триумфов студентки на всех этапах жизни. Очень я не люблю таких вот девочек, начинающих, чуть ли не с пяти лет, свое победное шествие по литературе. Здесь больше спеси, нежели таланта, и еще попытка продавить признание коммерческого направления в литературе, добиться его равноправия в наших аудиториях. С обширными цитатами из классиков и древних и новых философов выступал А.П. Торопцев. По нему чувствовалось, что много лет он пытался, но так и не смог справиться с очень своенравной, а может быть, и не очень здоровой Выборновой. Но и мы ее не убедили, и даже явно слабые, по общему мнению, куски из ее работы не потревожили ее пребывания на олимпийском пьедестале, куда она преждевременно взгромоздилась.