ично чистил кухню, я накрывал на стол. Незадолго до того, как начали собираться гости, у меня возник психоз: не хватит закусок, я побежал в магазин и принес еще по 700 граммов осетрины, семги и ветчины, и все это к фаршированному судаку, салатам, овощам, грибам, селедке… Но зато и повеселились мы замечательно! Пришли Толик с Людой, Лёня с Ирой, а вечером и С.П., после театра, где он был с сыном. Пили только шампанское, народ ослабел — к водке и коньяку никто не притронулся. А самое главное, возник какой-то светлый, интересный разговор об искусстве; Валя, как всегда, ушла в воспоминания об Африке, Мадагаскаре, Лондоне… Лёня принес ей в подарок видеоплейер.
Все закончилось довольно рано, и я занялся уборкой, размышляя о двух грянувших в мире событиях. Во-первых, демонстрация молодежи в Париже. Когда-то, в 67-м году, еще не ушел с поста де Голль, я был в Париже и видел нечто подобное. И вот теперь я подумал: как повезло нашему правительству и лично господину Путину, что у нашего народа и нашего студенчества совершенно иной менталитет. Мы настолько уже не верим во власть, что с ней и не боремся, а возникни в России ситуация, схожая с французской, — зная наш коллективизм, стремительную вовлекаемость толпы, вполне можно было бы ожидать конца режима. Казалось бы, видя повсеместно огромное количество нестыковок, нарушений, трагедий, бюрократических беспорядков, можно ожидать самого страшного, что раскачает любую лодку. И из последних событий такого рода — авария в метро: устанавливая на какой-то улице рекламные столбы, рабочие проткнули сваей туннель метро, и столб пробил крышу проходившего внизу поезда. Такое ощущение, что вокруг царит беззаконие, опирающееся на бесконтрольность, что эти обширные новостройки, с огромными элитными домами и супермаркетами — декорация, которая может рухнуть в любую минуту. Воистину — эра Нодара Кончели.
20 марта, понедельник. Какое счастье не каждый день ходить на работу! Утром с чувством глубокого удовлетворения сообщил по телефону Влад. Ефимовичу, что во вторник к девяти часам мне нужна машина, чтобы ехать в министерство. После этого расставлял на место вымытую вчера посуду, ходил в Штокман за ботинками, несколько раз ел то рыбу, то салат, а в перерывах между этими полуделами занимался рукописями и романом. Пишу сцену с вскрытием могилы Гоголя.
Ездил на проспект Вернадского к Леве Аннинскому за книгой об Яр-Кравченко. В веренице предательств интеллигенцией друг друга здесь особо невинная страница. Книга только что вышла, в ней переписка еще мальчика-художника и Николая Клюева, крупнейшего русского поэта, автора знаменитой поэмы «Погорельщина».
У Левы меня поили чаем, у них прелестный трех-четырехлетний внук Денис. Много разговаривали о кино. В частности, о нашем гатчинском фестивале. Я говорил о том, что делается за кулисами фестиваля «Литература и кино». Мне кажется, все это не случайность, а есть инициатор — Света Хохрякова. Валя во многое просто не вникает, она человек внушаемый, а Генриетта Карповна не всегда понимает, что происходит. Наш фестиваль создан для того, чтобы оживить влияние литературы на кино, а не для того, чтобы обслуживать кого-либо из кинодеятелей и групповые привязанности отдельных членов отборочной комиссии. В разговоре с Левой я назвал три картины, которые никакого отношения к теме фестиваля не имеют. Во-первых, это не фильм, а скорее большая телепередача о Елене Медведевой, во-вторых, это фильм об Аскольдове, довольно далекий от литературы, в-третьих это, конечно, фильм Огородникова, вообще никак с литературой не связанный.
После кино стали говорить о литературе, о правых и левых, о сборе материала и письме. Опять я был поражен тем, какие общие у разных писателей методы работы: заглянуть вечером в последнюю страничку работы, прочертить в голове завтрашний материал — и к утру все созреет. Лева говорил и о горизонте воображения. Мы совершенно одинаково собираем материал, сначала обчитываем все комментарии и лишь на последней стадии читаем основные тексты.
Вечером Витя показал свою зачетную книжку: последнее его достижение — он сдал зачет по философии. И он, сельский парнишка, конечно, молодец, а в институте, насколько я понимаю, приличная халтура.
Звонил С.В. Степашин, благодарил меня за книгу. Вот тут и начинаешь примиряться с властью. Я уже давно подметил, что у Степашина есть одна чисто русская и очень «моя» черта: стремление все время что-то узнавать и учиться.
21 марта, вторник. Утром наконец-то состоялась коллегия Агентства по надзору за образованием, которая должна утвердить БНТ в должности ректора. В этом зале я был только единожды, когда встречался с В.Г. Кинелёвым, тогда же сразу решилось, что делать с институтом. Собственно говоря, после Кинелёва и не было министра или даже замминистра, с которым можно было бы обсудить вопросы маленького вуза. Сейчас всё утонуло в слове р е ф о р м а, в проформе, в соблюдении четкого чиновничьего ранжира. Зал изменился, и мне, по сравнению с порядком в Минкульте, показалось все довольно смешным: по бокам идут столики для внемлющих чиновников, три или четыре ряда стульев в конце зала — для зрителей, а на столе коллегии, как в Совмине, стоят индивидуальные экраны компьютеров. За столом сидела, кажется, та самая дама с армянской фамилией, с которой я переписывался. Она все-таки пока выиграла, в роли ректора меня уже нет. Мы обменялись понимающими взглядами. Я подумал, если она хоть что-нибудь скажет, она пропала, тогда я тоже кое-что скажу, и так, как они не любят. Народа, кроме самих членов коллегии, почти никого не было, дама промолчала, я оставил свои заготовленные фразы для дневника. Это психология все же бывшего ректора: скоро лицензирование, не надо портить отношение с агентством.
Начали с кадрового вопроса, и после я довольно быстро ушел. Сначала речь шла о Петрозаводском университете, где произошли безальтернативные выборы и были мизерные проценты «против», утвердили нового ректоpa. Уже у этого нового спросили об атмосфере в вузе. И вот вызвали БНТ. По своей интеллигентной привычке, Б.Н. заговорил тихим голосом, и его сразу же попросили говорить громче. Но перед этим прочли весь послужной его список. Новый ректор сделал очень крутую карьеру от переводчика в министерстве рыбного хозяйства до ректора. Самое для Литинститута неловкое — это 6 претендентов, каждый из которых назван был по имени, включая не явившегося на собрание А.В. Дьяченко. Ах, эти решительные бывшие военные! В строку поставили отсутствовавшего Дьяченко и довольно стыдный расклад голосов: один — за Бояринова, три — за Сегеня. Для посторонних, в отличие от меня не очень ощущающих природу вуза с поразительными амбициями преподавателей, это всё показалось диким. У БНТ спросили: какие сейчас решаются вопросы, и он очень тактично сказал, что прорабатываются вопросы конфиденциального характера, и это, насколько я понял, вопросы кадровые. Всё это справедливо и необходимо. Важно лишь одно: не победит ли в институте самая ничтожная, формально-бюрократическая линия? Впрочем, это линия самая легкая, потому что творчество — не только импульсивные, интуитивные решения, которые, по сути дела, всегда точны, но и ответственность, просчитанность контраргументов. До сих пор держу в памяти слова Алексея Лисунова относительно педагогического школьного направления образования у нас в институте.
После утверждения БНТ подняли меня и подарили в роскошном футляре письменный, с золотой авторучкой и часами, прибор, который сейчас стоит на моем столе на кафедре. Дали и грамоту, уже как заведующему кафедрой, за большую и плодотворную работу по воспитанию кадров и за успешное литературное творчество — я обрадовался, как точна формулировка! Поднесли мне и цветы, которые я тут же передарил несчастной, сломленной своим бюрократическим имиджем Акимкиной, и попросил слова. Я поблагодарил министерство и агентство за то, что за 13 лет моего ректорства они нашему вузу не мешали. Это позволило ему подняться от ведомственной принадлежности Союзу писателей до вуза всероссийского, обладающего высоким имиджем творческого и престижного характера. Я также сказал, что в свое время возникала альтернатива: пойти под крыло министерства культуры или министерства образования, и я рад, что сделан был правильный выбор.
На семинаре обсуждали рассказ Оксаны Гордеевой из Иркутска «Выходила девка замуж». Рассказ очень хорош, а главное, с каким-то не известным в институте языком. Написавший очень тонкую рецензию Роман Подлесских отметил: «Рассказ совершенно невозможно свести к сюжету, думается, что сюжет здесь играет вспомогательную роль и характеры, которые в рассказе только наметились, не слишком важны для автора… Рассказ Оксаны Гордеевой — это пространство слова. Пространство речи и есть главный герой повествования». А я почему-то подумал, какое верное в свое время существовало правило: не брать в Литинститут студентов, не проработавших один-два года на производстве, без, так сказать, школы жизни. Не поэтому ли заочники у нас значительно сильнее наших милых мальчиков и девочек с дневного отделения?
22 марта, среда. У меня опять конвейер: утром час возился в спортзале, еле дотюхал домой, потом защита дипломов, потом семинар студенток Приставкина, с которыми мне буквально не о чём говорить, ими никто не занимается, и они, бултыхаясь в собственном болоте, пишут какое-то рукоделие.
Защита прошла быстро и очень удачно, защищались студенты Н.С. Евдокимова, он ходит трудно и у нас — последний год. Но как замечательно он работает. Хорошая, плотная сегодняшняя проза. До того как мне надо было идти на семинар, я просмотрел четверых, из них троим: М. Канарской, О. Кривцовой и Д. Заварову дал бы «с отличием», но дали только двум последним. А из прошлой даже не шестерки, а семерки мы «с отличием», кажется, не дали никому. В зале, когда возник вопрос, от чего зависит такая урожайность семинара, я ответил: от руководителя и в данном случае от того, что идут заочники. Но вот приставкинские-то заочнки не так хороши!