Утром все как обычно: компьютер, собирал яблоки, копал морковку, вырыл немножко свеклы. Такая тьма работы, что я даже не могу опомниться. Надо еще читать работы на семинар.
8 октября, воскресенье. Утром, на свежую голову, читал рассказы Андрея Ковалева, нашего замечательного семинарского ирониста, чьи концертные выступления на семинарах мне так нравятся. Имеет оказывается, право, этот острый мальчик и понасмешничать над чужой прозой и поиронизировать. Его первый рассказ «Филипп» о городском дворнике вполне мог бы существовать в дипломной работе этого года. Старый влюбленный в молодую женщину дворник. Потом пошли истории про беспризорников. Сначала про некоего «необыкновенного мальчика» Витю, которого нашли в коробке и усыновили граждане Италии. Не «необыкновенный» оказался мальчик. Это о генетике. Потом о мальчике Вадике, который сбежал от папы и мамы и теперь, когда иногда возвращается в семью «на побывку», дружит только со своею крошечной, недавно родившейся сестрой. Это об отчуждении от семьи. Потом о Вике и Юре. Вика выдумала историю, будто она дочь очень богатых родителей, и что теперь с этой историей делать, не знает. Потом в подборке Андрея Ковалев идет серия из «пачек писем». «Пачка первая» – это история революция глазами «белых», письма из окопов в Париж и пр. И «Пачка вторая» – это переписка двух евреев из местечка, тоже революция. И белые и красные – все хороши. Как же молодые помешаны на истории! Это в наше время, по нашим учебникам она была как железная дорога Москва-Ленинград, без зигзагов и поворотов, по линейке, как ее начертал Николай Павлович, император. Так вот дальше у Андрюши рассказик «Здравствуй, бессонница!». Это сегодняшняя деревенская география, увиденная через пруд, в котором в 41-м утонула, провалившись под лед, рота немецких солдат. Потом описания еще двух прудов, двух кладбищ – и везде своя история. Потом идет «Сочинение ко дню защитника отечества» – инвалиды, старость, нищета. «В семье Матвея и Варвары не было телевизора, и поэтому не слышали они ни поздравлений президента, ни бравурных речей, произносимых с эстрады министром обороны и придворными генералами». Вот такая пошла молодежь.
Утром доправил и дописал статью про премьеру во МХАТе на Тверском – как всегда у меня, это о Татьяне Васильевне. Ничего с собой поделать не могу. Служу и восхищаюсь.
Вечером ездил в кинотеатр «Ролан» на Чистых прудах. Там смотрел фильм «Иллюзионист» – о фокуснике и маге, родившемся в еврейском местечке. Все очень мило и романтично, в духе времени, с историей, с показом Вены, императорского двора. Крепко завязанная интрига, которая вдруг разрешается очень неожиданно: фокусник-еврей всех обвел вокруг пальца. И не понятно – в назидание зрителям, или как порицание фокусников? Думаю.
9 октября, понедельник. Все утро звонил Федотову – когда примемся за открытое письмо президенту? Не дозвонился. Боролся с возникшим нездоровьем – пил терафлю, надел теплые носки. Потом принялся читать своего студента Марка Максимова (?). Начал с фантастического рассказа. Сначала мне показалось, что это такое же легкое письмо, как у Юры Глазова, но все не так просто. Марк пишет фантастику – скорее фантастическую антиутопию. Земля захвачена какими-то существами, новой породой людей, похожих на нацболов. От Юры Марка отличает напряженность местами оригинальной мысли. Правда, хочет он все сразу: и чтобы содержание было новым и язык необыкновенным. Рассказ называется «Мотыльковый шар». Дальше немного хуже, мешает стремление наскоро разобраться в русском патриотизме, в русской жизни, которая всегда у тонкого юноши вызывает сомнения и нарекания. С Юрой Глазовым я соединяю Марка не случайно. Мешает им обоим эта общность взглядов, идущая, видимо, от генетики. Юра на первых курсах тоже хотел захватить все и во всех жанрах.
Думаю о письме президенту, которое мне поручили написать на правлении РАО. Исхожу из того, что его должны подписать первые лица нашего искусства: Вишневская, Спиваков, Петров, Табаков, Григорович. Коллективная психология.
10 октября, вторник. Распорядок сложился давно: во вторник стараюсь приезжать на работу до 10 утра: на кафедре это горячий день, надо поговорить с одним-другим, ведь для любого руководителя (это я знаю еще по работе на радио) главное – общение с людьми, только так можно создать ту человеческо-этическую однородность, которая называется коллективом. Как всегда, ревностно (что скрывать – я отдал институту 25 лет жизни) наблюдаю за тем, что происходит. Министерство выделило нам три миллиона рублей. На них шикарно отремонтировали кабинет для декана – научного секретаря, а теперь наводят королевский блеск в бухгалтерии. Я бы, конечно, поступил по-другому и деньги не распылял, потому что знаю: не в порядке крыша на центральном здании, не в порядке крыша заочки, практически вышла из строя тепловая система коммуникаций. В этом году, когда летом промывали батареи, вода из них еле текла. Но ход мыслей радетелей за такой вид хозяйствования мне понятен, Привыкаю относиться к этому отстраненно и даже не впускать это в сознание, но жизнь подбрасывает все новые и новые факты. Думаю, Б.Н.Т. зря поддался на уговоры своего шофера и затонировал стекла своей новой машины. Деньги, конечно, небольшие, но слухов может вызвать много, и не лучших. Обычно так тонируют стекла или очень крупные начальники или бандюки.
В половине второго, как и всегда, состоялся семинар. Вообще день был поразительно длинным и тяжелым. Обсуждали Андрея Ковалева и Марка Семенова. Интересно сказал Карелин, что, дескать, наш Марк похож на Юру Глазова – из моего же семинара пятикурсников. Не ожидал, что в своей подборке, а там, как я уже писал, большой рассказ и много мелких материалов, Марк займется проблемой нацболов. Я думаю, что это – общественный психоз определенной части публики, они не могут не напоминать о себе, и напрасно. А у Марка еще желание подавать любое свое высказывание как высказывание классика. Но классика освящена не только формулой письма, но и его именем.
К 6 часам, предварительно сговорившись с СП., поехали к Н.П. Михальской. Недавно у нее был день рождения, и, по-моему, в любом возрасте, надо его отметить. Это мой оппонент, мой второй руководитель, человек, инициировавший мою научную работу; а эта работа, в свою очередь, раскрепостила меня в институте; у меня поубавился традиционный пиетет к нашей профессуре. Да и профессура, может быть, помельчала! По крайней мере, могу сказать: ребята, я ведь теперь тоже умею работать по-вашему, а вот умеете ли вы работать так, как работаю я? Мысль ясна, и нечего о ней трезвонить.
Нина Павловна уступила прежнюю квартиру, где я бывал, внуку, и переселилась на первый или второй этаж. Здесь сразу становится ясно: интеллигенция живет с единственной претензией – быть интеллигенцией и делать то, что хочет. В каждом уголке, в каждом предмете отражена история и собственная жизнь. И понимаешь вдруг, насколько эти старые шкафы, столы, тумбочки, этажерки, сохранившиеся от шквала времени, лучше, красивее, наряднее современной позолоченой мебельной мишуры.
Другой внук Н.П., в квартире которого она сейчас живет, – биолог. Над шкафом отгорожен вольер, где иногда обитают какие-то тропические птицы; есть аквариум; говорящий по-русски и по-английски попугай живет на кухне. Все эти непередаваемые детали московского быта носят название жизни внутренней.
Мы замечательно посидели у стола. Пришла Анна Константиновна, разложила салфетки, поставила чашки, и обычный московский ужин стал парадным – будто вернулось старинное, довоенное время: сыр, ветчина, крепкий чай, замечательно! Меня поразил учебник английской литературы, новое издание которого показала Н.П.. Я позавидовал английско-русской филологии: как всё точно, определенно и ясно. Ну, хорошо, теперь (возвращаюсь к учебнику Нины Павловны): древние времена, XIX век, все уже отстоялось; но ведь и русская филология отфильтровала собственное сознание, выявила приоритеты и выделила XX век. В английской литературе XX век кончается Питером Акройдом, и этому можно позавидовать. Но кем заканчивается XX век русской литературы? Сорокиным, Искандером, Шишкиным, Лимоновым или Поляковым?
Поговорили о новой книге Нины Павловны, которую нужно обязательно сделать. Если мне не удастся убедить «Дрофу» открыть серию и напечатать «профессорские мемуары», придется издавать за собственный счет.
На этом день не закончился. Машину я оставил в институте, и когда мы шли с СП. к метро, как всегда последнее время при ходьбе заболела левая рука и под лопаткой. С.П. поехал домой, потому что коммерческая жизнь это коммерческая жизнь: вставать надо рано, опаздывать нельзя, это не наша академическая вольница, хотя и свободный американский университет. Взяв в институте машину, поехал на Чистые пруды в кинотеатр «Ролан», там премьера нового фильма Александра Сокурова «Элегия. Вишневская. Ростропович».
У меня всегда было сложное отношение к Вишневской и Растроповичу. Я не мог понять их ненависть к Советскому Союзу, к той эпохе. Но за последнее время что-то стало меняться. Что же делать? Случившееся не отменишь, да и возвращать прошлое не надо, я уже не хотел бы жить в то время. Надо совершенствовать свое время, а что случилось – то случилось. Это не заговор, а движение истории, недоработки предыдущего режима.
На премьере Вишневскую встретили аплодисментами. Но ожидаемой толпы не было, несмотря на присутствие Сокурова. Я вообще не знаю – на что можно поднять московскую публику – на «Мадонну» она не поднялась, в театр на серьезные вещи она не ходит… Были свободные места.
Фильм построен как интервью двух мировых звезд Сокурову. Потом его комментарий. Иногда комментарий не проходит. Среди прочего показали золотую свадьбу Ростроповича и Вишневской. Огромный зал ресторана Метрополь, столы, заваленные ландышами. Сколько же здесь было ландышей! Наверное, оборвали все Подмосковье. Официанты в белых камзолах. За круглым центральным столом короли, несколько принцев, министр культуры. Ну что же – такой итог жизни, до некоторой степени публичной, умение распорядиться талантом и богатством, которое принес талант. Показали трехэ