никло ощущение, что Соколов все-таки своего добился. Молодец, настоящий русский характер! Все претерпел, наезды, пренебрежение искусно срежессированного общественного мнения, даже наезды на заседаниях Правительства – и все же заставил Министерство крутиться и по-своему, и как надо.
Кстати, заметил я, что прежняя мода – молодежная – все эти короткие чубчики, выхоленные ноготки и приталенные пиджачки – сникла, и вот когда снова пришли седые и многоопытные, видимо, еще советские чиновники, дело и закрутилось. С особой любовью и пристальностью Соколов занимался сегодня Конкурсом Чайковского. Здесь два момента. С одной стороны все это ему хорошо знакомо, с другой – последнее время Конкурс, конечно, в упадке. С 93 года исчез постоянный орган, руководивший процессом. Я слушал доклады и выступления, и постепенно в моем сознании появилась очень сложная система: договора на залы, договора с членами жюри, пиар, заявки на участие. Очень много говорили об Интернете, о газете «Музыкальное обозрение», которая заняла какую-то непонятную позицию. В общем, у нее оказалось право на бренд – «Конкурс Чайковского». Этому вопросу – Интернету и всей электронной машинерии – было придано очень большое значение. Понравилось выступление Спивакова, который указал, что в огромной пиаркампании не задействована такая газета, как «Культура». Спиваков вообще много и интересно говорил о том, что пиарит не только Интернет, но в особенности и традиционные средства массовой информации. О сложностях, возникающих с жюри – ссылаясь на собственный опыт, сказал, что большинство крупных музыкантов в жюри даром сидеть не любят, даже в Испании, на Конкурсе им. Сарасате, где он председательствует (тут он отказать не может, так как Испания в свое время приютила виртуозов Москвы) ему платят за 5 дней работы 10 тысяч евро и по 5 тысяч членам жюри. Сколько волнующе-нового узнаешь из этих разговоров! Оказывается, для нашего жюри – а оно огромное, кажется, 79 человек – деньги, по 5 тысяч на каждого, добил у спонсора непосредственно министр. Это просто удивительно – как быстро А.С. вошел в эту систему знакомств, отношений и выбивания денег! У меня все время крутился вопрос на уме: каково соотношение между бюджетными деньгами и спонсорами? Вопроса я не задал, но ответ получил: бюджетные деньги – одна треть. И опять возник разговор о том, что для русского Конкурса главным спонсором должна стать русская фирма.
Потом перешли к Соловецкому архипелагу.
Здесь много было разных разговоров и разговоров трагических. Собственно, разговор был инициирован Клебановым, полпредом президента на Северо-Западе. Понимая всю трагичность ситуации, Клебанов предлагал принять решение о специальном охранном статусе Соловецких островов, как особого памятного места.
Большинство выступлений пропускаю. Что касается меня лично, то мне кажется, что Соловецкие острова должны стать некоей совершенно самостоятельной административной единицей, как бы Венецианской республикой, управляемой из Москвы дожем, а также коллегией, состоящей из представителей Православной Церкви, военных, которые, к счастью, опять пришли на остров, и гражданского населения. Русская Православная Церковь достаточно настойчиво требует острова в свое управление, и если бы она с этим справилась, но не была бы так агрессивна к местному населению, то это, конечно, лучший вариант решения вопроса. Архангельск вроде бы намылился создать огромный туристический комплекс и жить за счет этой святыни – собираются расширить посадочную полосу, чтобы сажать частные самолеты, построить гостиницы … А за гостиницами пойдет и казино и прочее и прочее. Выступал представитель Архипелага, который довольно ловко, в рамках советской демагогии, вертелся, – на Соловках уже вроде бы строят коттеджи, и уже здесь огромное поле для злоупотреблений. Много говорили о природе, которая сильно нарушена и очень медленно восстанавливается. Нужно вкладывать огромные деньги и в экологию, и в приводить в порядок гидросооружения. Главный вопрос все-таки, повторяю, – вопрос власти, если хотите – власти самодержавной. А все эти мониторинги, рейтинги, переписи, планы – все это мы слышали много раз. И еще много раз услышим, коли говорим о власти: надо думать о той ее ветви, к которой сохранилось еще доверие, а к гражданской власти доверия уже нет. Получиться можно только при помощи Церкви, если будет особое соглашение, позволяющее Соловкам остаться открытыми для гражданского населения и туристов-паломников.
Во время разговора о Соловках раздался телефонный звонок, звонил СП.: умерла Клавдия Макаровна. Теперь он, бедный, один на этой земле, как перст.
В 5 часов пошел на традиционную встречу с Лужковым. Ожидания, естественно, меня не обманули. Выступающие были все те же: первым Марк Захаров, особый любимец, и какой это талант: ввернуть комплимент, похожий даже на критику – это когда М.Захаров стал говорить о много раз описанной войне между мэрией и Анат.Васильевым. Потом выступал Петр Наумович Фоменко. Это также изысканный полупоклон в сторону мэрии; но и есть за что: мэр строит для Фоменко новый театр. В связи с этим, я вспомнил, отыскал и теперь «выпечатываю» цитату из книжки Виктора Яковлевича Вульфа. Почему я так часто цитирую кого-то: это совпадение мыслей, это моя неуверенность в правоте. Оказывается, что думаю так не только я. Вот цитата, по такому случаю.
«Часто у тех, у кого большая власть, нет ни моральных тормозов, ни элементарных познаний. На встрече московской интеллигенции с Лужковым в 2002 году многие выдающиеся деятели искусств обращались к нему как к полубогу. Становилось не по себе. Выяснилось, что политика – удел специалистов, обостренная чувствительность ушла на задний план. Тема денег и заработка переместилась на авансцену».
Я сидел рядом с Т.В.Дорониной. У нас с ней удивительно одинаковое отношение к театру. К театру как к театру, а не как к имитации жизни. Но, кажется, я не закончил то, с чего начал.
Собственно, пошел я на встречу с Лужковым только потому, что очень хотелось посмотреть новый театр им. Станиславского и Немировича-Данченко после ремонта и двух пожаров. Такие огромные в это вбуханы деньги, какой роскошный голубой занавес! Театр для меня привычен, я помню, как ходил сюда мальчишкой, знал все ходы и выходы. В конце фойе заглянул за дверь, где раньше был репетиционный балетный зал и раздевалка хореографического училища. Дверь открылась в некий сверкающий нержавеющей сталью буфет. Мне показалась, что планировка нижнего фойе чуть изменилась не к лучшему: выгорожена малая сцена; зато появился огромный атриум, внутренний двор, который, возможно, и нужен театру. Все было очень богато, но, похоже, больше рассчитано, на балы и карнавалы, а не на интимный оперный театр. Какие же надо было вложить в это деньги… И тут мне стало известно, что чуть ли не 37% всего московского бюджета уходит на карнавалы, шествия, зрелища, содержание муниципальных театров. Процент велик до недоверия. Хотим жить красиво, если уже живем богато.
Но опять к заседанию. Народа на этот раз было не много, интерес к подобным мероприятиям угасает, их ход и главные солисты предсказуемы. В президиуме сидели прежние персонажи – несколько осунувшийся мэр, Л. И. Шевцова, Платонов, который в свое время так и не приехал в институт, С.Н. Худяков, который делал на этом заседании доклад. Много говорилось о годе ребенка, о спектаклях для детей и родителей. Я отношусь к специфике детского театра очень сдержанно, потому что меня в моем детстве никто не водил на детские спектакли. Один только раз я, мальчиком, посетил ёлку в ЦДРИ, где прочитал стишок, «Колокольчики мои, цветики степные…» Мне всегда не нравилось, когда меня называли ребенком, я казался себе взрослым, допускал, что лишь мои ноги, руки, спина еще не выросли, были недостаточно сильными. Мое развитие могло идти дальше, как мне казалось, и во взрослом театре. Но потом, вслушиваясь в речь Худякова, в цифры, которые он приводил, я подумал, что, возможно, жизнь ребенка все-таки может измениться от посещения какой-нибудь детской слюнявой глупости, на которую такие мастаки сегодня – ведь театр это очень сильная духовная прививка, и не всегда она проходит бесследно. Дай Бог, и на это никаких денег не будет жалко. Наконец заговорил Лужков. О том, что именно в Москве рождается основной доход, из которого идет и зарплата, и пенсии, и социальные льготы; здесь же и источник денег для культуры и для всех сидящих в зале очень немолодых людей.
Но уже было время уходить, потому что в 7 часов вечера я твердо решил попасть на выступление легендарного Михаила Лавровского. А перед этим пережил тяжелый момент выбора: в один и тот же день в Консерватории представляли оперу Щедрина «Боярыня Морозова», в Доме Правительства на набережной назначили вечер Касаткиной и Василева, и вот – вечер Лавровского. «65 лет со дня рождения и 40 лет творческой деятельности. Михаил Лавровский в кругу своих друзей» Я все-таки выбрал Лавровского (кстати, в ближайшее время мне придется писать статью о Григоровиче, напитываюсь).
Сравнительно недавно, на вечере памяти отца Михаила, Леонида Михайловича, я помню, поразился этой фантастической выразительности танца Михаила. В 65 лет он способен выкрутить десяток пируэтов и 10 минут держать на сцене какие-то пляски, – конечно, чудо может быть отнеено, и к особенностям физиологии. Но какова выразительность рук и тела, когда каждое его движение что-то говорит тебе и твоему чувству и интеллекту. Вот это поражает, поражает и внутренний ход мыслей этого человека, который так и не ушел на пенсию. Здесь вспомню отрывок из его постановки, где он выступает как балетный и драматический актер в роли Ричарда III. Описать невозможно – это невероятно. До этого я видел еще одного гениального Ричарда – молодого Голобородько, теперь Лавровский! Горб, который он все время стряхивает со своих плеч!
30 октября, вторник. Приехал в институт рано, разговаривал с Н.В., диктовал дневник Е.Я., обдумывал, как буду вести назначенную на сегодня кафедру. Повестка дня простая: правила перехода студентов из одного семинара в другой. За последние время правила эти размылись, студенты, особенно когда у них не ладится, стали пользоваться облегченной процедурой. Поводом к этому стал один из студентов И.Л.Вишневской, который решил, что ее методик