Дальше пошел очень интересный рассказ о возникновении иврита. Это язык, на котором люди говорили 3500 лет назад. «То, что на иврите говорят сейчас, Иисус Христос понял бы в значительной степени». «Если бы он обратился ко мне, я бы понял каждое слов». 1700 лет иврит был языком мертвым. Им пользовались, как латынью в церкви и науке, лишь в синагоге. О литературе на иврите в средние века в Испании – самое либеральное время. Литературу создавали раввины, это была любовная, эротическая, даже гомосексуальная литература. Во, давали! В ХУШ в России создавалась проза на иврите. Писали, но не говорили. Назвал какого-то еврейского гения, который создал современный словарь иврита, причем сам придумал 6000 слов. Иврит, как единственно средство общения при переселении евреев в Израиль. В начале 90-х Х1Х века на иврите говорило несколько сот человек. Сейчас на иврите говорят 7 миллионов, это больше, чем во времена Шекспира, говорило людей на английском языке.
Интересное, и очень близкое мне из внутренней технологии: о любви писателя ко всем своим героям. Любить надо всех, и плохих и хороших.
Вопросы, которые задавали студенты, были скучные, потому что никто не читал. Для себя еще раз отметил: поколение очень свободное. Авторитеты – только они, без малейшей неуверенности и рефлексии. Пожалел, что не было никого из старших студентов, моего пятого курса тоже не было. Если я еще не написал, то делаю это: блестящий переводчик Виктор Радунский, с замечательно глубоким знанием русского языка. Он переводил роман, и писателю можно только позавидовать: такой блестящий перевод, так пластично, без швов и стыков
9 сентября, суббота. В понедельник вместе с клубом Н.И.Рыжкова я улетаю в Запорожье, поэтому заранее, по договоренности с ребятами, провел семинар сегодня утром. Семинар всегда труден, когда работа хорошая и особенно говорить не о чем, поэтому внутренне долго и много готовился, еще раз накануне перечитал текст и утром еще раз просмотрел свою коллекцию карточек. Казалось бы, есть книга «Власть слова», в которой так много всего из моей собственной теории литературы, бери главу оттуда и – вперед! Но не могу, нужна и новая мысль, и какие-то новые, и значит интересные для меня, материалы. Каждый раз рутинную работу я пытаюсь превратить в акт творчества и выхожу после семинара с мокрой спиной и в полном упадке сил.
Ребята собрались на удивление точно. Стоит на первом занятии кого-то опоздавшего не пустить в аудиторию и уже бегут с точностью строго хронометра. Постепенно раскачивал аудиторию на широкие высказывания, на умение найти в первую очередь что-то хорошее, на возможность открыть что-то свое. В общем, обсуждение прошло успешно.
В начале семинара, в ходе «раскачки» оперировал и собранными мною года два назад цитатами из книги моего недоброжелателя Вл.Иван. Новикова «Роман с языком». Цитаты в свое время выписал, руководствуясь скорее интуицией. Но почему-то сегодня они мне показались более актуальными и существенными. Отдельные положения я просто ранее и не пониамал, потому что сам не прочувствовал. Например, о толстых журналах: чтение «российской толстожурнальной прозы – занятие энергоемкое, оно забирает сил много раз больше, чем возвращает потом».
Кто-то из ребят, к счастью, помог мне отделить, так сказать, обычную интернетовскую девичью болтовню, называемую живой жизнью, от действительно рассказов. В заключительном слове я определил и редкую Машину одаренность в умении зацепить характер, и социальную ситуацию, но вместе с тем, и отсутствие тех, часто неясных и мне, литературных скреп, которые делают текст чувственно запоминающимся. Без этого литература не существует. Ребята сделали по небольшому тексту: «Что я ожидаю от Литературного института». Это я им всем покажу, ЕБЖ, через пять лет.
Когда шел обратно к метро, вдруг увидел новый «Националь», частично освобожденный от лесов, построенный вместо разобранного панельного здания. Видна общность декора со старым «Националем», но очень кудряво, и все это какой-то не русский модерн, какая-то нефтяная роскошь.
Вечером прочел в «Российском колоколе», во-первых, собственный отрывок из дневника. Все говорят, что это интересно, и мне, как ни странно, это тоже интересно. Период действительно занятный – защита диссертации и статья в «Компромате». Потом прочел очень любопытный материал о встрече Татьяны Толстой в Германии с эмигрантами. Молодцы ребята, они ей спуску не давали, не чинились перед знаменитой писательницей. Здесь особо расстарался ловкий едкий Сережа Дебрер. Когда читаешь подобные материалы, начинаешь ценить профессию журналиста.
«Вопрос из зала:
– Нет ли вины руссийской творческой интеллигенции, к которой как к совести всегда прислушивался читатель, в том, что около 30 процентов населения голосуют за коммунистов?
– Ваш вопрос как бы наивный, – снисходительно усмехнулась героиня вечера, удобней умещиваясь в тесноватом ей кресле. – А как вы себе представляете: что должна делать интеллигенция? – И, видимо, запамятовав, что ее только что представляли, как особу голубых кровей, перешла на язык, более, вероятно, доступный аудитории.
– Интеллигенция ломанулась туда, где кормят. И виноваты в том те, у кого есть деньги, они ими расшвыриваются направо-налево, не позаботившись о том, чтобы проплатить творческой интеллигенции за поддержку реформ. Ей заплатишь – она и будет двигать либеральные идеи. Виноваты те, у кого денег много, а им жаль, дуракам!» К Кудрину это относится или к самому В.В.Путину?
10 сентября, воскресенье. Опять налетела какая-то лихоманка. Я это почувствовал утром, когда проснулся только в одиннадцатом часу – долгий сон для меня верный показатель начала заболевания. Но терафлю, которое мне обычно в самом начале помогает, не было, выбрался в аптеку только в двенадцать часов. Жив в ломоте, в ознобе, в чиханье. Только вчера все было хорошо, я даже удивлялся, что чувствую себя бодро, в уме бродили какие-то планы. Но это особенность нашей профессии, по крайней мере, моего сознания: ничего невозможно делать, кроме как читать, смотреть телевизор и разговаривать по телефону. Правда у меня иногда бывает и так, что к вечеру я расхаживаюсь и принимаюсь за что-то. А это «что-то» для меня – продолжать роман, который остановился по совершенно неизвестной мне причине. Но пока такого прилива сил у меня нет. А вдруг? Вечером, около девяти, во время «ЧП за неделю» по ТВ, вдруг раздался звонок от Саши Неверова. «ЧП» – это самая для меня интересная передача, факты как таковые. Здесь все: социология, национальные проблемы, общественное мнение, генетический тип народа, его быт, психология, желания. Совсем не даром так любил Достоевский читать судебную хронику.
Видел сегодня еще две передачи: катающиеся на коньках «звезды» и реклама нового ток-шоу, которое будет вести Татьян Догилева. Первая передача – знаменитые фигуристы в паре с молодыми звездами тусовок. Между пародией и светской жизнью. В жюри среди совершенно неизвестных мне лиц – бывший балетный премьер – Цискаридзе. Совсем недавно его видел, он танцует уже не так, как раньше, той удивительной выразительности, которая всегда есть у Плисецкой, и которой достаточно, чтобы при продолжении артистической деятельности, над тобой не смелялись, достаточно только кружить руками, – увы, этого у председателя жюри уже нет. С Догилевой, судя по рекламе, тоже привычная наша тусовка. Я разглядел даже неувядаемого Якубовича. Одни ведут передачи, другие в них, передачах, – статисты или гости, потом все меняются местами. В общем, вдруг подумал, что недаром актеров не хоронили в освященной земле, что-то в их природе есть лживое. А ведь только вчера, вернувшись из института, вдруг вперился в фильм-спектакль 1952 года «Лес». Это постановка бывшего Ленинградского БДТ. Какой Меркурьев, какой Борисов, какой Толубеев, какова Тимме в роли Гурмыжской! Разве и их нельзя хоронить в освященной земле?
Так вот, о чем звонил Саша Неверов. Начался разговор с того, что надо бы написать страничку в Литгазету о времени Л.И. Брежнева – какой-то юбилей бывшего генсека. Я обещал, а потом в разговоре вышли на так называемых диссидентов. Многих я знаю, но ко всем и к этой проблеме отношусь своеобразно. Не люблю профессиональных борцов за лучшую долю для народа и себя.
11 сентября, понедельник. Внуково. Делать нечего: чтобы не горевать, приходится работать. Утром позвонил Вл.Ефимович. Как ни в чем не бывало спрашивает: «А во сколько, Сергей Николаевич, вам нужна машина?» «А она мне но нужна, я больше на институтской машине ездить не буду, а причину я вам объясню, когда приеду».
А уже в 2 часа звонок от Стояновского. Он позвонил мне на сотовый телефон, наверное, с городского, служебного, позабыв, что только что меня сотовой связи лишили, перестав выдавать карту на тариф стоимостью в 20 у.е. Миша говорил в обычной своей плачуще-сочувственной манере. Как раз сегодня я думал о том, что всё в Литинституте, вся нахлынувшая атмосфера напоминает мне что-то хорошо знакомое: те же тихие, деликатные голоса, та же мягкость, а за ними – жесткий, непоколебимый бюрократический порядок – ничего чужим, утаптываем свое место.
Миша передал мне, что БНТ, Цареву и СП. хочет видеть какой-то инспектор РУБОПа – непременно сегодня. Миша у нас связной по неприятностям. Ничего, чего мне стоило бы бояться, нет. Хотя живем в Шемякиной стране, и недругов у меня – от бывшего председателя комиссии по помилованию до членов Общественной палаты – тьма. Трясешь-трясешь память, но ничего, чем мог бы заинтересоваться РУБОП, не находишь. Представляю, как трухнул наш ректорат, млеющий от любого звонка сверху и пугающийся любой бумажки, которую готов, не читая, принять к исполнению. При этом М.Ю. прекрасно знал, что я сегодня вечером улетаю. Но всё же, вместо того, чтобы отбиться самому, позвонил и спросил, не смогу ли я прибыть к трем часам в институт. В это время я жарил мясной фарш с луком и варил макароны «Мокша», чтобы оставить нахлебникам. И ответил: «Нет, не могу, раньше четверга никак не могу».