Показали также митинг «обманутых вкладчиков» – соинвесторы съехались со всей страны, что свидетельствует: идея «пирамиды» в строительстве овладела «массами». В известной мере, как мне кажется, вся эта ситуация спровоцирована Москвой и ее строительным бумом. Тем не менее, цена на жилье растет неимоверно. «Обманутые вкладчики» захватили одно из строящихся зданий в центре Москвы и устроили в нем голодовку. Сейчас идет «мирное выкуривание», милиции приказано быть вежливой.
Общее впечатление: как бы существуют две России (иногда в банке послойно уживаются, не смешиваясь, вода и масло): чистая, подающая надежды Россия Путина, которой начинаешь гордиться, но которая все же в своей экономике не достигла уровня 1993 года, и Россия обманутых вкладчиков.
Вечером по «Культуре» – все же это, наверное, лучший телевизионный канал в мире – смотрел передачу о Шостаковиче. Хорошо и интересно говорили Вишневская, Ростропович и Щедрин. Крупные, умные люди. Впервые подумал, что моя нелюбовь к ним вызвана, единственно, их отношением к предыдущему строю. Он всё им дал, а они его предали. Народные артисты СССР! А справедлив ли я в этих размышлениях? Не зависть ли это к их судьбе? Да, я не умел торговать своим талантом писателя, а они сумели своим универсальным талантом распорядиться.
26 сентября, вторник. Всё закончилось отъездом в Ленинград на выездную коллегию Минкульта. Жутко дорогой билет на поезд, чуть ли ни четыре тысячи рублей. О поезде чуть позже – новая жизнь несет свои приметы. Но пропустить поездку не мог – влечет Дневник.
Утром с десяти был в институте. Как это важно – просто быть: перекинулись несколькими словами с Инной Люциановной – о методологии ведения семинара, потом с Михайловым. Меня волнует то научное издание, которое я должен сделать к концу года. Возможно, выбор я сделал не лучший, потому что и Седых, и Михайлов еще только примериваются. Я, правда, как всегда много думаю о своих обязательствах. Кстати, вчера мне позвонила Н. П. Михальская: состоялся экспертный совет, и моя докторская работа прошла. Президиум состоится в октябре. Диплом важен теперь в этом возрасте только одним – зарплатой. Внутренняя осанка и кандидата и доктора у меня уже есть. Защита, при всей ее формальности, многое дает, это крупный барьер, одолеть который нужно уметь.
В час – кафедра. Как обычно быстро, по-деловому: планы на этот год, разговоры о методике, студентах. Был Дьяченко, жалкий, ничтожный. От его магнетизма прямого взгляда больше ничего не осталось.
На кафедре впервые был Алексей Варламов. Я уже давно заметил: чем крупнее писатель, чем выше его духовный статус, тем меньше он демонстрирует собственную независимость и осведомленность. Таков Костров, такова Вишневская, – им всегда проще сделать, чем вести дискуссию «по поводу», таковы наши молодые ребята, да и Рекемчук, который, может быть, один из немногих в институте имеет большее право на свободу. Варламова я брал с определенным прицелом, и спасибо БНТ, что он поддержал и даже инициировал прием Алексея. Это будущий заведующий кафедрой, как мне кажется. В нем есть художественная широта и научная зоркость.
Не нарадуюсь, как проходит у меня семинар, какие замечательные подобрались ребята. О работах Семиной и Абрамовой я уже писал, мои оценки не особенно изменились. Но сам семинар проходит для меня по-новому: серьезнее, мощнее. Мне меньше приходится утверждать себя, завоевывать право на лидерство. Быть руководителем семинара – это не формальное, а духовное право, когда многие сами понимают, насколько ты самодостаточен, эрудирован, умен, быстр, широк, независим. Если этих качеств нет, то их приходится в себе открывать. И – закапывать все плохое, что в тебе есть. Кажется, я опять подхожу к старой мысли: учиться до самого последнего.
Вечером ходил с Юрием Ивановичем Бундиным в кафе «Форте». Посидели часа два, времени до моего отъезда в Ленинград оставалось достаточно. Обычные наши ежемесячные посиделки. А может быть, такие собрания явление возрастное? Вот Инна Люциановна раз в месяц встречается с подругами, якобы для болтовни, а на самом деле – для обсуждения вопросов, связанных с жизнью и искусством.
Говорили о литературе и политике. Болезненную для него область – Минкульт – я старался не затрагивать. О Степашине тоже говорили, но мало – что же здесь много говорить? И он, и я искрение к нему относимся. Ю.И. довольно скупо рассказал о том, как проходит у коллегия Счетной палаты. Прямо ничего сказано не было, но у меня сложилось представление о некоем «теневом кабинете», который более эрудирован, экономически и политически подкован, нежели кабинет основной. Я рассказал о своем новом романе, а Ю.И. – о серии передач, которую он делает для телевидения по своей книжке «Праздники». Книжка превосходная – я, помню, брал ее с некоторой боязнью, остерегаясь, что придется пускаться в холодные комплименты, чего я не умею.
Ю.И. сообщил среди прочего, что Дума приняла поправку к закону об образовании – возрастные ограничения отменены. По словам Юрия Ивановича принято также постановление о введении института президенства, а все попытки протолкнуть власть попечительского совета окончились ничем, Президентом попечительского совета может быть только одно лицо – ректор, проработавший не менее 10 лет. Мне это не нужно, благодарю Бога, что закон этот не появился раньше, сейчас я не мыслю себя снова в этом хомуте.
Около полуночи я зашел в вагон и окончательно понял, что жизнь сильно изменилась. Как-то Сергей Петрович мне рассказал о разговоре с одним студентом. С.П., проверяя его анкету, обнаружил, что в его адресе указаны улица, номер дома и даже этаж, но нет номера квартиры. «А как писать письмо? – спросил СП. – На 3-й этаж?» Оказалось, что «на третьем этаже живу я, а на первом и втором папа и мама». Я думаю, что мне в такую жизнь уже не попасть, да и не хочется, а вот обдумать – любопытно: познавательный материал… Литература всегда обладала раскидистыми ветвями: мир богатых, мир бедных. Мир бедных мне понятнее, в нем бродят близкие мне протестные соки. Так вот, войдя в вагон, я обнаружил, что в таком СВ я еще не ездил. Недаром обалдел от стоимости билета – 4 тысячи. Сосед, молодой бизнесмен, объяснил мне, что здесь, в движущемся поезде, есть и скоростной интернет, и висящий над головой телевизор, который я, правда, сразу же выключил, и радиоприемник, и разовые тапочки, как в японской гостинице; на завтрак можно заказать и яичницу, и шашлык, и солянку – что хочешь. Это не поезд, а гостиница на колесах. Мы ехали в 13-ом вагоне, самом дешевом, а первый мог вообще оказаться состоящим из двух купе.
27 сентября, среда. И я еще иногда тешу себя иллюзиями, будто это я пишу дневник, а не Дневник пишет меня. Я, может быть, и мог не поехать на эту Коллегию, но – поехал, чтобы быть в курсе, так как интересуюсь общими проблемами строительства культуры, политикой, день за днем веду наблюдения, а сидя на месте хороших наблюдений не накопишь. Очень часто мысль рождает собственное движение. Хорошо знаю: когда что-то стопорится в романе – надо идти гулять, это и я делаю.
Утром Г.К. Егибекова встретила меня около вагона. Я рад ее видеть, но опасался, вспоминая свою Барбару, за результаты операции. Г.К. еще ходит с палкой, но, кажется, всё обошлось благополучно. Палку собирается вскоре бросить.
Еще в Москве я сказал: «Зачем вам меня встречать?» Генриетта Карловна ответила: «Мы лишних полтора часа с вами прощебечем». «Прощебетали» план фестиваля, уточнили ряд формулировок, кандидатов в жюри, выяснили попутно, что в фильме «Сороковой день» играла Елена Соловей, которую мы собираемся пригласить на Фестиваль.
Сразу отправились в Гатчину. Там меня накормили завтраком. Обсудили фильмы Коли Романова и Игоря Черницкого, решили, что молодое жюри возглавит Максим Лаврентьев. В общем, «провели серьезную работу», план уже есть. По моей просьбе заехали на кладбище на могилу Алибека, мужа Генриетты;я ведь не был там, а знал его лет 12. Хороший участок, гранитная плита с портретом Алибека. Участок выбран запасливо – на троих. Постоял, помолчал, подумал, как близко и как навсегда далеко… Единственное, чему я могу сейчас завидовать – это такому участку и твердой вере, что хотя бы раз в год к тебе кто-то придет…
Перед Коллегией я прошелся по Смольному, где никогда раньше не был. Перед входом, в цветочной клумбе, стоит Ленин. Я думаю, что Петербург лучше подготовлен для представительских форм власти, чем Москва. Здесь больше трепета перед Смольным, чем у нас перед раззолоченным Моссоветом. На фронтоне новенький орел. Мысленно скорреспондировал орла и Ленина. К сожалению, на удалось посетить знаменитого зала, где состоялся II съезд Советов, не был в комнате, где Ленин спал на полу с Зиновьевым, видел комнату Крупской с ее штопаными кофтами…
Коллегия была посвящена строительству Карпинского театра. Сроки уже пропущены, денег нужно всё больше и больше. Если иметь в виду, что Мариинка и Большой отнимают чуть ли не 70 процентов бюджета на культуру, то понимаешь: что не остается практически ничего.
Видел Витю Лобко, с которым когда-то учился и который теперь правая рука Вал.Матвиенко. Она вела Коллегию жестко и ловко, сидя рядом с Соколовым. В.И. знает дело и кусок за куском вырывала финансирование из общего российского бюджета. Говорила «о золочении дворца». Вокруг этого золочения на фоне современной нищей жизни можно хорошо пофантазировать: 140 кг золота дает президент; думаю, наступил коленом на горло какому-нибудь олигарху. Власть стремится к тому, чтобы декорации, окружающие ее, блестели.
После окончания коллегии пили кофе с Еленой Драпеко внизу, в буфете. Она ленинградка, знает все ходы и выходы. Говорили о двух слоях жизни: верхний, благополучный, – это «сливочки» над общей серой жизнью, над деревней, над неучащейся молодежью,
Обратно ехал в дешевом литерном вагоне, и ничего – выспался.
27 сентября, четверг. Приехал в шесть утра. Как всегда, когда нет большого багажа и не нужна машина, очень быстро добрался до дома. Там все спали. Подремал до восьми, для засыпания чуть почитал М.Кузмина. Потом поехал на работу. Отдиктовал Е.Я. свои впечатления за два последних дня, поговорил на кафедре, побродил по иституту и поехал к Е.В.Богородицкой в фонд, на Экспертный совет. Там узнал, что Вас. Сем. Лановой, оказывается, в этом году председательствует. Я-то думал, что делать это придется мне. Понимаю: моим друзьям хотелось бы видеть более значительную подпись под протоколом, тем