Не пишу сейчас пока ничего нового о Вашей книге, кроме общих
впечатлений – точно, здорово и по-своему не хуже, чем у Солженицына.
Недаром он – честолюбивый автор, Вы же от авторства открещиваетесь, хотя оно вам принадлежит в большей мере, чем кому-либо. Вы – автор взгляда, идеи, мировоззрения, терпимости, вы ушли от местечковости, как мы все время уходим от мелкого противостояния. С книгой – не торопите меня-я поступлю так. Самым внимательнейшим образом, не пропуская ни одной странички, прочту и напишу рецензию, не помешает. Напишу все то, что я думаю. Впрочем, как всегда. В моем возрасте уже не лгут.
Завтра постараюсь выслать Вам Дневники. У них огромный недостаток – нет словника.
Ваш С.Е, родные Вы мои люди.
21 мая, понедельник. День начался со слушанья «Эха Москвы». Доренко замечательно рассказывал о воровстве, в частности о схемах с Райфайзенбанком. Упоминалось масса известных даже мне имен из правительства и администрации.
Утром в институте встретился с Львом Ивановичем, посидели с ним на лавочке. В этом году наш институтский садик красив, как никогда, – сейчас цветут тюльпаны. Он мне рассказал, что все время вспоминает мой старинный роман «Эффект близнецов», который вышел в начале перестройки и почти не был замечен публикой по причине ничтожного тиража и повального тогда увлечения Волкогоновым и Черниченко. Это роман о надвигавшейся на перестройку атмосфере всеобщей слежки и о куполе, которым соседние страны накрыли нашу, чтобы тоталитарная зараза не расползалась. Лева сказал, что только сейчас разглядел провидческое начало романа. Как ни приятно слушать подобное, но расцениваю его скорее в качестве запоздалого комплимента.
Утром заглянул к Стояновскому. Там сидели архитекторы, с которыми я делал эскиз будущего проекта института, и Харлов. Значит, что-то, наверное, получается со строительством нового корпуса. Дай-то Бог. Но почему меня не зовут обсудить мою же идею? Все это как-то подловато, меня оттеснили от участия во внутренней жизни института, ну и хрен с вами, но ведь не только обидно, но и непрактично – я мог бы еще принести пользу. Вообще, сложилось ощущение какой-то большой бюрократической таинственности, которая заполонила институт. Никакой информации не поступает даже на ученый совет.
В три часа я уже приехал на метро в больницу. Положение к лучшему меняется очень медленно. Опять немножко – 10 шагов – походил с В.С. по палате. Посадил ее на стул возле раковины, и она сама чистила зубы и мыла руки.
Из больницы, сделав пересадку на «Третьяковской», повез в «Юность» верстку. Поговорили с Эмилией Алексеевной о разных литературных делах, в том числе о повести Самида, которую редакция не хочет печатать. Потом – в институт.
На выпускном экзамене блистательно, чуть ли не получив двойку, проваливался мой Каверин. Светлана Викторовна с укором мне об этом сказала, на что я ей ответил, что я-то учил хорошо, потому госкомиссия и оценила его диплом на отлично, а вот деканату надо было спрашивать с мальчика за каждый прогул, тогда и не пришлось бы за него краснеть. Ведь общеобразовательные предметы – это забота деканата.
Бегал на почту отослать Марку «Дневники». За пересылку взяли на двадцать рублей больше, чем стоит книга – 440 рублей.
Вечером напротив Театра Пушкина, то есть рядом с институтом, догорала машина, дорогой «мерседес». Когда я вышел ворота, чтобы посмотреть, откуда дым, пожарные уже протянули рукав через бульвар от доронинского МХАТа. Полилась вода, и стали трещать, рассыпаясь, автомобильные окна.
По дороге домой слушал по «Маяку» рассказы Привалова о «маршах несогласных», о том, почему у Германии меньше энтузиазма по поводу строительства газопровода через Балтику, и о саммите в Самаре.
22 мая, вторник. Больница, чтение Кюстина. Надо бы вставлять в дневник цитаты. Но вечером уже нет сил, хотя понимаю, что писать дневник надо ежедневно, события уплывают, меняются масштабы буквально через несколько часов.
На службе нашел запискуот В.И. Гусева.
Дорогой Сергей Николаевич, никак не могу тебя застать. Если сможешь, приходи, пожалуйста,23-го, т.е. завтра, в 5 часов в МСПС – там будут сатурналии в честь моих 70. В. Гусев. 22.5.07.
Жутко трогательно, но день завтра – забит под завязку.
23 мая, среда. Пришлось ехать в больницу на метро и рано, поэтому день показался огромным. Больных еще не кормили. Слава Богу, температуры сегодня нет, и вчера она была почти в норме. Заставил В.С. сесть, и сидела она довольно долго – значит, силы прибывают. Ходил разговаривать с Натальей (Надеждой) Ивановной, заведующей отделением. Вернулся и на волевом усилии заставил В.С. подняться и сделать с десяток шагов – до двери в коридор и обратно. Во время кормления обратил внимание, что аппетит тоже усилился. Ну что же, будем закреплять вчерашние успехи: сама возле раковины помыла руки, потом сама почистила зубы. Все время я ее ругал: что ты ведешь себя, как старуха! Вот тебе расческа, причесывайся сама, сама. И тут у меня возник смелый план. Дежурила как раз Люся, довольно милая, сговорчивая и чуть искусственно ласковая нянечка. Я решил, что В.С. надо помыть голову. Люся притащила «свой» шампунь, а потом ее «задействовали» везти какого-то старика на четвертый этаж и, подождав минут десять, я сам вымыл В.С. голову над раковиной. После достал из тумбочки ее крем и чуть смазал лицо. Изволь теперь, говорю, каждый раз так за собой следить.
На обратном пути, была не была, заехал в баню. На даче не парился уже месяца два, кости истомились. В бане в принципе все знакомо, но сильно повысили цены. У дежурной взял тапочки, простыню и сдал на хранение документы. С собой в раздевалку прихватил и второй том Кюстина: буду, как в молодости, читать между заходами, чтобы не частить с парилкой. Вот так у меня раньше, лет в тридцать пять, очень хорошо писалось – и публицистика, и проза. Фраза, абзац медленно обдумывались, а потом все говорили, что Есин, дескать, пишет одним махом.
Кюстин – это особая статья, читаю, отмечаю страницы, потом сделаю выписки. Каждый работает, как может. Жаль, что в эти выписки заглядываю реже, чем следует. Каждое такое возвращение к прочитанному тексту очень будоражит сознание, заставляет вновь погружаться в атмосферу напряжения собственной диалогической мысли, которая сопутствует чтению. Сейчас, когда прошел практически последний семинар и обязательного чтения стало меньше, я Кюстина читаю и в метро. Он, конечно, западник, но ему нравятся русские. Он даже как-то отдельно вычленяет, именно исконно славянский тип. У настоящих русских есть нечто особенное в умонастроении , в выражении лица и в манерах. Походка у них легкая, и все движения высказывают незаурядность натуры. Глаза у них глубоко посаженные, прорисованные в форме удлиненного овала; во взгляде почти у всех есть отличительная черта, придающая лицу выражение лукавой чувствительности. Греки на своем языке называли их «сиромедами», что означает «ящероглазые»; отсюда произошло латинское слово «сарматы».
Кстати, именно в этот раз почему-то возникла еще одна идея, связанная с формой изложения. Может быть, некий студент или студентка пишет курсовую по Кюстину и удивляется, как полуторавековой текст точно ложится на сегодняшний день. В защиту Кюстина. Надо, кстати, прочесть отзывы на эту книгу Герцена.
Ну, да ладно, не затем я вписываю в дневник сюжет о бане. В недавнем разговоре со мною Апенченко недаром сказал, что, конечно, это не только дневник, но и роман. А разве я это скрываю, я об этом даже и писал, вернее первым сказал это о своих дневниках – роман совпадений и дней. Так вот, когда я расплачивался с дежурной, она посчитала так: 160 рублей тапочки, простыня и хранение плюс 30 за то, что вы на десять минут задержались. Побойся Бога, дорогая, сказал я, какие там десять минут. Я давно уже смекнул, что и тапочки, и «хранение», и, может быть, эта сдаваемая на прокат без единого квитка или чека простыня – все это самодеятельность персонала. И тут, наверное от обиды, у не очень молодой дежурной вырвалось сокровенное: «Берете вы простынь или не берете, а с каждого билета я должна начальству отдать 50 рублей». Не хочется нажимать, но, похоже, коррупция, действительно, разъела все государство.
У метро «Бабушкинское» на столбе висит объявление: «Сдам комнату. КАВКАЗ не рассматривается». Это, естественно, не национализм, который, в принципе, русским не свойственен. Это уже современный бытовой опыт от столкновения с джигитами. Кому-то не заплатили, тайно съехав, где-то не спускали за собой унитаз, полагая, что и так хорошо, где-то поговорили по междугороднему и не признались. С русскими это, конечно, тоже может случиться, но свое, конечно, не так пахнет.
Последнее время я стал слушать «Эхо Москвы», получилось это случайно, хотя В.С. давно слушает по своему маленькому приемничку именно эту станцию. Вскоре я понял, что «Маяк», при всей его, казалось, крутизне, это, конечно, ангажированный голос власти. «Эхо» сегодня рассказывало о коррупции, которая пронизала все стороны нашей жизни. Мне бы надо записывать, кто говорит, но какая бездна в России замечательно умных и наблюдательных людей. Власть, конечно, знает, как к ней относится население, но она отчетливо представляет, насколь велико терпение русского народа.
Приехал домой, вынул из почтового ящика газеты, мечтая о грибном супе, которого у меня в холодильнике большая кастрюля. Пока грел, начал с «Литературки», но статьи покойного Петра Алексеевича Николаева, написанной еще в прошлом году о литинститутском издании моих дневников, нет как нет. Лене Колпакову об этом уже давно не напоминаю, но сам довольно паскудно по этому поводу думаю. Да, уже не ректор, у газеты и у друзей теперь другие приоритеты.
На этот раз номер газеты, кажется, интересный. Вечером прочту первым делом статью Ии Савиной. Огромный материал, на полосу, Ф.Ф. Кузнецова, опять про Шолохова. Суп доел, газета в хлебных крошках на столе. Надо во что-то парадное себя одевать: в 4.30. начнется очередное заседание клуба Н.И. Рыжкова, к которым я привык настолько, что заменить удовольствие от них мне уже нечем. Если поначалу клуб покорил меня престижным своим характером, то теперь, и уже давно, я вижу в нем другое: необходимую составляющую моей духовной жизни.