Кажется, еще Белинский говорил, что автора надо судить по законам его собственного произведения. А по-другому судить работу Сичаниной и невозможно, потому что, по сути, по архаическому стилю, по архаическому взгляду на жизнь, по сентиментально-романтическому восприятию действительности, которому уже нет места в нашем времени, – Нино Александровна принадлежит ушедшей эпохе и отряду беллетристов, работавшему в 60-е годы. Возможно, это особенности менталитета, возможно, это особое пристрастие автора. Но если есть писатель, то обязательно есть и его читатель. Я встречал в жизни и таких людей, которые были без ума от прозы Г. М. Маркова, которые собирали произведения Сартакова… Думаю, такие люди есть и сейчас, и, исходя из этих законов, работу Нино Александровны можно назвать кондиционной, и она могла бы вызвать определенное волнение и восторг в те далекие, но литературно навсегда минувшие времена.
Когда читаешь эту повесть с ее экзальтированной и прелестной героиней, ищущей любви и производственной правды, когда вместе с этой героиней едешь в поезде в южном направлении, к морю – иногда возникает мираж: не повесть ты читаешь, а смотришь некий фильм, типа «Поезд идет на Восток». И все время думаешь: а встречу ли я среди многочисленных, мельком очерченных персонажей еще кого-нибудь в полосатой пижаме, как в том фильме? Люди моего возраста знают: этот образ знаковый. И точно: именно полосатая пижама появляется на 24-й странице, а до этого происходят встречи этой экстравагантной девицы с внезапно влюбившимся в нее инженером Сергеем, встреча с пограничником… Я могу еще продолжить описание этой езды в «отлично знаемое», и в описании этом встретить ворох давно отживших компонентов. Но есть страницы, энергично и по-современному написанные. В первую очередь, конечно, это всё связанное с таким персонажем, как Шура, с тем прекрасным ироническим куском, начинающимся на стр. 18 и кончающимся на стр. 20-й. Ведь талантлив автор! Но, с другой стороны, – какая бездна тех привычных словосочетаний, которые называются штампами!
«Шум моря словно духовны…, всплески волн, небо залито лунным светом». «От горизонта к берегу тянется мерцающая лунная дорожка». «– Пойдём, пойдём! – повторяет он. Где-то поют. Песня чуть слышна. Они идут вдоль моря, навстречу песне». «Из мглы проступают тени танцующих под деревом у забора. Они подходят и незаметно вливаются в движение смутных фигур», «…поплыло сквозь растопыренные теплые ладони виноградных листьев звездное сияние».
Сказать, что все это плохо – было бы не совсем справедливо. Это, скорее, все чрезвычайно старомодно.
Такими же «старомодными» кажутся мне и несколько рассказов, приложенных к повести с производственным конфликтом 60-х годов.
А между тем, безусловно, Нино Александровна владеет пером в диапазоне ей отпущенного, у нее доброе сердце, умильный взгляд на жизнь. А если эта жизнь уже отлетела, если эта жизнь из литературы и времени ее отца и близких – разве она в этом виновата?
Еще меньше убедила меня ее Автобиография с «незабываемой учительницей», «моей доброй феей», с выражениями вроде «слова сами льются», хотя в логике собственного видения все это обладает определенной стройностью жизни. Полагаю, она найдет своего читателя. И скорее всего, именно это позволяет мне сказать, что эту дипломную работу можно принять к защите.
В театр махнул, потому что мне нужно было показать ребятам «Матёру». Они почти не читают современную русскую литературу, здесь случай приобщить их не только к каноническому тексту, который почти наверняка они не прочтут, но еще и дать возможность услышать слагаемое жизни 60 – 80-х годов, русский советский мелос, которым этот спектакль щедро оснащен. Со Спесивцевым об этом посещении я договорился еще раньше.
Как всегда за последнее время в Москве время на дорогу, если едешь на машине, рассчитать невозможно. Всегда или приедешь на час раньше, или на час опоздаешь. В этот раз я еще подвозил до нашего общежития М. Ю. Стояновского, который тоже собрался в театр с женой и сынишкой. Театр от общежития в десяти минутах ходьбы.
Приехали минут на 50 раньше, Миша ушел к себе собираться и обедать, а я принялся искать Лыгарева, но нарвался на его день рождения, который, оказывается, справляли внизу в баре. Целая команда знакомых – вся хозяйственная часть, Димон, сам Лыгарев со своей сестрой Наташей. Замечательно и вкусно закусил. Люди не просто знакомые, а почти родные. Взглянул на бар, который все время пытался открыть, посетовал: сколько же осталось по институту недоделанным.
Спектакль и на этот раз произвел на меня впечатление, хотя актеры слишком от волнения кричали. Зал был полон, свою квоту – 25 человек я выбрал. Были все те же, кто и учится получше, пришли также из семинара С. П. Георгий Севрюков и Вася Попов со своей девушкой.
21 марта, суббота. Каждый раз говорю себе: не занимай ничем пятницу и субботу, а уезжай на дачу. Дышу все хуже, а здесь может помочь только одно – быть подальше от Москвы с ее убийственной экологией, но все не получается. И на этот раз, несмотря на поход в театр со студентами, рассчитывал уехать из Москвы или все же в ночь, или утром в субботу, и опять не получилось. В четверг позвонил Саша Колесников, он в этом году в балетном жюри театрального конкурса «Золотая маска» – не пойду ли я с ним в Большой на «Сильфиду»? Другой возможности попасть в Большой при современных ценах у меня нет: конечно, пойду. Тем более знаю, что места будут самые лучшие. Правда, и Витя сегодня учится.
Кроме «Сильфиды» в программе оказался еще и одноактный балет «Учитель» по либретто Ионеско. Москва, с ее «передовыми» тенденциями провинциалов, становится основным центром абсурдизма, как ей сегодня и положено. Впрочем, спектакль в принципе мне понравился. Не запомнилась музыка, но само действие, сложенное из игры трех актеров, стоит перед глазами. Сюжет прост: пианистка, учитель и ученица. Сюжет для балета традиционен: балетный урок. Неожиданно: учитель душит ученицу, а за занавесом его уже ожидает следующая. Здесь Илзе Лиепа, Николай Цискаридзе и Нина Капцова. Но разве человечество усваивает хоть какие-либо уроки? В этом и состоит прогресс общественной мысли. Лучше всего в этом небольшом балете работает Лиепа, что-то инфернальное в ее походке, в каждом ее движении. Но и Цискаридзе, обычно держащий лишь внешнюю форму, здесь лучше, чем обычно. Эта роль дает очень много возможностей, которые артистом все же до конца не реализованы. Как, интересно, делает это танцующий в очередь с Цискаридзе Сергей Филин?
«Сильфида», старый, несколько раз виденный балет, хореографию которого подправил и как-то усовершенствовал датский балетмейстер и танцовщик Йохан Коббор Коборг, меня очаровала. Никто по отдельности, но как всегда прекрасен и даже величественен был кордебалет, чист по рисунку Вячеслав Лопатин, танцевавший Джеймса, но не Нуреев, мила Наталья Осипова. Однако у Осиповой было несколько больших жете – и я вспомнил пробежку Улановой через всю сцену в «Ромео».
Когда шел от метро, то обратил внимание, что, видимо, в связи с кризисом, почти целиком приостановлена работа над реставрацией Большого театра. Он должен был открыться сначала в восьмом году, потом в девятом, потом в десятом, теперь срок отодвинут до тринадцатого. Все думают, что это только здание, но это больше – это культура. Можно себе представить гибель тех в опере и балете, которых никуда за рубеж не позовут, и расползание тех, кто будет зван, молекулярное расползание русского балета по миру.
22 марта, воскресенье. Пропускаю весь быт, поездку, даже то, как два раза гулял по нашим пустым дорогам. Ночью на небе горят синие, почти позабытые звезды. Читал «Олигархов», собирая материал для шестой главы, в которую придумал некий диалог, вернее, некоторое постоянное вмешательство Сергея Николаевича, а потом читал работы студентов.
Прочел несколько небольших рассказиков Александры Осинкиной и десятистраничный рассказ Марка Максимова, который сейчас позиционирует себя, как Марик Кардань. Марк, конечно, готовит себя на роль большого писателя и здесь, при наличии в литературе и культуре уже нескольких Максимовых, собственная фамилия его не устраивает. Я тоже в самом начале нервничал из-за своей короткой, как я считал, не видно и «не типично русской фамилии». Сейчас мне уже Есенин, как недосягаемая звезда, не мешает, а фамилия оказалась очень распространенной. Сжился. Но дело даже не в этом – рассказ у Марка о ребятах, вдруг ставших взрослыми – все это при том, что Марк выработал добротный, классический литературный стиль, по своей сути облегченный. И главное, именно в этом направлении много пишущий Марк движется. В отличие от Марка, Александру волнуют другие проблемы: ее мир, тоже, видимо, мир ее детства. Здесь повесившийся дядя Вася, пьяный мужик, доказывающий теорему Ферма своему молодому портрету, сложные отношения двух молочных братьев и матери одного из них. Здесь неприкрытая, но художественно оформленная, встает моя, русская жизнь. Жизнь, прямо скажу, жутковатая.
Во время этого чтения и чтения материалов, связанных с чтением ребятами во время зимних каникул, выкристаллизовалась и тема моего семинара во вторник. Это тема, ядро, основные мысли и идеи, которые преследуют писателя всю жизнь.
Любопытно – с этим я встречаюсь все снова и снова, – что ребята почти не читают современную русскую литературу. Вот какая получается общая разнарядка:
Ксения Фрекауцан
– Милан Кундера «Вальс на прощание»; Брет Истон Эллис «Американский психопат»; Виктор Пелевин «П5»;
Марина Савранская
– дневники Кафки;
Сетлана Глазкова
– Жорж Санд «Консуэло»; Юстен Гердер «Диагноз», «Мир Софии»; Ханиф Курейша «Будда из пригорода»;
Дима Иванов
-Татьяна Толстая «День»; «Неизданный Хармс»; Достоевский – «догрызал «Идиота» и пару рассказов Гаршина»;
Александра Нелюба
-Маркес, постоянное чтение, с любой страницы; И. Бунин «Худая трава»; Пастернак «Доктор Живаго», семнадцатая глава; Рю «Война, начинающаяся за морем», «микроскопические порции; «Кукольный дома»; Мелвилл «Моби Дик»; Чак Паланик «Призраки».