Вот и Волга-река. Наша машина - Вера с шофером Андреем ездит на старенькой «Волге», на которой вскоре вышло из строя отопление, - спускается вниз с одной террасы на другую - сам-то город стоит на горе - и, наконец, мы въезжаем на огромный, прочный мост через реку. Тяжелые, все в заклепках, фермы. Чем-то этот мост похож на наш Крымский. Среди десятков тысяч заклепок стоит, по преданию, одна - золотая, ее ищут до сих пор. Мост памятный. Именно в этот мост, кажется, в пятый или шестой, несудоходный, пролет врезался теплоход «Александр Суворов» - тоже всенародная трагедия, уже тогда становилось ясно, что в нашем «Датском королевстве» что-то не в порядке. Мост старый, еще дореволюционный, называется «Императорский», для того времени он был просто циклопическим - четыре километра. С него, если глядеть налево, вдалеке, но отчетливо виден другой, новый мост. Собственно, там уже не Волга, а Куйбышевское водохранилище - это только автомобильный мост, и в нем уже 12 километров. Новый мост называют «Президентским». Вечером я вспомню об этом названии и подумаю: есть ли здесь ирония? Мы тогда будем в гостях у одного из местных, ну, без иронии скажем так, олигархов, у Николая Петровича, и, когда речь зайдет об этом мосте и его двадцатилетнем строительстве, он пренебрежительно, но твердо скажет: «Не мост, а переправа». Тут же вспомнит о том, как первый губернатор, он же еще в прошлом и первый секретарь обкома, когда рассматривался проект моста, довольно небрежно этот проект упростил, лишив сооружение еще одного полотна, проложенного, так сказать, по второму этажу. В свою очередь, этот рассказ вызвал у меня другую ассоциацию. Я вспомнил здание ТАСС у Никитских ворот и чей-то рассказ, будто это очень непростое по архитектуре здание должно было иметь этажей в два раза больше. Однако в процессе планирования выяснилось, что из верхних окон будет просматриваться квартира кого-то из членов Политбюро, проживавшего где-то на Бронной или на Спиридоновке и, значит, снайпер метким выстрелом уложит члена наповал. Тогда начальственный карандаш, подобно мечу Александра, разрубил клубок проблем, а заодно и архитектурный проект по высоте на две части.
Патронный завод, до которого мог долететь из начавшего взрываться Арсенала снаряд, находится на берегу между двумя мостами, а справа от «Императорского» как раз Арсенал. Здесь уже все обросло мифами. Из них можно выклинить несколько мотивов. Новый губернатор Морозов, как только началась эта трагическая эпопея, сразу приехал на место, но вот военное начальство искали чуть ли не десять часов. Очень боялись, что начнут взрываться фугасы и снаряды, заправленные не только взрывчатыми веществами, но, слава Богу, хоть с этим обошлось…
Наше расписание действительно оказалось трудным - провинция, если ей попадается Москва, жмет ее, как только может. Сразу же после моста повезли на местное телевидение. Там у меня состоялась двадцатиминутка с одним из местных журналистов. Это была телевизионная запись о якобы уже прошедшем «круглом столе», посвященном 60-летию местной писательской организации. Вел все это здоровый упорный парень, а передача называлась «Один на один». Среди нескольких тем звучала вовсю и тема ленинская. Значит, мой роман, только что вышедший в издательстве «Терра», известен и здесь. В Ульяновске тема эта приобретает особый оттенок - земляк, и в связи с этим возможно более свободное истолкование. Чем, сказать по совести, я и занялся.
Как обычно, я не очень запоминаю, что говорю, но мне обещали сделать копию передачи. В Москве послушаю и, если окажутся какие-нибудь интересные фрагменты, обязательно вставлю в Дневник. Здесь не было никаких телефонных звонков зрителей, эсэмэсок с порицаниями или каверзными вопросами. Надвигался на меня только плотный парень-ведущий. Но для меня-то на миру и смерть красна - чем больше давят, тем в ответах я агрессивнее и прямее. Тем более, что здесь я все знаю и убеждения мои прочные и проверенные.
А теперь, уважаемый читатель, вставка.
«Е.К.: Давайте отложим эту тему. Только еще один вопрос, если можно. Определите в двух словах, каков он, тот Ленин, о котором вы писали.
С.Е.: Во-первых, это человек очень высокой образованности. Во-вторых, это человек, который взялся руководить государством, будучи сам блистательным экономистом. И очень неплохим философом. В-третьих, этот человек, в отличие от многих других вождей, проявлял удивительную внутреннюю смелость. Несколько раз сидел в тюрьме. Посмел идти по крошащемуся льду Финского залива. В любой момент был готов рискнуть собственной жизнью».
О роли писателя в современных условиях:
«С.Е.: Действительно, роль писателя поменялась, писатель перестал быть тем, кем он был в советское время, - жрецом культуры, философом-провидцем, светочем, иногда советчиком государства. Перечисления его сакральных функций можно множить. В известной мере писателя исключили ныне из жизни. Мы все много говорили про советскую цензуру, но вот знаменитый писатель, бывший главный редактор «Нового мира» Сергей Павлович Залыгин, говорил, что писать надо уметь так, чтобы цензура тебя не трогала. У меня цензура, продолжал Сергей Павлович, за всю мою жизнь в лучшем случае страницу выдрала, да и то по отдельным фразам, по словам. Мы действительно умели писать именно таким образом. Писателям, которые ощущали себя на уровне журналистики, было, конечно, сложнее. Сейчас на смену той цензуре пришла гораздо более жуткая цензура - экономическая.
Е.К.: С этим трудно не согласиться.
С.Е.: Писателю сегодня очень тяжело. Предприниматель хочет печатать только те книги, которые немедленно раскупаются, а мы знаем, что все это не подлинная литература и, как следствие, фальшивая книжная политика. В конце девятнадцатого века в книжных лавках Берлина свободно можно было еще приобрести книги, выходившие при жизни Гете. Вот, десятилетиями лежали книги в книжных магазинах, но, когда у читателя возникала в них потребность, он мог их найти.
Е.К.: Но издателя можно понять.
С.Е.: Всё и всех можно понять. И советскую цензуру можно было понять.
Е.К.: Как я прочитал в пресс-релизе, который был приурочен к этому литературному четвергу, ваше отношение к современной литературе большей частью скептическое, не совсем вас современная литература радует.
С.Е.: Я думаю, что любая формулировка страдает некоторой однобокостью. Я вот участвую во многих конкурсах и комиссиях. Да, когда тебе приходит 40-50 книг, то ты раздражен, но довольно быстро понимаешь, что 35 книг достаточно плохие, но зато несколько книг бывают блистательны. Другое дело - говорю, как участник премиального процесса, - что не всегда премии и прочие награды находят настоящих героев. Здесь дело кастовости, дело тусовок, дело чисто экономических интересов членов жюри, все прочее… О чем догадываетесь вы, как догадывается и наш с вами телезритель, если, конечно, вообще обращает на это внимание.
Е.К.: Вы сказали об отношении издателя к писателю, об отношении читателя к издателю. А как правильно? Возможно ли как-то по-другому в текущих экономических условиях?
С.Е.: В данном процессе присутствуют все же только два основных персонажа. Это писатель и, конечно, читатель. К читателю есть определенные претензии. В том числе у писателя и у общества есть большие претензии к телевидению, которое очень, мягко говоря, своеобразно воспитало нашего читателя нового поколения. Есть большие претензии к школе, к школьной программе по литературе. Есть, наконец, претензии к уровню учителей литературы. Учителя, безусловно, стараются, но, с другой стороны, гуманитарные предметы скручивают, а мы отчетливо понимаем, что очень часто на гуманитарной почве вызревает и нечто совсем другое. В конце концов, ведь есть примеры, когда, скажем, спутники Сатурна или Марса сначала отыскала в своих сочинениях именно литература. По-моему, это парадоксальное предвидение состоялось в одном из английских романов. Таких примеров множество. Почитайте того же Хлебникова - вы ахнете, обнаружив у него, например, в поэме «Ладомир» довольно четкое описание Интернета, сотовой связи и прочего. Недаром в 1960-е годы в ходу было такое выражение: «физики и лирики». И «физики» как раз были лучшими читателями.
Е.К.: Ну, а если перефразировать слова Залыгина о том, что писать надо так, чтобы обходить всякую цензуру, то, получается, сегодня нужно писать так, чтобы быть актуальным, и тогда все ограничения и трудности, о которых мы сейчас говорим, просто тебя не коснутся. Это же ведь тоже талант?
С.Е.: Я с вами согласен, но все-таки подо всем нынешним, так сказать, поверхностным, видимым творчеством теперь лежит экономика. Вот, скажем, я ругаюсь на читателя, ругаюсь на школьного учителя, но, если школьному учителю надо после уроков идти копать картошку на огороде, то как он пополнит запас своих знаний? Если стоимость книги в магазине непомерно завышается, то сможет ли позволить себе раскошелиться человек с зарплатой нынешнего гуманитария? При мне мою книгу принесли в книжную лавку, тут же на нее повесили еще 38 процентов от цены издательства, тоже немалой. И она тут же стала непокупаемой. У среднестатистического читателя нет возможности купить такую книгу. Издатель не может ее переслать во Владивосток - не выгодно, к тому же при пересылке цена возрастает уже до небес. Издательские процессы ограничены Москвой и Санкт-Петербургом. Что здесь делать? Это уже воля общества. Это воля правительства. В этом смысле у нас большие претензии к современной власти».
Потом пошли вопросы про библиотеки и книги, но все основное я уже сказал. Ну, брезгую я Интернетом, люблю книги…
Сразу же после телевизионной записи на той же машине Вера повезла нас в Ленинский мемориальный центр, где сдала на руки директору Алексею Валерьевичу. Здесь я еще раз убедился, какое легкомыслие было отсылать в набор книгу о Ленине, не перечтя ее и что-то не добавив. Но, правда, добавить было к тому времени особенно и нечего. Подписывая во вторник накануне отъезда «Смерть титана» Г.А. Зюганову, я пометил два пункта, которые я мог бы в роман добавить сегодня, развив их: отношение к церкви и величина состава ЦК. Теперь, после экскурсии по мемориальному центру в