Одного, директора, зовут Василий Евгеньевич Зуев, другого, видимо зама, Олег Вольдемарович Санин. Посидели за столом, поперебирали книги, наметили лауреатов. Здесь надо было учитывать и отзывы рецензентов и эхо из мест, где книга писалась. Оказалось, что премия эта имеет три, так сказать, «куста»: Украина, Молдавия, Приднестровье - первый, второй - Средняя Азия, третий - Прибалтика. Система конкурса такова: рейтинги по отзывам рецензентов, затем окончательное мнение членов жюри. Мне это не очень нравится, я все привык читать сам, рецензентам всегда во многом не доверяю. Но здесь надо было со всеми мириться, потому что книги прибывают буквально за несколько дней до заседания жюри. В жюри я попал, кажется, вместо Феликса Кузнецова.
В среду же неожиданное известие - мне присудили Горьковскую литературную премию. Не могу сказать, что рад самой премии, потому что к подобному уже несколько привык, да и к старости желаний стало меньше, но рад тому, что еще раз напоследок вылез из дыры забвения. В жюри Горьковского конкурса входили В. Толстой, П. Басинский, А. Варламов. Было всего десять прозаиков, но всерьез претендовал еще, кажется, только Миша Попов. Его мне, честно говоря, жалко.
18 марта, четверг.Утром во время завтрака вдруг услышал уверенный радиоголос, что-то говорящий о романах Александра Потемкина. Говорил голос спокойно, не уступая женщине-ведущей. Я еще подумал: ну кто же из критиков решится на подобный разговор? Тем более, что несколько месяцев назад по радио все время шла реклама, наверняка платная, нового потемкинского романа. Я специально дослушал передачу, чтобы узнать имя говоруна, - Роман Багдасаров. Что редакция по собственному желанию остановила свой взгляд на романе и пригласила критика - исключено. Эх, хорошо для писателя быть богатым!
Все утро сидел за компьютером и правил свой боевой текст на Русском клубе. Дело это оказалось трудоемким. Вот тут и начинаешь чувствовать разницу между устной речью, когда все можно иногда объяснить и дополнить интонацией и жестом, и речью письменной. Текст должен быть закован в смысл.
Был в институте. Когда ехал из дома, то на Комсомольском проспекте, на переходе, ведущем к МГПУ, вдруг увидел женщину, переходящую дорогу. Она была с лицом Вали - тот же приоткрытый рот, то же выражение лица. Я даже обернулся, рискуя потерять управление, потом вспомнил, о чем и не забывал, что в субботу у Вали день рождения.
19 марта, пятница.Я все раздумываю, в какое из трех мест, куда меня сегодня пригласили, мне идти. Во МХАТе на Тверском премьера спектакля по розовской пьесе, Светлана Николаевна Лакшина обсуждает книгу своего покойного мужа, а в Литмузее открывается выставка Маши, дочери Виктора Адольфовича Вольского. Скорее всего, пойду поддерживать молодежь.
Около пяти поехал в Литературный музей. Еще ночью было очень холодно, а к вечеру температура стала плюсовой. Сразу понял, что на машине ехать было нельзя. И не ошибся! В переулках и на самом Новом Арбате машины стояли длинными вереницами, проносились только чиновничьи кортежи, нагло светя своими мигалками.
Выставка оказалась интересной и сама по себе, и тем, что собрала много молодежи - Машиных друзей. Тут все несколько по-другому, нежели в писаниях моих студентов, изображающих тусовку столичных маргиналов. Две девочки замечательно играли на фортепиано. Все-таки, конечно, это была в основном еврейская молодежь, но такая замечательная.
20 марта, суббота.Утром дочитал «Шалинский рейд» Германа Садулаева. Конечно, это совершенно другая чеченская война, нежели та, которую мы видели по телевизору. В этом и значение книги - объем и иной ракурс. Садулаев, кажется, русский по матери, сохраняет видимость объективности, освещая позицию и «федералов», и чеченцев. Надо сказать и по отношению к войне, и по отношению к быту и те и другие хороши. Но книга, конечно, очень неоднозначна, иногда повествование переходит то в политический памфлет, то в репортаж. По обыкновению выписываю то, что как-то мне легло на душу.
«…И Масхадову нужны были деньги. Ичкерии больше не было. Государственных денег не было. Пенсии и пособия из России уже нельзя было взять и пустить на вооружение. Накоплено было совсем немного - вернее, совсем ничего. Оставался единственный источник финансирования - это братья мусульмане, экстремисты с Ближнего Востока. Значит, через Хаттаба. И полностью зависеть от арабских добровольцев.
Масхадову нужно было другое, дополнительное, альтернативное финансирование. Чтобы он мог показать: он тоже имеет влияние. У него самого есть ресурсы. Чеченская республика Ичкерия существует, а он - президент.
Таким источником могла стать помощь чеченской диаспоры в России и за рубежом. В первую войну это работало. Многие чеченские бизнесмены помогали деньгами, транспортом, даже сами закупали для чеченской армии оружие. Были целые структуры, работавшие на суверенную Ичкерию.
Хотя финансирование, которое, как говорят, организовывал один Борис Березовский, превосходило всю помощь сочувствующих чеченцев из России, вместе взятых. Теперь уже не было Березовского. Березовский был отодвинут. Но ведь чеченцы остались! И они должны сочувствовать борцам за свободу родной земли. И если не участвуют в Сопротивлении, то помогать материально.
…Таков был набор оснований и аргументов, с которыми я должен был вдохновить удачливых земляков на пожертвования в фонд сепаратизма и терроризма.
Не знаю, как у других моих коллег, но мои результаты были более чем скромными. Впрочем, думаю, и у остальных было, примерно, то же самое.
Никакого энтузиазма помогать борьбе за свободу в среде земляков мы не встретили…»
В два часа поехал на Донское кладбище. У нас на рынке возле метро купил десять замечательных тюльпанов почти фиолетового цвета. Так же как и зеленый, это - Валин цвет. Пока ехал на трамвае, вспоминал, как всякий раз в этот день я с утра начинал носиться, собирать на стол, а вчера я должен был бы делать заливного судака.
Колумбарий утопает в снегу. Все заметено почти до третьего яруса ниш. Мне показалось, что на фотографиях мама и дядя Федя смотрят куда-то вдаль, через мое правое плечо, а Валя смотрит точно мне в глаза.
Чуть не забыл: звонила Лена из Германии, она тоже помнит о дне рождения Вали. Ругала меня за антисемитизм, который она выискала в моих дневниках и даже в последнем романе. Я сначала оправдывался, а потом хохотал. Поздно вечером еще раз перезвонила и порекомендовала мне «Настольную книгу диабетика».
По Discovery смотрел передачу о медицине в Риме и в Греции.
21 марта, воскресенье.Вчера и сегодня утром читал работы на семинары. На прозу - Лику Чигиринскую, а на драматургию - Никиту Ворожцова. И там и там все очень неплохо. У Чигиринской за три последних года образовался свой стиль, а Никита - драматические этюды - упорно ищет форму и содержание. Но уже есть точность языка и интонации. В каком-то смысле ребята заложники времени - оно не дает простора для мысли, душит своим бытом. Именно поэтому у Чигиринской снова показана жизнь богатой девушки - это мы уже не раз на семинаре проходили.
Довольно долго колебался, ехать ли мне на «Апокриф» к Виктору Ерофееву, и все-таки поехал, а потом был рад. Передача посвящена литературным студиям. Главные гости - Игорь Волгин, у которого вышла книга его студийцев из «Луча», и Сергей Филатов. В слушателях и оппонентах Бершадский и еще несколько человек, кажется, наших бывших студентов - лица знакомые. Рядом со мной сидел Миша Елизаров, автор «Библиотекаря», недавно получивший Букера. Огромный, с длинными волосами парень. Я брал слово несколько раз и, конечно, не знаю, что теперь оставят. Но, по крайней мере, когда я рассказал о Лите и о студии МГУ, которую вел когда-то Павел Антокольский, на меня потом несколько раз ссылались. Все потихоньку дудели в свою дуду, кроме Елизарова, взорвавшего, наконец, мирную обстановку. Он говорил не о стайном писателе, а об одиночестве творца. Здесь мне спорить было ни к чему, я совершенно с ним внутренне согласился. С.А. Филатов немного говорил о сборе талантов в Липках. У них в прошедшем году было 450 заявок, а допустили они только 150 человек. Ну, это далеко не конкурс в Лите, у нас-то минимум 1 к 10 допускаются до вступительных экзаменов! Я не преминул заметить, что, когда открывается сбор в Липках, нам приходится отменять семинары - именно наши преподаватели ведут семинары там. У Филатова было еще одно знаменательное высказывание, я его записал. «Я вышел из политики, и мне важно было, чтобы молодежь узнала, что делается в стране».
Не обошлось и без небольшого курьеза. Перед передачей с нами, когда мы уже сидели на своих местах, долго говорил шеф-редактор Роман Семиновский, просто «накачивал», о чем бы ему хотелось, чтобы мы сказали. Я выступил и по этому поводу - такое со мной на телевидении случается впервые.
После передачи подвозил Елизарова к месту его работы - он продает книги в клубе «Гараж». Вот так, известный писатель - пять дней работает, чтобы два дня писать. Заодно увидел и знаменитые Бахметьевские гаражи, которые, оказывается, Ельцин безвозмездно передал хасидам. Теперь это помещение в аренде у какой-то из родственниц Березовского, которая крутит здесь культурные программы.
22 марта, понедельник. Весь день сидел дома и выходил только в «Перекресток». Написал несколько страниц в книгу о Вале, потом ремонтировал Дневник, читал и перечитывал тексты к семинару, а главное, начал писать один текст о космосе - для французов. В папке архивных материалов, привезенной мною с дачи, оказался просто клад. Как ни странно, все-таки взошли помидоры-черри, которые я посеял две недели назад.
23 марта, вторник. У меня ощущение, что несколько ожил семинар драматургии. Никита Ворожищев вроде бы собирался уходить в академку, но теперь сказал, что стало интересно на семинаре и он, пожалуй, все это отставит. По крайней мере, мне с драматургами интересно, они ходят в театр и ведут себя на семинаре теперь более активно. Плохо то, что сведения об Инне Люциановне приходят не самые утешительные. Как обычно, за полчаса провел заседание кафедры. На повестке отчеты за март, студенческий конкурс ко Дню Победы, сообщение Сидорова о Насте Клюкиной - в магистерской диссертации у н