– Подгоняй! Подгоняй! – кричат каждому обозному перед мостом. Подъезжает наша повозка.
– Но, но! Люди, помогайте!
Хватаемся за грязные спицы, утопая по колено в грязи, вытягивая из грязи двуколки.
Лошади (бедные лошади), которые прошли без отдыха по грязи, питаясь одной соломой, 300 верст, надрываясь, вытягивают перегруженные повозки. Вот идет повозка с кабелем.
– Но! но! но! Ну! ну! ну! А Господи! – Тройка лошадей была не дружная, и повозка застряла перед мостом.
– Ну помогите!
Хватаемся за колеса. Лошади дергают, не берут.
– Запряги серую в пристяжку, а гнедую в корень! – кричат с одной стороны. – Серый не везет!
Начали перепрягать. Опять нет толку.
– Чего обоз задерживаете! – кричит прискакавший к мостику командир полка. – ………… переверните повозку в грязь!
– Выбрасывайте ненужные вещи! – хрипит прискакавший начальник команды; он был уже далеко впереди.
Выбрасывают с повозки подобранные дорогой хомуты, седелки, новый телеграфный аппарат в лакированном футляре, а тяжелый кабель остался. Чудаки, самое ценное выбрасывают в грязь, а кабель оставляют. Зачем вообще везут кабель (мучат лошадей, когда, говорят, в Новороссийске едва ли удастся всем людям погрузиться).
– Припряжите другую лошадь, а серую долой, она, видите, норовистая! – посоветовал кто-то.
Начали выпрягать серую.
«Тра-та-та-та-та-та-та-та-та!» – раздалось вдруг с горы.
«Виу-виу-виу!» – запели над нами пули.
Откуда? Что? Вся публика, скопившаяся у моста, бросилась врассыпную. Я прислонился к скале и не знал, что происходит, кто и куда бьет. Офицеры, не раз бывшие уже в переделках, опомнились первые. Сняли с ремня винтовки и вложили обоймы. Но куда стрелять? Откуда и кто бьет? А пулемет все строчит.
«Бум! Бум! Трах-трах!» – раздался орудийный выстрел и разрыв разом.
«Бум! Бум!» – опять выстрел и разом разрыв. Эхо в горах зашумело, застонало и носило разрыв минут 5. Пулемет все стучал, и слышались отдельные ружейные выстрелы.
Около меня стоял какой-то поручик и внимательно прицеливался куда-то вверх, но не стрелял. Около 20 минут длилась перестрелка и вдруг стихла.
– Пешая разведка вперед! – понеслось по ущелью.
Люди стали выходить из-за прикрытий. Мы опять подошли к повозке. Обоз был цел. Лошади стояли по брюхо в грязи, понурили головы. Они были рады, что люди их оставили в покое.
– Чья повозка застряла у моста? – ругался адъютант. – Почему ездовые бросили? Начальника под суд! – Наш Кальтенберг тут хрипел и что-то оправдывался.
Успокоились. Двинулись дальше.
Оказывается, стреляли с горы зеленые, а из орудия бил наш бронепоезд.
Уже вечерело, когда наш полк, усталый, голодный и грязный, вытягивался по шоссе на гору. Вдруг остановка. Что такое? Прискакал наш квартирьер. Станица, куда мы шли, занята зелеными. Остальных квартирьеров зеленые взяли в плен, а одного отпустили, чтобы передал нам, чтобы сдавались, иначе они встретят нас огнем.
Положение наше отчаянное. Мы в горах одни. Идем последние. Люди устали, лошади еще больше. Из-за каждого куста можно ожидать нападения, и к тому же наступает ночь, идет беспрерывный дождь, и страшная невылазная грязь. Мы мокры, голодны, грязны и усталые. Свернули с шоссе вправо, поднимаемся на поляну меж гор. Решили здесь ночевать. Обоз составили четырехугольником. Разрешено все жечь и все разбирать по рукам.
Последняя ночь. Сожжение имущества. Зеленые.
Ночь. Тихая. Морозная. Дождь перестал, тучи рассеялись, и на небосклоне высыпали мириады ясных, точно сейчас вымытых, дрожащих звездочек. Сыро, слякоть. По всей поляне горят костры. Идет сожжение имущества, все равно ведь бросать. Сжигают повозки, ящики из-под патронов, колеса и т. п. Завтра ведь Новороссийск. Удастся сесть на пароход или нет, а обоз все равно нужно бросать, ибо за нами идут другие хозяева.
– За хлебом, в хозяйственную часть! – раздается по поляне. Несут хлеб на каждого по два хлеба. Это первый раз по выходе из Батайска дали хлеб, а раньше все давали мукой или пшеницей. Хлеб черный, черствый страшно. Сидим у костров и жуем хлеб.
– Слышь, не ешь, – говорит мне Тихий, – говорят, в Новороссийске нету хлеба, да и на дорогу нужно!
– Я еще один кусок! – говорю я, а сам не могу оторваться. Не помню, когда я ел. Вчера в горах ел сырую кукурузу. Греюсь у костра, а в ногах мокро.
– Пали кабель!
Бросаем в огонь катушки. Кабель горит жарко с запахом смолы и резины, а сгорев, долго в пепле золотятся слитки проволоки. Кабель сгорел, ломай повозку. Каптенармус притащил мешок старых ботинок.
– Куда их? – спрашивает.
– В костер!
– А что с аппаратами делать? – спрашивает Шапарев Кальтенберга.
– Негодные сожгите, а трубки и целые части оставьте! – Пошли в костер аппараты.
Берем аппарат за трубки и на шнуре держим над огнем. Аппарат вспыхнул. Шнур перегорел, а трубку в карман. Аппараты горели синим огнем. Элементы – фиолетовым. Пропадай все. За негодными пошли целые аппараты; уже не спасали и трубок. Все равно завтра грузиться. Так и просидели до рассвета. Я, немного просохнув, поспал на повозке.
13 марта. Утро хорошее, весеннее. Солнце подымается из-за горы, отогревая нас и весело улыбаясь на капельках росы и прошлых дождей. Густой пар подымается из ущелий и медленно стелется по склонам не освещенной солнцем горы. Полк вытягивался на шоссе. Нас обгоняли конные донцы. Все они стремились поскорее добраться до парохода. Мерно ступают великаны верблюды, величественно держа головы, а на их горбах восседают калмычки в своих расписных костюмах с детьми на руках[63]. У нас носится слух, что зеленые сказали, если мы не сдадим оружие, то не пропустят к Новороссийску. Вышли на шоссе, идем медленно. Мерно громыхают тяжелые орудийные передки и плывут орудия, перегруженные разной кладью. Идут интендантские повозки с неприкосновенным запасом кошеров «corned beef»[64], которых никогда не давали и, вероятно, бросят либо красным, либо зеленым. Действительно – неприкосновенные. Я иду с Тихим по шоссе сбоку повозок. Настроение подавленное. Чувствуется, что сегодня роковой день. Зеленые не зря говорят. На повозке лежит больной Гиреев. Он все время стонет. Часов в 9 затрещали впереди винтовочные выстрелы и зарокотал пулемет. У зеленых – больше «Люисы».
– Офицерская рота, вперед![65] – пронеслось по шоссе.
Перестрелка стихла. Обозы спокойно движутся. Все идут спокойно. Спокойны потому, что бежать некуда. Враг со всех сторон, и самый страшный сзади. Передают новость. Зеленые выслали парламентера, наши послали подпрапорщика. Зеленые предложили, если наши не сдадут оружия, они будут драться. Наши сказали: «Мы вас не тронем, только пустите нас к Новороссийску». Выходит, не тронем, только пустите. Сзади паника, несколько верховых помчались вперед. Оглядываюсь. Идет какой-то кубанец в бурке, на хорошей лошади и кричит:
– Обоз, поворачивай назад!
– Куда назад, что такое?!
– Это зеленый, зеленый! – пронеслось по обозу.
Кубанец уже обогнал нас, и, подъехав к одной повозке, он закричал:
– Поворачивай назад!
Обозный повиновался.
– Куда назад? – закричал батальонный, подлетая на лошади. – Куда назад? – и выхватил наган.
Хлопнул выстрел.
– Не нужно нам вашего обоза! – закричал зеленый и повернул лошадь удирать.
Захлопали выстрелы из револьвера.
Один артиллерийский офицер приложился с винтовки. «Тах!» И кубанец скатился с лошади.
Обоз пошел прямо.
– Это они не простят! – сказал кто-то.
И действительно, прошли еще с полверсты и остановились. Шоссе проходило через мост, а мост осыпался градом пуль. Трещали винтовки, рокотали «Люисы». Подходим. Пули уже свистят над нами. Сбивают ветки деревьев. Чмокают о стволы деревьев, врываются с визгом в сырую землю. Обоз стоит, ибо мост осыпается градом пуль. Одна повозка рискнула было двинуться, и лошади забились в постромках. Мимо нас идет стадо коров, их гонят еще с Батайска. Худые, они бредут сами не зная куда. Повозки свернули в сторону на поляну, но сейчас же и тут засвистали пули и несколько человек застонало. Что делать? Сзади летит ординарец. «Где командир полка?» Командир полка стоял у моста, не обращая внимание на град пуль. На нем была офицерская шинель и красный башлык. Он был задумчив. Выйдет ли полк из ущелья или погибнет?..
– Господин полковник, – кричит издали ординарец, – зеленые захватили половину обозу и вашу жену!
– Офицерская рота, за мной! – бешено закричал полковник и как сумасшедший понесся в конец обоза. Обоз был отбит, но дальше не двигался. Откуда зеленые бьют – неизвестно. Горы со всех сторон, мы в ущелье. Смотрю, все бегут вправо и по балке пробираются вокруг мостика вперед. Некоторые ведут лошадей, навьюченных кладью. Поручик Д. возится у повозки с женой. Жена ехала все время на двуколке, теперь он приспосабливает на лошадь седло для жены. Жена его плачет и падает с седла, не может сидеть. Седло из мешков и без стремян. Я решил тоже пробираться по балке, ибо наши офицеры уже удрали, оставив нас на произвол судьбы.
– Тихий, идем!
Но Тихий стоял сбоку повозки, понурив голову, очевидно, он решил никуда не идти. В балке тоже свистят пули. Меня нагнал Гильдовский.
– Идем по канаве!
В глубине балки бежит шумный поток, он шумит в глубокой канаве, обросшей лозой и ивняком. В канаве сидит полно донцов-стариков.
– Станичники, куда идете? – говорят они нам. – Оставайтесь, все равно начальство уже удрало и нас бросило!
Но мы пробираемся. В канаве идти неудобно, мы вылазим наверх.
«Чах! Чах!» – зачмокали около нас пули.
Дело дрянь. Спустились опять в канаву.
Наконец вылезли на поляну. Пули визжат мимо нас. Мы, пригинаясь, бежим к ближайшей горе. Лежит какой-то донец, нога у него в крови.