– Идемте на почту! – сказал он. – Там, вероятно, есть телефон, мы поговорим с красными, узнаем кое-что!
Я, поручик, Корнев и Гильдовский обогнали отряд и бегом понеслись по улице вперед.
Поручик Аболишников мне не нравился: говорили, что он просто фельдфебель. Он перебежал к нам от красных и назвался прапорщиком. Он был очень груб и нахален. Дорогой поручик шепнул нам:
– Сейчас зажмем, ребята, не журись[96]!
Корнев звонко засмеялся и полетел стрелой. Выходим на площадь. Вон телефонный столб. Подходим: «Демидовское почтовое отделение». Стучим в дверь. Выходит заспанный почтмейстер. Увидев нас с винтовками и ночью, он перепугался.
– Здравствуйте!
– Здравствуйте! – дрожащим голосом ответил он.
– У вас телефон есть?!
– Нет, товарищи!
– Как нет, а вот же столб!
– Это, товарищи, еще ставится телефон, провода нет!..
Молчание.
Видно, поручик не ожидал такого оборота дела и замялся.
– Жалко, – сказал он, – ну прощайте, только не называйте нас товарищами, мы не любим этого слова! – усмехнулся он.
– Так это вы, господа, – залебезил почтмейстер, – которые из Крыма приехали, у нас сегодня говорили о вас!
Подходит наша рота.
– Идемте в волость! – сказал поручик. – Где у вас волость? – спросил он почтмейстера. Тот указал. Мы простились и понеслись к волости.
Волость стояла против церкви. Большое здание вроде школы. Входим, темные сени и несколько дверей. Пока мы размышляли, какую же дверь открыть, одна из них открылась, и из нее вышел мужчина лет 35 в сапогах и защитной гимнастерке. Поручик направил на него наган:
– Стой! Руки вверх! – Он повиновался.
Корнев пошарил у него в карманах и за голенищами, но ничего не нашел.
– Ты кто такой? – спросил поручик, не опуская нагана.
– Я милиционер!
– Врешь! Ты коммунист!
– Нет, милиционер!
Долго поручик грозил ему и наконец отпустил. Выходит старик.
– Ты кто?!
– Сторож!
– Врешь!
Обыскали. Ничего нет.
– Давай сюда свет. Почему свету нет?
Сторож принес вонючую лампу с закопченным стеклом.
– Есть касса у вас? – спросил поручик старика.
– Есть!
– А денег много в ней?
– Да есть! – замялся старик. – Сиротский капитал!
– Вы! – указал на меня поручик. – Стойте на крыльце. Если услышите что-то подозрительное или же наши будут подходить, сообщите нам!
Он взял Корнева и Гильдовского, и пошли к кассе. Я вышел на крыльцо. Ночь была звездная, весенняя. Было тихо и прохладно. Я снял с ремня винтовку, облокотился на двери и стал ждать, что будет дальше. Обстановка складывалась неважная. Наши были где-то в другом конце села. Неизвестно, есть ли здесь красные. Если сейчас на волость налетят красные, то они расправятся с нами не только как с белыми, но еще и как с бандитами. Но если и наши подойдут и узнают все, то тоже по головке не погладят за это.
– Чтоооо! – слышалось из волости. – Ключи, говорю, где?!
Через минуту оттуда понесся стук. Ключа от кассы в волости не было. Поручик нашел в волости испорченную винтовку и хотел ею разбить несгораемый шкап.
Я уже стою около получаса. Начал мерзнуть. Мне была противна вся эта история. Это грабеж, из-за которого мы откатились от Орла. Вдали по улице быстро неслась какая-то подвода. Я решил воспользоваться этим случаем, чтобы прекратить грабеж. Я вошел в волость. Поручик и его «коллеги» возились около стального шкапа. Я доложил, что приближается подвода.
– Ладно! – озлобленно ответил поручик. – Не удалось, ну и ладно: давайте возьмем хоть газет!
Он открыл деревянный шкап и вытащил охапку бумаг и газет.
Мы набрали за пазуху книг, газет и в руки тоже и вышли на улицу. Наши пришли уже на площадь и размещались по квартирам. Выслали на край села заставы с пулеметами. Мы начали искать квартиру. Постучали, как оказалось, к псаломщику. Он перепугался. Выскочил в одном белье. Сует каждому папиросы. Любезный, чуть не целует всех.
Когда узнал, что мы сегодня высадились, он сказал:
– А мы вас еще вчера ожидали!
Мы рассмеялись и пошли дальше, так как у него семья большая и тесный дом.
Остановились в квартире мужика. Уже 2 часа ночи. Старик принес сала, хлеба, пасхальных яиц, масла. Поужинали хорошо. Читаем газеты.
Командир полка приказал не раздеваться и у каждой квартиры чтобы стоял дневальный. В случае тревоги всем собраться у церкви. Мы разделили остаток ночи между тремя человеками. Мне дневалить от 3 до 4 часов утра. Лампу не гасим. В красной газете вычитал, что все, кто остались в Новороссийске, получили полную амнистию[97]. Что 50 учителей армии Колчака объявляют всенародно о раскаянии и преданности советской власти.
Ночь прошла спокойно.
6 апреля. Сегодня достали подводы, и весь отряд идет на подводах. Выступили из Демидовки вчера в 6 часов вечера. Вчера я с поручиком Лебедевым и еще тремя человеками пошли из Демидовки в разведку. У нас был бинокль адъютанта. Верст 7 проехали. Ничего нет, и вернулись в село. Вот уже два дня, как мы высадились, а о красных ни слуху ни духу. Едем по 7–8 человек на бричке, потому что подвод мало. У нас 6 человек, подводчик седьмой. Я сижу на винтовке, положенной поперек ящика, неудобно, страшно, но иначе нельзя – тесно. Так просидел всю ночь. Спать хотелось страшно. Третья ночь без сна. Здесь не так, как на Кубани. Там спали почти каждую ночь, но ели через три дня, а здесь объедаемся по горло, а не спим третью ночь. Мы склонились друг к другу и заснули сидя. Я прислонился к широкой спине подводчика и спал. Вероятно, так спал весь отряд, не спали одни подводчики. Сытые крестьянские кони быстро мчали брички по укатанной дороге. Если красные налетят, мы со сна и не сообразим, в чем дело. Так я и не слыхал во сне, как мы проехали одно село. Останавливались, двинулись дальше. Проснешься. Все спят. Топот копыт по твердой дороге. Вправо и влево мелькают темные полоски посевов. Колеса бричек одни выдают своим звоном наше присутствие.
7 апреля. Утром подъехали к морю. На берегу моря красивое имение француза Филиберга[98]. Пока обоз подъезжал к имению, поручик Лебедев (он практикант по этому вопросу) вывел нашу бричку в сторону и погнал к крайнему дому. «Достанем пожрать!» – смеется поручик. В этом доме жила семья управляющего имением. Управляющего не было, жена его и две девушки-дочери. В другой квартире какая-то немка. Конечно, нас любезно пригласили в дом, хотя мы сами нахально приехали. Немка сразу усадила нас 6 человек пить кофе. Жена управляющего пригласила меня и Васильева к себе. Две дочери ее, хорошенькие барышни, стащили с нас шинели. Входим в комнату. Комната уютно обставлена. Пасхальный стол посередине. Не успели мы усесться за стол, как на столе появилась шипящая яичница. Барышни и хозяйки всячески нас угощали. Они так были рады нашему приходу, что трудно описать их радость. Когда оказалось, что у них в квартире нет простого хлеба, кроме сдобного, они заплакали и побежали куда-то достать хлеба. Очевидно, они натерпелись горя от большевиков.
– Мы очень рады, что вы пришли, – тарахтели они, – у нас давно слух был, что вы придете!
– Но мы, кажется, так же внезапно и уйдем, как пришли! – сказал я.
Они страшно удивились моим словам.
– Но вы опять придете? – разом спросили они, и в их глазах была мольба.
– Конечно, придем! – успокоил я их.
Эти строки я пишу в Керчи, уже по возвращении с десанта. Спустя месяц, когда наша доблестная армия двинулась в глубь Северной Таврии, мои слова оказались правдивы. Хотелось бы опять побывать в том имении. Закусив, мы вышли в парк.
Идем по аллее. Солнце тепло греет в парке. Весна в разгаре. На зеленеющих ветвях дерев весело порхают и щебечут птички.
О, если бы за плечами не было тяжелой английской винтовки, я никогда бы не поверил, что мы бродим в тылу у красных, что нас горсть и мы ежечасно можем погибнуть под натиском красной лавы.
К нам подошел старик и снял картуз.
– Здравствуйте, господа! – поклонился он. – Мне ничего от вас не будет?!
– Как? За что? – удивились мы.
– Ну, не мне! – поправился он. – Так сыну моему!
– А сын твой кто?
– Он председатель совета!
Мы переглянулись друг с другом.
– Конечно, ничего! – успокоили мы старика.
Да и зачем он нам нужен, когда мы, может быть, не сегодня завтра будем сами на том свете, если он действительно существует. Мы вышли из парка и направились к имению Филиберга. Имение большое, но в упадке. Дом большой, старинный, с колонной террасой. Вхожу в коридор. Наши уже бродят по дому. Дом давно разграблен дочиста. В зале встретил старика, служившего раньше в имении[99].
– А где ваш хозяин?! – спросил я его.
– Наш хозяин француз, офицером служит, – ответил он, – где-то у вас в Крыму!
– Ну а как у вас хозяйничали большевики?!
– Не дай Бог, что тут они делали! – махнул рукой старик. – Какая была богатая экономия, все, сукины сыны, разграбили. В этом доме все время жил комиссар с пятью солдатами. Вчера удрал отсюда. Жрали и пили вооо как! – провел он ребром ладони по горлу. – А сейчас, когда ничего не осталось, решили завести здесь свиную экономию, здесь будут разводить свиней, а рядом у другого помещика думают коров разводить!
– Да! Им только свиней и разводить! – подтвердил какой-то офицер, проходя мимо нас.
Зал громадный. Остались еще рояль и пианино, перевернутые мягкие кресла. На креслах спали наши офицеры. Один бренчал на пианино. На окнах гардины сорваны, висят только желтые шнуры с кистями.
– Оборвали все занавески, – горько усмехнулся старик. – Штаны все шили!
Вошли в гостиную. Комната чуть меньше. Круглые столики и несколько кресел. На стенах еще остались картины. Масляными красками хорошо изображено бурное море и на его волнах одинокий корабль. И другая – полунагая женщина, окруженная амурами. Картина пробита.