– Это комиссар стрелял из револьвера! – указал старик на дырки в картине.
Следующая комната – большой кабинет, наполненный физическими приборами, гипсовыми статуями, различными снарядами. Масса колб, пробирок, пузырьков и баночек со снадобьями.
Гильдовский уже лазил между баночками, отыскивая свой заветный порошок. Здесь стояла электрическая машина для опытов, Аполлон с отбитыми руками и другие древние боги с отбитыми головами, носами, руками.
Следующая комната – спальная. Громаднейшая, почти квадратная лакированная двуспальная кровать, и больше ничего. Даже, вернее, не кровать, а одна рама кровати.
Следующая комната – музей.
Здесь лежал старинный мушкет, колчан со стрелами, кольчуга, вся ржавая, лук, какие-то дикие камни. Какой-то офицер практиковался попадать стрелой в стену, на которой висел в виде сердца кусок сукна. На стеклянной террасе стояла целая аптека.
В другом конце дома была библиотека. Большая комната забита громадными шкапами до потолка; их около 20. В шкапах полно книг. Здесь не видно хозяйничанья большевиков. Почему? Не знаю! Книги валяются и на полу, на столе, на окнах. Масса французских журналов. Книги и журналы ¾ библиотеки – немецкие и французские. Я взял пачку французских иллюстрированных журналов и маленькую книжку Гоголя и вышел в сад. По парку гуляли алексеевцы и самурцы. У ворот сидел наш горнист и что-то наигрывал. За воротами стояли повозки. Кони были распряжены и отдыхали. Против ворот устанавливали орудие. Наводили на цель, окапывали. На крыше дома стоял артиллерист и кричал:
– Направление на одинокую березу, левое ноль пять – запомните цель номер 2!
Орудие новенькое – горит на солнце.
Пошел бродить дальше. Имение громадное. Для рабочих устроены целые казармы, театр, кухни, столовая, громадные конюшни, службы. Еще бродят десятка два овец, несколько коров и птица. Человек 8 рабочих копаются во дворе. От имения идет к морю узкоколейка, по которой Филиберг отправлял к своей пристани грузить на свои баржи хлеб. Наши развели пары в паровозе и поехали по узкоколейке в разведку.
Через час вдали послышалась редкая ружейная стрельба. На крыше дома все время ходят наблюдатели, они наблюдают за противником и за морем, где на горизонте дымят военные суда. Здесь же морской офицер. Он сигнализирует на море флажками, но его, очевидно, там не замечают.
Я направился к своей повозке. Гильдовский намазывал кулич толстым слоем масла и уплетал его. Я последовал его примеру. Рассматриваем французские журналы. Сегодня солнце печет не на шутку. Хорошо спится на весеннем солнышке.
– Ну уже достаточно мы погуляли в тылу у красных, кажется, скоро будем иметь дело! – сказал, подходя к нам, Корнев. – Слышите! – И он кивнул в ту сторону, откуда слышались выстрелы. Мне от его слов стало как-то не по себе. Я еще тогда видел, что мы что-то перенесем паршивое, ибо впереди приятного было мало. Недаром красные не дают о себе знать. Но, кажется, скоро дадут, и дадут основательно. Командир полка и адъютант стоят на крыше дома и наблюдают в бинокль. Очевидно, что-то заметили. Борька Павлов, наш 13-летний партизан, который получил в Батайске Георгий за разведку[100], лазил в парке по деревьям, изображая из себя индейца и бросая в воздух стрелы, которые он взял в музее. Вечером я с Гильдовским пошли к жене управляющего за молоком. Она утром обещала дать и просила зайти вечером, когда сдоят коров.
Дочек ее мы не видали, а сама супруга встретила нас холодно, не так, как утром (очевидно, наши нищие ей уже надоели).
– Обождите, когда коров сдоят! – сказала она нам.
Такой ответ нас немного сконфузил.
Вдруг в парке грянуло орудие.
Мы забыли про молоко и бегом понеслись к своим. Оказалось, выстрелили для того, чтобы на море привлечь внимание судов.
Ночью выехали.
3 апреля[101]. Геническ.
«Ну ж был денек!..»
Этот день останется у меня в памяти на всю жизнь. Сейчас, когда я пишу эти строки, я сижу уже в Катерлезе (под Керчью). Здесь мирная обстановка, красные далеко за Перекопом и Сивашем, и до нас им не добраться. Приятно полежать на солнышке, зная, что тебя никто никуда не потащит и не услышишь мерного рокота кровожадного «Максима». Приятно от сознания, что я сегодня спокойно лягу спать, и завтра, и даже послезавтра, потому что мы здесь будем формироваться после «генической бани». Да, там была форменная баня, где нас сперва выпороли «свинцовыми вениками», а затем заставили «купаться» в Сиваше, где многие остались «купаться» навеки.
Ночью выступили из имения Филиберга. Определенно говорят, мы идем на Геническ. Говорят, что наша задача – выбить красных из Геническа и занять мост через Сиваш, тогда наши перейдут по мосту с Арабатской стрелки нам на помощь. До Геническа верст 25. Часов в 8 утра подъехали к небольшому селу, проезжаем мимо церкви. Церковь вроде часовни. Поступили сведения, что замечены красные.
Мы уже слезли с повозок и идем колонной. Алексеевцы в авангарде. Орудие сзади. Выступаем из села. Затрещал пулемет.
Впереди в версте удирает от нас подвода, из нее бьет «Максим». Наши открыли по ней огонь и кинулись бегом за нею. Ранили одну лошадь и захватили пулемет в плен. Взяли пленных человек 12. Все здоровые ребята, бывшие солдаты и одеты еще в свое старое обмундирование. Они выезжали на разведку. Один из них без шапки в прическе «а la coc»[102] – похож на еврея. На бричке лежала (очевидно, его) немецкая фуражка и стоял исправный «Максим».
– Ты жид?! – набросились на него наши.
– Та ни, я с Украины! – говорит он по-украински.
Но я видел, что он коверкает украинский язык, подделываясь под хохла. Он говорил, что он из Каменец-Подольска. Захваченные пленные, очевидно, боялись сказать, кто он. Поймали еще одного красногвардейца, который удирал по полю один. Пристроили его к их команде. Они идут сзади нас. Подходим к селу Изгуи[103] – это в 10 верстах от Геническа. На море, далеко на горизонте, виднеются точки – это наши и английские суда. Перед нашим вступлением они били по Изгуям, хотя в Изгуях никого и не было. Но били замечательно удачно. Вдоль по улице были громадные воронки. Осколки задели хаты. Стекол не было ни одного целого. Некоторые крыши сорвало воздухом. Если бы по улице шли их обозы, получилась бы каша. Жители, или из любезности, или напуганные слухами о нас, несут нам на улицу молоко, масло, яйца, белый хлеб и угощают почти насильно.
Кстати сказать, о нас здесь носились слухи. Когда мы высаживались в Кирилловке, то оттуда убежала одна баба в Демидовку. Она видела, как наши высадились и схватили мальчишек, которые пасли лошадей, чтобы выпытать у них о красных. Эта баба разнесла слух, что высадились белые, из Крыма, и берут детей и девок и везут в Крым, и первое время, куда мы ни заходили, последние нас боялись. Хотя все нас бесплатно кормят, но здесь на наши деньги страшная дешевизна. За 70 рублей я купил большой кувшин настоящего молока, а не снятого, как в Керчи, бутылка 80–90 руб. За Изгуями уже стрельба. Пули перелетают через дома, чмокают в соломенную загату[104], свистят по улице. Стучит пулемет. Наши подводчики плачут, чтобы их сменили. Мы хотели их сменить, ведь они идут из Демидовки, но в Изгуях нет подвод. Выходим из села. Слева крутой обрывистый берег, и у его подножия плещет море. Впереди, на горизонте, виднеется город Геническ, справа ровное поле, по которому движутся красные. Сзади село Изгуи. Тут уже нам загвоздка.
Спереди в версте лежит красная цепь и строчит из пулеметов.
– Вправо по линии в цепь! – несется по колонне.
Рассыпались в цепь.
Полковник Звягин влез на стог соломы (за селом) и наблюдает в бинокль.
Самурцы идут в пятидесяти шагах сзади нас. Они рассыпались в две цепи. Несколько раз ложились, потом опять подымались и опять шли.
– После каждого патрона заряжай винтовку! – кричит командир полка. – Не расходуй патронов из магазина!
У нас одиннадцатизарядные английские винтовки – и полковник боялся, что, выпустив две обоймы, сможет получиться задержка в заряжении, так как патроны английские не в обоймах, а врассыпную даны почему-то.
Когда я глянул на своего соседа справа, то ахнул. Со мной рядом шел Борис Павлов, он шел, весело подпрыгивая и что-то напевая, в руках он нес стрелу из музея Филиберга. Убьют мальчишку.
– Борис, иди в обоз! – сказал я ему.
– Зачем? – пожал плечами он. – Думаете, я боюсь!
– Слушай, иди в обоз! – крикнул я на него.
Но он взвизгнул и скорчил мне рожу.
Мы уже не более как в версте от Геническа. Уже видны хорошо постройки и маяк. Красные залегли и отчаянно отбиваются. Я лежал в цепи третий с левого фланга и пускал патрон за патроном, не целясь, приложив винтовку к бедру. Мы уже лежим около часа. Не хватает патронов.
– Патронную подводу сюда, – кричат, – подводу с патронами!
Невзирая на пули, мчится к нам подвода с патронами.
– Не толпиться! – кричат по цепи. – Перебрасывай патроны по цепи!
Полетели по цепи русские пачки патронов.
– А где же английские – давай английские!
Английских в подводе не было.
Крик, ругань. Красные подбили лошадь в подводе и осыпали подводу градом пуль. Все приникли к земле. Случилась задержка с патронами. Английские почему-то у самурцев.
Сзади из Изгуев движутся на нас густые цепи большевиков. Самурцы повернули назад и отбиваются. Пули свистят и сзади и спереди. Справа на горизонте показалась туча красной конницы. Она рассыпалась в лаву и загибала нам в тыл к Изгуям.
Положение наше было отчаянное. Спереди отчаянно отбивались красные, не пуская нас к Геническу. Слева – море, справа – лава красной конницы, сзади – напирала пехота красных. У нас форменный кавардак. Наши цепи сблизились на двадцать шагов. Мы пробиваемся медленно, а самурцы отступают быстро. Наши подводы остались сзади. Подводчики лежали на земле, придерживая перепуганных лошадей. Я вспомнил, что у меня на подводе остались книги и журналы, которые я захватил в имении. Между цепями болтались какие-то типы. Бегала с плачем какая-то баба-подводчица, отыскивая корнета-армянина, который взял у нее лошадь. Между цепями отходило орудие. Оно работало отчаянно. Я никогда не слыхал такой стрельбы. Снарядов до девяти выпускали в минуту. Быстро отбежит, запряжку отведут в сторону – и сразу беглым огнем снарядов пять, назад, затем поворачивают направо и снарядов пять по кавалерии, затем поворачивают вперед и снарядов пять по Геническу. Затем быстро подводят лошадей, опять отбегает, опять беглым огнем назад, вправо, вперед, и опять отбегает, и опять отчаянная стрельба. Оно одно, вероятно, и пугало красную конницу. Хотя у нас у всех настроение такое, что «не подходи!».