Целься вернее, не гнуться!
Слушай команды слова,
Дай Бог домой вам вернуться.
В ногу, ребята, раз, два.
Певцы уже давно замолкли, а на палубе публика не расходилась. Все стояли молча, и в голове у каждого роились думы. Думы о прошлом, о далеком милом доме. Да все это сон и сон… Кошмарный сон. Увидим ли мы опять свои избушки, своих родных? А звезды ласково мигают с темного небосклона и радуются тишине и красоте природы. И, казалось, вчерашнего кошмара совсем не было. Под утро тронулись.
10 апреля. День был жаркий. Мы лежали в угольном трюме на грязном полу и страдали от жажды. Получили хлеб и селедки (еще оставшиеся с баржи), а воды нет. Пить хочется страшно. В 12 часов дня дали по стакану чая. Я выпил, но жажда еще увеличилась. Но воды не отпускали. Все были озлоблены и страшно ругались.
Ночью должны быть дома, вот где напьюсь воды! Часов в 9 вечера показались огни пролива. Справа вертящийся маяк Еникале. Слева неподвижный большевицкий маяк. Мы придерживаемся нашего берега, высокого, скалистого, темного.
– Потушить огни и не курить! – раздалась команда.
Прикрыли люки. Идем тихо, даже не разговариваем. Один только кочегар часто выбегал из машинного отделения и открывал дверь, откуда падал на палубу свет.
На нашем маяке уменьшили огонь. Очевидно, чтобы не осветить большевикам нас.
Полчаса томительного ожидания.
Проходим узкое место пролива.
Тихо. Плавно стучит машина. Близко ползет назад высокий берег Еникале. Ждем. Вот-вот большевики нас заметят и раздастся гулкий выстрел орудия.
Но нет. Кажется, прошли самое страшное. Пролив стал шире. Открыли люки.
Перед нами громадное судно, освещенное ярко огнями. Стучит динамо.
– Кто идет?! – раздалось в темноте с судна.
– «Сосите».
– Проходите, «Ростислав»!
Мимо слева плывет громадный корпус красивого броненосца. Слава богу, мы дома.
Через час на рассвете мы выгружались. Голым приказано было остаться на пароходе, пока подадут за ними подводы. А кто был одет, пошли по квартирам в Катерлез.
Приходим на старые квартиры.
Хозяйки, встречая нас, ахали и охали, а мужички злорадно посмеивались.
Во многие квартиры не вернулись хозяева. Тот утонул, тот убит, тот ранен. Сохацкий набросился на жену армянина, из-за которого погиб его брат, и начал ее всячески преследовать.
11 апреля. Сегодня на площади села была отслужена панихида по погибшим в десанте. Почти все плакали. Жалко товарищей. Ведь вернулась едва третья часть. А день теплый, настоящая весна. Сегодня прочел прощальный приказ генерала Деникина. Он посылает прощальный привет и низкий поклон всем честно шедшим за ним. Рядом висит приказ нового главнокомандующего генерала Врангеля, в котором он говорит, что принимает командование в тяжелую годину, ни победы, ни славы он не обещает, а говорит, что надеется нас вывести с честью из настоящего положения. Я с первых слов глубоко поверил ему, ибо еще, кажется, ни один военачальник так не говорил. Все всегда обещают победу или, по крайней мере, надежду на нее, а этот ясно, не закрывая глаза, говорит: «Впереди нас неприятель, а позади море. Отступать нам некуда. Или умереть, или победить, но обещаю, если предстанет нам тяжелая минута, я вас всех выведу с честью». Я ему верю глубоко.
12 апреля. Пишу дневник. Возобновляю все сначала по памяти. Если в числах позволю малую погрешность, то это уже вина моей памяти, но, думаю, пишу точно.
13 апреля. Сегодня все вернувшиеся с десанта солдаты произведены. Гильдовский и Корнев старший унтер-офицер. Васильев и я – младший. Писал дневник. Сегодня мне поручик Лебедев сказал, что мы здесь будем формироваться. Получим аппараты и будем опутывать связью весь Керченский полуостров. Пока несем пешую связь. Поручик Кальтенберг и механик Шапарев больны тифом, и за начальника команды поручик Лебедев.
14 апреля. Штаб полка перешел в село Булганак. Это в 3 верстах к северу от Катерлеза, между гор. Я и Гильдовский получили приказание устроить здесь центральную станцию. Получили два фонических аппарата[113] и индукторный коммуникатор на 12 номеров.
15 апреля. Вчера возились целый день, провели из Катерлеза до правительственных проводов версты две шестовую линию с телеграфным 3-миллиметровым проводом. Соединяли и переключали правительственный с Керчью. Сейчас сижу в Булганаке в центральной, работаю на три номера. Пишу дневник, читаю газеты. Генерал Врангель молодчина, везде разъезжает, везде бывает – и на фронте, и у рабочих. Воистину как Петр Великий. Был в Керчи, но я из-за дежурства не мог его увидеть. Сегодня узнал, что задача нашего десанта была: отвлечь красных от Чонгара и взорвать мост на Новоалексеевке. Первое мы сделали, а второго нет; говорят, Звягин забыл взять взрывчатые вещества. Говорят, нашему десантному отряду было приказание ехать обратно, еще когда мы не дошли до Геническа, так как наши части прорвали фронт на Чонгаре, но полковник Звягин будто давал телеграммы, что дела наши блестящи, и мы нарвались. Наши же в тот день занимали Новоалексеевку. Генерал Врангель и епископ Вениамин[114] наступали с первыми цепями. Епископ шел в полном облачении с крестом и благословлял солдат, раздавая крестики, а генерал Врангель тут же раздавал Георгиевские кресты и многих производил в чин.
Все пели «Спаси Господи». Красные будто бы от одного зрелища бежали. Ну теперь дело у нас в верных руках, жаль только, что генерал Врангель раньше не принял командования. Мы бы не бросили так Новороссийск.
16 апреля. Сижу в квартире поручика Лебедева, у него свой телефон, который соединен с центральной. На центральной сейчас Гильдовский. Из окна квартиры поручика красивый вид на пролив и гору Митридат, у подножия которой Керчь. Поручик хороший человек, все угощает молоком. Вечером беседовал с ним. Он сам москвич, в германскую войну был в артиллерии. Говорит, что он левый с[оциалист]-р[еволюционер], марксист. Бежал из Москвы, где был арестован большевиками. Здесь же служит также по приказанию партии с[оциалистов]-р[еволюционе]ов до особого распоряжения. Он говорит, что в партии он был начальником боевых [э]с[е]ровских организаций Украины. Около часа он сообщал мне программу их партии. Программа мне понравилась.
18 апреля. Сегодня тянули линию и делали переключения Булганак – Тарханы, порт Мама[115] –Тарханы – Булганак и Катерлез – Булганак – Керчь. Гильдовский ездил делать переключение в порт Мама. Центральная работает на 6 номеров. Теперь похоже на центральную – беспрерывные звонки. Шапарев вышел из лазарета. Он все время болел тифом. Бредил. Во время бреда порезал санитару бритвой руки.
20 апреля. Поступил в нашу команду Башлаев, прибыло двое солдат-вольноопределяющихся (гимназисты из Лебедина А. Иваницкий и Т. Горпинка). Я, как старший телефонист, устроил их на квартиру и зачислил на довольствие. Уже кончаю дневник за Кубань. Целый день нечего делать, если бы не линия в штаб полка. Кабель дали поношенный, и он ежеминутно дает внутренние порывы. Дают г… и хотят, чтобы была связь.
24 апреля. Сегодня кончил дневник, довел до Геничевского десанта. Слава богу. Не знаю, что и писать. Сейчас абсолютно ничего не делаю, дежурю с Гильдовским на центральной. Питаюсь акридами и диким медом[116]. Ибо пища у нас не изменилась, так что едим один хлеб черно-красный, да еще прикупаем молока, если попадется монета. Здесь вокруг Керчи и окрестных сел масса каменоломен с длинными ходами. Есть ходы по нескольку верст. В этих ходах живут, говорят, дезертиры, просто бандиты. Поручик нам советует по ночам, если придется ходить в поле на линию, то брать винтовки. Винтовки у нас канадские, затвор – как у орудия. Сегодня рисовал вид из окна на пролив, Керчь и гору Митридат. Хорошо. Цветет миндаль и сирень.
26 апреля. Расстался с Корневым и Гильдовским, ушли в Алексеевское военное училище в Севастополь[117]. Гильдовский долго уговаривал меня ехать с ними.
– Я с тобой сжился! – говорил Гильдовский, идя со мной по полю.
Трава после дождика была мокра, и ноги у нас были покрыты росой.
– Едем! – упрашивал Гильдовский. – Что за смысл здесь тянуться перед разными Кальтенпупами.
Но я отказался. Сейчас, когда с минуты на минуту ожидается катастрофа, учиться на офицера – рискованно. Распрощался с Гильдовским и Корневым. Все-таки скучно. Из всей батайской команды (человек 150) остался один я да Шапарев, да еще Васильев (хотя тот поступил перед оставлением Батайска). Поручик Лебедев сегодня вечером позвал меня.
– Ну! – сказал он. – Расстался я с Гильдовским – он был мой друг и ближайший помощник, мне одному теперь совсем скучно, переходите ко мне на квартиру!
Я, недолго думая, – перешел. Поручик советовался со мною, как устроить линию (8-верстную) в порт Ян-Чекрак. Мы долго смотрели на карту. Я, чтобы не ударить лицом в грязь, делился с ним своими соображениями, хотя, конечно, линию наведем так, как найдет нужным поручик. Поручик Лебедев смеется: «Кальтенберг поправился! – говорит он. – Черт хрипатый, когда заболел, не подал рапорта о болезни, а сейчас поручик Лебедев утвержден начальником команды и теперь Кальтенберг живет на бобах – придется быть младшим офицером!»
10 мая. День моего рождения. Произошло переформирование нашего полка. Бригада переформирована в полк. 1-й и 2-й полки образуют два батальона. Самурцы ушли на фронт. Командиром полка полковник Бузун[118]. Теперь 2-й полк не будет ловчить[119]