– К этому коммутатору надо приделать громадную ручку, чтобы можно [было] хорошо размахать им и забросить его.
Но Шапарев нам ехидно шепнул: «Ни бельмеса он не понимает». Сперва Шапарев боялся, как бы он не отбил у него теплого места механика. Но теперь спокоен. Чиновник Щетковский только хвастун. Шапарев же кроме своей работы починяет всем часы, швейные машины, граммофоны и проч. Деньгами не берет, а молоком. Ходит по мастерской в одной рубахе, как помещик, а на окнах молоко, сметана и опять молоко.
– Пей! – всегда угощает он меня. Я обпиваюсь. Он харьковский хохол и большой чудак, бежал от большевиков, прогорев в подряде на 70 тысяч, как говорит он.
Сегодня вечером были у поручика Лебедева, угостил меня молоком, дал газет.
– Ну что у вас нового? – спросил он.
– Ничего нет хорошего! – ответил я. – Виленцы все захватили и вертят по-своему!
– Ничего! – усмехнулся он, наливая еще молока. – Кажется, они довертятся, что уйдут на фронт, а мы останемся еще здесь, все недовольны ими, – добавил он.
28 мая. Черт его знает: новая метла чисто метет. Теперь у нас утром и вечером молитва, поверки, занятия. Я должен дежурить не в мастерской, а в центральной, завели книгу для записи телефонограмм. Украл из нее листов десять для дневника. В общем, довольно жить по-семейному. В центральной два коммутатора. Индукторный на 12 номеров и фонический на 6 номеров и еще отдельных 4 аппарата. Звонки и гудки не умолкают до поздней ночи. Днем дежурит и офицер. Все ничего, да пища скверная, вот сейчас пишу на голодный желудок. Иваницкий (я с ним по очереди хожу за обедом) принес манной каши с бычками и постным маслом. Поел ложки две, дальше не идет. Оставили – может быть, вечером съедим. Мясо бывает в неделю раз, да и то кость одна.
30 мая. Сегодня произошел скандал. Нас стали совсем паршиво кормить. Сегодня дали ячменную крупу с постным маслом и по две селедки. Полагается 5 селедок на двух, но каптер наш одну зажимает: «Не буду же я ножа сыростить!» – говорил он. «Так дай пять на двух, мы сами порежем!» Он молчит. Их лавочка. Каптер Левитский, Гусаковский и Аносов, три телеграфиста штабрига[124], они и ворочают в компании. На днях Куприянов был дежурным по кухне, дали мясо, они кости бросили в котел, а из мяса хозяйка квартиры им жарит на масле котлеты. Куприянов пошел и заявил Таунбергу. Они засыпались. Теперь злые на нас. Но никакого возмездия. Сегодня мы отказались брать обед и заявили, пусть дают деньгами лучше, как уже давно получают роты.
31 мая. Сегодня выдали два фунта черного хлеба (с остюками). Ложек 5 чайных сахару, ¼ фунта табаку на неделю, кусок мыла на месяц, чай (чуть не полфуражки на троих) и 1750 рублей кормовых на неделю по 250 рублей в день.
2 июня. Живу одним молоком, бутылка утром – 70 рублей, бутылка в обед 70 рублей и вечером, вот и все, да 2 фунта хлеба, и больше ничего. Можно бы чаю согреть, но вокруг, кроме камня, ни одной щепки. Народ бедный, вернее скупой и жуликоватый, – ярые большевики. Без денег не даст кружки молока и охапки соломы.
4 июня. Объявлен конкурс на трафарет для погон. Буква «А» – премия – 10 000[125]. Молоко уже опротивело, хочется чего-нибудь твердого. Эх! Борщу бы поел. Даже ходишь в… как больной.
5 июня. Получил за апрель месяц жалованье 2200 рублей, как младший унтер-офицер. Офицеры получают каждый день 250 рублей кормовых и 15 000 жалованья и еще какие-то прибавки.
6 июня. С Иваницким был в Керчи. Постригся. Купался в купальне, купил ¼ фунта табаку, бумаги курительной из бандероли, один фунт белого хлеба и ½ фунта абрикос, и все жалованье вышло. Хотел купить орехов, но они 600 рублей фунт. Это мне надо почти полмесяца служить. Был на приморском бульваре. Много гуляющих, и все хорошо разодеты. Жизнь как была и в старое время. Вечером какой-то концерт будет. Уже собираются музыканты, устраивают сцену. Да, с деньгами можно хорошо жить. Не удалось сходить в музей – закрыт. Был на пристани, здесь стоит английский гидрокрейсер[126] «Пегас», на нем штук 15 гидроаэропланов. Опускаются с крейсера на воду краном, а по воде носятся, как по земле. Шесть человек матросов маршируют на берегу. Кругом поворачиваются через правое плечо, приемы у англичан неважные, не похожи на солдат. Стоят английский и русский миноносцы. Русский потертый, старый, но чистенький и блестит весь. На нем матрос «сушит мушку» (стоит под винтовкой). Идет лодка, за ней на лестнице стоит водолаз, англичане удивленно смотрят на него, у старого парохода водолаз опускается на лестнице в воду, и через минуту слышны подводные стуки.
8 июня. Сегодня выдавали шинели. Поручик Таунберг раздавал сам. Сперва выдал виленцам, а потом нашим. Мне не дал, но потом, когда оказалось, что хватит всем, дал и мне. Он на меня не доволен за то, что я не подлизываюсь к нему, как некоторые, а особенно Зак. Виленцы одеты вообще хорошо. Им Слащев зимой выдал все обмундирование. Не так, как у нас в Батайске, – на взвод один пояс и пара ботинок.
Чиновник Щетковский все мастерит в мастерской, завладел инструментами Бойера и никаких двадцать.
9 июня. Сегодня часов в 9 утра сообщили мне, что провод Катерлез – Керчь не работает. Я отправился в мастерскую взять инструменты. Бойер уже гнал от старосты подводу. Решили ехать вместе. Перед отправлением Бойер пошел в мастерскую.
– Дайте мне плоскогубцы! – обратился он к Щетковскому.
– Приобретите себе! – сказал тот, закрывая ящик с инструментами.
– Но ведь вы же мой инструмент берете, – вспылил Бойер, – наконец, вы пользуетесь моими тисками, давайте тиски!..
Кинулся он к тискам.
– Не дам! – Щетковский обнял тиски. – Я их не съем!
Бойер пошел и заявил поручику Лебедеву. Поручик Лебедев был за что-то недоволен на Щетковского. Он обрадовался случаю и босый прибежал в мастерскую.
– Господин Щетковский, – грозно сказал он, – отдайте Бойеру кусачки!
Щетковский, бурча, повиновался.
Поручик Лебедев изъявил желание ехать с нами на линию и босый и без фуражки сел в подводу.
– Чиновник Щетковский! – крикнул он с подводы в окно мастерской. – Если я по возвращении с линии найду вас в мастерской, я с вами иначе разделаюсь. Сейчас же чтобы вас не было! Трогай драндулет! – крикнул он и, растянувшись на дне повозки из-под навоза, расхохотался. – А ну посмотрим, перепугается или нет, если уйдет, ну и дурак же он будет.
Мужик ругается. У него кобыла доится, она с жеребенком. Жеребенок дома, а в полдень нужно доить. Линия действительно была порвана. Бойер взял в руки телеграфный провод. В это время кто-то звонил. Бойер бросил провод с ругательством, испустив при этом звук (не ртом, конечно).
– Що мы тут будем дурака валять! – сердился мужик на Бойера и взял провод, чтобы соединить. – Ой! – вскрикнул он и упустил провод.
– Что?! – засмеялись мы.
– Звонэ! – недоумевая, смотрел на провод мужик.
Бойер полез на столб, а мы лежали на земле.
– Как хорошо, – говорил поручик, – смотрите, вид какой на пролив, на Тамань, черт его знает, не хочется возвращаться в этот душный Катерлез.
Порыв наладили. Подводчик просит поспешить, пора кобылу доить.
– Не бойся, дядя, – уговаривал его Лебедев, – и мы подоим!
Стали доить. Мы придерживаем ноги, а Бойер доит в бутылку. Кобыла брыкается, молоко брызгает на траву, на бутылку и на руки Бойера. Все же надоили полбутылки.
– Давайте поговорим с Шапаревым! – сказал поручик.
Включили аппарат.
– Центральная, дайте мастерскую!
Вызвали Шапарева.
– Что, чиновник не ушел? – спрашивает поручик.
– Сидит тут! – отвечает Шапарев.
– Передайте – возвращаемся!
Решили подстроить с ним штуку. Поручик ушел на квартиру, и мы вошли в мастерскую. Щетковский что-то пилил напильником.
– Господин чиновник! – сказал Бойер, подходя к нему. – Неужели вы сердитесь, ведь мы пошутили!
– Ничуть… – надулся он. – Я не дурак!..
– Интересно нам сегодня подвезло, – обратился Бойер к Шапареву, – едем в село, а одна баба, у нее корова отелилась, кричит, хотите молока, угощает нас, мы выпили и еще в бутылку налили, но мы уже напились вдоволь… Хотите? – предложил он Шапареву бутылку.
– У меня своего куры не клюют! – покосился Шапарев на окно с кувшинами.
– Может, вы выпьете? – обратился Бойер к Щетковскому.
– Отчего же!
И он выпил молоко.
Едва он выпил, как мы расхохотались.
– А знаете, молоко вы выпили кобылье!
– Это ничего! – спокойно ответил он. – Я люблю кобылье молоко, оно полезно!
Хороша польза, если оно текло через грязные пальцы Бойера.
10 июня. В Катерлезе устраивают аэродром. С Тамани часто прилетают большевицкие аэропланы и бросают бомбы в Керчи. Наши решили здесь поставить свои. Стоят три «Ньюпора»-истребителя и один тяжелый «Voisin – гарба»[127].
Сегодня вечером пришел в мастерскую. Шапарев лежал на диване на хозяйских подушках и гладил живот. Чиновник Щетковский сидел перед свечой и читал Генриха Сенкевича[128]. У него какой-то не то польский, не то жидовский акцент.
«О, хорошая погода не позволяет мне засиживаться в доме, – сказал Янек, – читал он, – и я часто выезжаю на охоту, бываю у Радзивиллов…»
Шапарев хлопал сонными глазами, как баран, и, вероятно, ничего не понимал.
«Месса совершалась на открытом воздухе, – читал Щетковский как пулемет, – и толстый аббат, отдуваясь от жары и тяжелых облачений, которые…»
– Пфу! – дунул Шапарев и задул свечу.
Секунда молчания. Мы очутились в темноте.
– Что это значит? – раздался удивленный голос чиновника.