свистала над головой. Калинка был без винтовки и удрал. Послали учебную команду – ничего не нашли. Позавчера там же зажгли неизвестно кто саперный провод, который лежал на земле. Сгорело с ½ версты провода и несколько копен сена.
23 июня. Страшная жара. Ходим босиком, едим миндаль и абрикосы. Лето в разгаре.
Сегодня утром по нашей улице везли молотилку и порвали провод в мастерскую. Провод был перекинут через улицу от одной трубы хаты к другой. В Катерлезе нет на улице ни одного дерева, а дома черепичные с кирпичными причёлками[130], заборы все из дикого камня. Прямо хоть плачь телефонисту. Некуда прицепить провода. Ни на хату, ни на дерево, ни на забор. И вот мы цепляем с трубы на трубу.
Когда молотилка порвала провод, то повалила верхушку трубы. Думали, думали, как его лучше прицепить, и решили привязать за ту же трубу. Нужно лезть на крышу. Крыша старая, черепичная. Лезть нужно легкому человеку. По общему решению таким оказался Строков. Строков полез. Мы сидели внизу. Было часов 5 утра. Вдруг на крыше раздался крик. Мы глянули туда. Строкова на крыше не было. Где же Строков? Вдруг из черепицы показалась голова. Бедняга провалился на чердак.
Перепуганная баба с ругательствами выскочила из дверей, за ней, плача, выбежали детишки. Крик, шум, гам. Баба хочет на нас жаловаться. Черт с тобой! Жалуйся! Чем мы виноваты, что на улице ни одного дерева, ни одного сука.
Сегодня давали обмундирование: сумки, фляжки, пояса. Солофненко по секрету мне говорил, что он слыхал в штабе полка, что мы скоро поедем в десант на Кубань, будто бы в Тамань. Там, говорят, все дешево.
24 июня. Скука страшная. Виленский полк завтра уходит на фронт, а наш остается. Добились своего. Чиновник Щетковский сошелся недавно с одной бабой. А сейчас уже ссорится с ней. Поручик Лебедев от имени командира полка вызывает его в штаб. Чиновник идет, конечно, напрасно, возвращается обратно, а поручик Лебедев с его женой гуляют на горе у монастыря и оттуда строят ему рожки. Щетковскому и так беда, он взял подряд поставить в определенный срок для полка трафареты[131]. Срок прошел, трафареты не готовы, каждый день он бегает в Керчь.
26 июня. Наш сосед имеет громадный абрикосовый сад. Здесь развито абрикосоводство. Он уже несколько дней приглашает нас стеречь его сад. Мы стережем. Едим абрикосы вволю. И лимонные, и персидские. Всех сортов. Поручик Бубликов до того наелся, что лежал под деревом, схватился за живот и не мог пошевелиться. Целую ночь мы носили абрикосы в карманах английской шинели к себе в огород под копны, а утром из-под копен в дом. У нас в комнате ½ мешка абрикосов. Уже надоели.
Хозяин приглашает стеречь и сегодняшнюю ночь, но мы решили сегодня поспать дома. Абрикосы еще есть.
28 июня. Сегодня абрикосы вышли, и мы пошли опять стеречь сад. Лежали под деревом на траве и едим сочные абрикосы. У нас канадская винтовка – новая, лакированная. Часа два ночи. Вдруг из-за каменной загары выглянула голова, за ней другая. Мы заметили и лежали не шевелясь. Голова скрылась. Через минуту через забор перепрыгнуло человек 10 парней и быстро подбежали к дереву. Один полез на него.
Иваницкий осторожно приподнял с травы винтовку и тихо, не производя шума, вставил в затвор патрон. Потом медленно прицелился в дерево, на котором сидел вор. Хлопнул выстрел. Парни, как воробьи, кинулись через забор, оставив трофей – пустой мешок.
Утром из сада, где живет командир полка, один тип тащил целый мешок абрикосов. Бесстрашный.
29 июня. Сегодня во дворе командира полка гремит оркестр. Справляют именины командира полка. От нечего делать ходим на линию. Квартира полковника Старикова – центральная. Линия идет через один сад. Там хорошие абрикосы. Вот мы под видом поверки линии через забор лезем в сад и пробуем. В этом году я столько поел абрикосов, как никогда.
1 июля. Сегодня ночью в саду был интересный случай с Вишневским (помощником Шапарева – рабочим екатеринославского Брянского завода[132]).
Иваницкий заметил, что кто-то перелез через забор и рвет абрикосы. Иваницкий обежал вокруг сада, чтобы отрезать вору дорогу на улицу, и крикнул:
– Стой, кто здесь?!
Из куста раздался жалобный голос.
– Это… это… Ива… Ива… Иваницкий?
– Я… а ты кто?
– Я, я, я – Вишневский!.. Я немного… Мне Шапарев сказал…
Я подбежал к ним. Вишневский был высокого роста, лет 35, но застенчивый страшно.
Мы удивились ему.
– Ведь мы же просили тебя, – сказали мы ему, – приходи, если хочешь, прямо в сад, зачем же ты пошел красть?
– Да я, я… не знаю… – говорил он испуганно.
– Ну иди, – сказал ему Иваницкий. – Вон посреди сада дерево, там хорошие абрикосы!
Вишневский пошел.
Возле того дерева была привязана цепная собака. Как она его не тронула – не знаю. Но собака умная. Днем она на нас кидается, а ночью идешь мимо нее с винтовкой – лежит спокойно.
3 июля. Идут усиленные занятия. Завтра приказано построиться с сумками, винтовками, фляжками. С полной выкладкой. Говорят усиленно, [что] едем в десант.
4 июля. Был осмотр выкладки. Занимались в саду под абрикосами. Занимался поручик Бубликов. Он хороший человек. Лежим под деревом и едим абрикосы.
5 июля. Сегодня работал на току у соседа. Крутил веялку. То я кручу – Солофненко насыпает, то Солофненко крутит – я насыпаю. Грязные, пыль и пот по всему телу. Зато обедали и ужинали хорошо. Работали с 5 часов утра и до 8 вечера. Генерал Врангель издал приказ, чтобы войска на местах стоянок помогали крестьянам убирать хлеб за плату по соглашению. Висит новый закон о земле, где земля передается крестьянам в собственность.
6 июля. Вечером в 8 часов. Кончили веять пшеницу. Перевеяли ворох три раза и снесли зерно в амбары. Навеяли пудов 500. Получили за работу по 4000 рублей. Помылись. На завтра приглашают работать на молотилку, 5000 рублей в день, и работа легче. Но мы решили завтра идти погулять в город.
7 июля. Сегодня с Солофненко ходили в Керчь. Весь заработок оставили в городе. Парикмахеру 50 рублей. Купальня 50 рублей. Белый хлеб 300 руб. фунт. Табак, мыло. Остальные отдам хозяйке за молоко.
11 июля. Скука страшная, делать ничего не хочется. Сидим целый день в мастерской. Поручик Лебедев босиком лезет в мастерскую и начинает от скуки философствовать о кубистах, футуристах. Шапарев, отдуваясь от жары, ходит по мастерской в одних штанах и бормочет себе под нос: «Чы ни[133] пошли бы вы все…»
15 июля. Ну и жара. Село все из камня. Прямо жжет и сверху и снизу. Нечего и писать. Кормят скверно. Куприянов часто ссорится со всеми, на дежурстве спит, но хитрый парень.
Когда его подпрапорщик Мартынов начнет пробирать, он говорит:
– Виноват, господин поручик!
– Что, что… что вы сказали? – смягчается Мартынов, переходя от «ты» на «вы».
– Виноват, господин поручик! – не моргнув глазом повторяет Куприянов.
– Гм… гм… да-с… пока еще не подпоручик… – млеет Мартынов, мечтая о двух звездочках, как Шапарев о подпрапорщике.
20 июля. Ура! Едем в десант! Прощай керченское молоко, вода, камса, противные абрикосы, от которых у меня давно понос. Сегодня наш полк переходит в село Карантин. Хотя начальство ничего не говорит, но на устах у всех поход. Довольно! С Пасхи засиделись. 4 месяца. А, признаться, не особенно хочется ехать. Генический десант еще до сих пор не выходит из памяти. Сегодня целый день мотали линии. Не ел до вечера. Устал страшно. Пишу эти строки, сидя у стола, на котором лежит сумка, тесак, скатка, фляжка. Сейчас уйду с мастерской. Хозяйка стоит у дверей – очевидно, боится, чтобы чего не унесли. Не знаю, что здесь можно унесть. Печку или трехкопеечный стол. Нас сменяют юнкера Корниловского военного училища. Они разматывали свои линии следом за нами. Работали неумело, видно, у них была мала практика. Мы быстрее сматывали, чем они разматывали. Мы им сказали, что ожидать их не будем, а если они хотят проследить, как у нас была налажена связь, то пусть прямо ложат линию на землю, а не цепляют к шестам. Они послушались. Ну! Пропала их линия! Пришли сюда какие-то калмыки. Бабы их боятся. Жители здесь напуганы прошлогодним усмирением восстания, когда чеченцы не разбирали виновного и невиновного, и просят, чтобы мы не уходили[134]. Нет, довольно попили нашей кровушки. Юнкера останутся на охране Керченского полуострова.
Погрузили мастерскую. Шапарев мне говорит, что чиновник Щетковский думает ехать с женой на подводе, «но мы ему не дадим! – смеется он. – Погрузи так подводы, чтобы ему не было места!». Я постарался. Двинулись. Проезжаем мимо квартиры Щетковского. Он выбегает на улицу:
– Куда же вы едете, а я?!
– Я не знаю! – пожал плечами Шапарев и не остановился.
– Возьмите же меня! – взмолился Щетковский.
– Давайте возьмем! – сказал я Шапареву.
Тот поморщился, но остановил подводу.
Щетковский уселся на задок, жена его держала узелок с пирожками и разной дрянью. Вечер. Проходили Керчь строем. В колонне по четыре. Я шел за взводного первого взвода. Публика удивленно смотрит, куда это движутся войска. Настроение у всех приподнятое. Неизвестность – и радует и пугает.
Село Карантин расположено в 5 верстах к юго-западу от Керчи, на берегу Черного моря, при окончании Керченского пролива. Берег каменистый высок и красив. По берегу, утопая в зелени, красуются богатые виллы. На горе село и церковь. С площади красивый вид на Черное море, пролив и «тот берег». Тамань. Видна Таманская церковь. Чаще и чаще публика смотрит туда, ведь скоро будем «там». Жители здесь хотя и лучше катерлезских, но цены солидные. Средний арбуз – 1000 рублей. Книжка английской ris-papir