[135] – папиросной бумажки – 250 рублей. Здесь стоит весь полк. Тысячи две народу. Стоим человек по 10 в одном доме. Хорошо, что погода хорошая, спим на огороде. Каждый день усиленные занятия, после занятий купаемся. Вода в Черном море очень плотная, и легко себя чувствуешь. Перед десантом я хочу научиться плавать и не могу. Никак не могу оторвать ног от дна. Иваницкий учит, но ничего не получается. А научиться необходимо. Линий не тянем. Пользуемся правительственными. Да и вообще заметно по всему, что мы накануне выступления. Поверили аппараты. Пересмотрели батареи. Перемотали, починили кабель. Заменили канадские винтовки русскими со штыками. Тесаки оставили для работы по линии. Имущества у нас много. Пожалуй, больше, чем было в Батайске. Там не было индукторных аппаратов и коммутаторов.
23 июля. Произошло переформирование. Наш полк входит в состав Сводно-Алексеевской дивизии: Алексеевский пехотный полк, Константиновское военное училище и Алексеевское военное училище. В дивизии будет тысячи три с половиной народа. Дивизию принимает генерал Казанович – старый алексеевец первого похода[136].
24 июля. Сегодня ходили на парад под Керченскую крепость. Полк встречал начальника дивизии. На зеленом лугу у валов старой крепости выстроился полк. Мы были с сумками и винтовками. По дороге, подымая облака пыли, несся к нам автомобиль. Раздалась команда: «Смирно! Слушай на краул!»
Звякнули винтовки в руках двух тысяч человек и замерли неподвижным лесом штыков.
Трубачи заиграли встречный марш.
Генерал обходил по фронту, здоровался, разговаривал со старыми алексеевцами. Во время обхода прилетел большевицкий аэроплан. Наш поднялся ему навстречу. Из Керченской крепости начали бить по нему из тяжелых орудий. Один снаряд этого орудия упал в Карантин и не разорвался. Зарылся в хлеву. Бабы окружили двор и боятся зайти внутрь двора. Был воздушный бой. Большевик удрал.
В Катерлез прибыло еще 6 аэропланов. Больших, со стрелами на гондоле. Говорят, это для десанта.
25 июля. Сегодня обучали нашу команду какой-то новой сигнализации аэропланам. Занимался летчик-офицер. Получили два больших полотна аршина[137] в 2 шириной и аршин 9 длиной. По краям в ширину две палки, как в географической карте. Так что они сматываются и разматываются. Нужно по заранее полученной инструкции знать, какой знак расстилать: крест, букву «Г», букву «Т», угольник или же тупой угол, острый. Если покажется аэроплан, следить в бинокль – свой или чужой. Если заметят, что свой, быстро расстилать полотно, стараясь на таком месте, где может сесть аэроплан, причем нужно разводить при этом костер, чтобы летчик по дыму мог судить, откуда ветер, чтобы ему спускаться против ветра. Тайну букв на каждый день должны сообщать свыше и держать в секрете. Знать должны только мы и летчики. Назначены постоянные сигналисты, Иваницкий и Солофненко. Ну теперь и я уверен, что мы скоро идем, и именно в десант.
Говорят, мы поедем на Новороссийск. Слухи ходят разные. Говорят, что готовится сразу несколько десантов. Были занятия. Перед вечером занимался поручик Аболишников. Ему хотелось разучить под ногу песню «Скажи-ка, дядя!» – с разными выкрутасами. Но ничего у нас не получалось. Часа 1½ ходили взад и вперед, пока начало выходить что-то. Уморились страшно.
27 июля. Сегодня выстраивались с винтовками и полной выкладкой, ходили на стрельбу. Выдали по два патронташа. Стрельба в ротах идет уже с неделю. Дали ружейного масла для винтовок. Сегодня получили по 4000 рублей кормовых денег, по две пачки табаку, бумаги. Приказано при высадке на Кубани не удивляться, что там все дешево, и не сыпать деньгами зря. Ну теперь и убеждаться нечего, что идем на Кубань. Сегодня Шапарев и Иваницкий, купаясь, заснули на камне и чуть не плачут. Солнце пожгло спины им, кожа полопалась.
28 июля. По вечерам мы сидим в конце села на каменном заборе и поем. У нас хорошие певцы. Левицкий 1-й тенор, Гусаковский 2-й и Аносов бас. Их любимая песня: «Уже років двісті, як козак в неволі»[138]. Невольно вслушаешься в текст.
Они поют с чувством, умело. Ночь тихая и теплая, настраивает на далекие-далекие и невозвратные мечты. А с большевицкой стороны подымается длинный луч прожектора и скользит по нашему берегу, временами ослепляя нас своими лучами.
Скоро будем там!
29 июля. Сегодня получен приказ: быть готовым людям и обозам. Завтра в 11 часов дня всем быть уже в Керченской крепости на пристани. Сегодня горячка, готовятся, укладываются. В мастерской у нас полный содом. Упаковывают аппараты, элементы. Элементы у нас все наливные, сухих нет. Приходится много бросать. Идет перемотка кабеля. Весь кабель с мотков приказано перемотать на катушки. На деревянные барабаны. По 4 версты кабеля. Итак, опять поход, опять поедем за море. Охоты особенной нет. Не знаю, чему все так рады. Предстоит еще раз отдать службу Родине.
Завтра идем. Но куда?..
30 июля. Сегодня еще рано утром двинулись обозы в Керчь. К 9 часам уже все было в крепости. Я с двумя человеками и одной двуколкой остались последние. Нам приказано дежурить, пока уйдет командир полка. По его отъезде снять три аппарата и смотать линию до крепости.
В 11 часов мы входили в ворота крепости. Керченская крепость – одна из старых крепостей. Но роль ее, как и вообще роль крепостей теперь, не значит ничто, и последняя служба ее Родине была в средине прошлого столетия[140], когда, не желая пустить англичан в Азовское море, спешно сделали из камня поперек Керченского пролива косу, теперь эта коса (около 4 верст длины) затянута песком и незнающий человек может всегда ее принять за природную отмель. С суши крепость не представляет решительно никакого укрепления. Даже подходя к ней вплотную, сразу не обратишь на нее особого внимания, просто какой-то бугор, заросший васильками, синяком и другими сорными травами. В крепости масса ходов. Ходов так много и они такие запутанные и большие, что не всякий решится далеко ходить по ним. Во многие ходы давно не заглядывал человек. Факт: недавно извлекли из далеких ходов трупы людей – как оказалось, красноармейцев, расстрелянных в 1918 году германцами[141]. Прошло два года, пока открыли трупы. Говорят, план всех ходов имеется у коменданта крепости. В одной подземной галерее на стене на высоте трех саженей у слуховых окон красуется нарисованный углем на стене громадный портрет генерала Врангеля. Особых сооружений в крепости нет, кроме небольшой часовни, дома коменданта и служащих радиотелеграфа, фонтана и высокой башни с телефоном и пулеметом против аэропланов. Громадные казармы, пекарни – все это находится глубоко под землей, стены бетонные, по нескольку аршин толщиной, и только трубы, выходящие из курганов, выдают их присутствие. Особая ветка железной дороги идет от Керченского вокзала в крепость на пристань.
На пристани идет суматоха. Идет погрузка на пароход «Амвросий» лошадей. Лошадь командира полка грузили около часу. Никак не дается, чтобы ее подняли, брыкается и срывается уже в воздухе. Ординарцы прямо измучились с нею. Наконец ее связали, окрутили со всех сторон, и лебедка заработала. Лошадь забрыкала ногами, но не тут-то было. Она повисла в воздухе и, опустив голову, печально заржала. На пристани поднялся смех. Мы погрузили свою повозку с лошадьми. Людям приказано быть на молу против крепостных ворот. Жарко. Бегаем пить воду. Фляжки то наполняются, то осушаются.
Часов в 6 вечера полк выстроился на деревянной набережной. Здесь стояла баржа громадных размеров. Подошли юнкера-константиновцы[142]. Вероятно, поедем на этой барже. Баржа «Чайка» громадных размеров, вся железная, плоскодонная.
Полк выстроился в каре. Посреди поставили аналой. Священник, отец Солофненка, и церковник Ив. Николаев, бывший шофер, уже дожидались здесь. Ждали начальника дивизии. Солнце уже заходило. Был теплый тихий июльский вечер. Волны слабо плескались о борта баржи и деревянной пристани. Люди стояли, тихо переговариваясь. Все с винтовками, сумками, скатками. Пулеметчики с пулеметами. Настроение у меня неважное. Как ни было плохо в Катерлезе, но сейчас бы лучше сидеть там, ходить опять на аэродром, бегать по линии, стеречь абрикосы соседа. В вышине парил большевицкий аэроплан. Вдали послышался гул автомобиля.
– Начальник дивизии! – понеслось по рядам.
– Полк, смирно! Равнение направо и налево! – раздалась команда командира полка. Стало тихо. Минута ожидания. Все притаили дыхание. Но оказалось, это был не начдив.
– Полк, оправиться!
Началось молебствие. Священник сказал речь, что настала минута послужить Родине и сразиться с коварным врагом, который, захватив святыни московские, торжествует там.
– Нас мало! – сказал он. – Но мы правы, а мы знаем, что не в силе Бог, а в правде!
Он окропил нас святой водой, пошел на баржу и там все окропил.
Началась погрузка. Около трех тысяч село на баржу. Теснота страшная. Едва-едва можно сесть, скорчившись, а лечь нельзя никак. Пройти тоже невозможно. Оружие и амуницию бросили в трюм, и на них тоже сидят, как сельди в бочке. Но говорят, что сейчас будет перегрузка на пароход. Обозы и все хозяйство наше на пароходе «Амвросий», там часть команды, Шапарев, чиновник Щетковский, писарь Капустян и другие, а здесь нас человек 10 с катушками, шестами и аппаратами. Подходит катер и берет нас на буксир. Заработала машина, и мы медленно отделились от берега. С пристани собравшиеся жители машут платками, некоторые крестят. Какой-то солдат заметался на пристани. Он не успел сесть на баржу. Через три минуты он, голый, бросается в воду и плывет за нами. Катер все прибавляет ходу, солдат отстает.