– Господа! – кричит командир полка. – Для успеха дела, кто желает – прыгай в воду и тяни на буксире баржу к берегу! Пловцы – а ну-ка!
Не успел он окончить фразы, как уже половина баржи раздевалась, а через 10 минут человек 200 пловцов тянули баржу на буксире к берегу. Интересная картина получилась – от баржи идут два каната. За них уцепились, как пчелы за щепку, человек по 100 и тащат к берегу с криком «ура!».
Баржа медленно движется к берегу. Из воды торчат головы да взмахивают сотни рук, как будто бы копошится в воде громадное чудовище. Они походили также на пчел, неожиданно застигнутых наводнением. Минут через 20 они уже подымали вверх руки – показывая этим, что идут по дну. Через несколько минут баржа стукнулась в песок. До берега саженей 70. Казаки уже давно на берегу. Их человек 15. Они выплыли на берег и с шашками бросились на пулеметы. Но те благополучно удрали. Пока казаки оделись – красные были далеко.
– Все раздевайся! – крикнул командир полка. – Быстро, не суетясь, бери только винтовки, пулеметы, патроны и диски. Снеси все на берег, затем вернись обратно за одежей, не толпясь, не суетясь, но быстро! – добавил он.
Все раздеваемся. Одежду, чтобы не спутать, уложили отдельно на башенке. Затем взяли винтовки, патроны, аппараты и катушки и стали спускаться по канатам в воду.
В воде уже сотни народу. Вода теплая, по шею как раз. Низким приходится туговато. Высоко держим над водой винтовки и аппараты. Как приятно. Дно глинистое, скользкое. На берегу оружие укладываем на песке и возвращаемся обратно на баржу. Дорогой купаемся. Затеяли игру в воде. После душного трюма чувствуется, что попал в рай. Обратно в баржу залезть невозможно, так как все лезут вниз по канатам с баржи. Наконец удается взобраться. Все на барже голые, одни уже мокрые, другие сухие. Здесь стоят и сестры милосердия, их никто не стесняется, ходят голые мимо их. Командир полка наблюдает за выгрузкой. Какой-то офицер поскользнулся в воде и окунул винтовку: «Лучше сам утопись, а винтовку сохрани! – кричит командир полка. – Живей! Живей, не будьте бабами!» Оружие уже на берегу. Спускаемся с одежей. Я за одежей взобрался на крышу башенки. Всю одежу сбросил вниз, а сам не слезу. Железо горячее и жжет все тело. Нельзя ни сидеть, ни слезть, жжет колени. Начнешь спускаться, живот жжет. Наконец я, обжигаясь, кое-как спрыгнул с башенки. Сбросили в воду шесты и погнали их к берегу. Взяли все катушки. Катушки несем прямо в воде. Ах, как приятна вода – теплая. Откуда-то плывут две лошади и за ними тачанка. Тачанку вытягивают человек 20. Я тоже добрался до тачанки. Ухватился за рессору и начал нырять.
Вода мутная. Дно размесили тысячи ног. Скользко. Я и Иваницкий решили еще покупаться.
– Довольно! Довольно! – кричат с берега. – Довольно возиться, быстро одеваться!
Сестры на лодке плывут к берегу. Одна полезла в воду, подняв уже в воде юбку.
Что, если сейчас налетят красные? Публика вся разбросана. Все голые и без оружия. Оружие ведь на берегу. Удрать тоже некуда. Нужно одеваться. Оделись быстро и, взяв каждый по аппарату, винтовке, всей выкладке, по две катушки, по 6 шестов и еще по деревянному барабану (на двоих), пошли к хутору. Роты тоже двинулись. Вскочили в хутор.
– Где вода? Воды? Дава воды?
Ни здравствуй, ничего.
Подбежали к колодцу. Там одна грязь. Уже вычерпали целый колодец. А другого нет. Перепуганная хозяйка говорит, что у нее нет больше воды. Снаряд из миноносца разорвался на дворе, сделав громадную воронку. В хуторе не было ни одного стекла целого.
– Як шо дуже хочете пить, – говорит хозяйка, увидев, что мы очень хочем пить, – то у мене, кажiсь, застався квас-сіровець! Як шо хлопці не випіли[149].
– Давай! Где?
Я забежал в камору. Там в бочке на дне был еще квас. Мутная вода и крошки хлеба.
– Уже выпили! – покачала головой хозяйка.
Я зачерпнул кружку, выпил. Одну, другую, третью. – Фу! Передохнул – и четвертую. Квас кислый – во рту полно крошек. Живот сразу заболел, а пить хочется. Наконец пошли. Это было движение верблюдов. Полк идет перегруженный донельзя. Проходим бакши. Рвем дыни, арбузы. Есть хорошие арбузы. Переходили кукурузы. Из-за баштанов видна какая-то хатка, вероятно хутор. Уже отошли версты на две от моря. Море скрылось за горкой. Живот сильно болит от квасу.
«Та-та-та-та-та-та», – затрещало из кукурузы.
«Тиу, тиу, дзз, виу, тиу!» – засвистали пули в кукурузе.
– Ура! – вспыхнуло в какой-то роте.
– Ура! – подхватили все, пулемет умолк, он уже наш – красные удрали. Слабо они дерутся. Одушевление большое. Мы уже отошли верст на 5 от берега. Моря уже не видно. Рассыпались в цепь.
«Та-та-та-та-та-та», – опять затрещал впереди пулемет.
«Трах-тах-трах-тах», – затрещали ружейные выстрелы.
Очевидно, тут дело серьезное.
Цепи легли. Правый фланг пошел в обход.
Поручик Лебедев подозвал меня.
– N, – обратился он ко мне, – здесь, – ударил он прикладом в землю, – будет промежуточная станция, немедленно отсюда ведите линию на хутор Бородин и оставайтесь там до моего приказания; порчу линии исправляете вы!
Я бросил на землю ранец, скатку, взял только винтовку, аппарат и две катушки и понесся колбасой.
Решил напрямик через бакши и кукурузы.
Сзади разгорелась перестрелка. Изредка шальная пуля шелестела в кукурузе. Я шел быстро, цепляясь за огудину[150] арбузов, дынь, огурцов, ломая стебли кукурузы. За спиной звонко стучала заранее смазанная катушка.
«А что, если в кукурузе где-нибудь засели красные? – подумал я. – Вот будет мне жара». На всякий случай дослал патрон в патронник и поставил на предохранитель.
Вот уже видно море и хутор Бородин. Баржа уже стоит пустая, на берегу тоже мало народу. Навстречу по дороге идет наш 3-й батальон – гренадеры[151]. Я иду от них шагов двести влево.
Командир батальона снял винтовку с ремня и направил на меня и что-то кричит. Я не разберу что и иду своей дорогой. Вдруг солдаты ему кричат:
– Господин полковник! Это телефонист!
Он опустил винтовку.
Очевидно, он меня принял за дезертира. Конечно, катушки он за зеленью не видел, а судя по тому, что я иду по кукурузе обратно, мог принять. Прихожу в Бородин. Тут уже высадился штаб дивизии. Штабные купили барана за 1200 рублей. Какая дешевизна. Ведь в Керчи 1 арбуз 1000 рублей. Я привел линии и включил аппарат.
Поручик Лебедев мне ответил, говоря, что говорит с позиции под станцией Ахтари, а на промежуточной сидит Иваницкий, тоже его положение – один в поле.
Я разыскал дежурного по штабу офицера. Он бегал, суетился, устраивая на квартиру начальника дивизии. Штабные телефонисты суетились, устраивая центральную. Они не знали, как соединить начальника дивизии с комендантом и центральной – ведь все помещались в одной хате. И наконец решили устроить центральную на огороде в деревянной будке на колесах, а через нее соединить начальника дивизии с остальным штабом, хотя все они живут в одной хате. Но нужно же людям оправдать свое назначение связи.
– В чем дело?! – спросил дежурный офицер, заметя, что я направился к нему.
– Господин поручик, где прикажете поставить аппарат, привел линию из Алексеевского полка!..
– Уже линию?.. – удивился дежурный офицер и, бросив меня, побежал к начальнику дивизии.
– Ваше превосходительство, – кричал он, еще не добежав до хаты, – я уже восстановил связь с позицией!
– Благодарю, поручик, благодарю! – басил генерал Казанович, поспешно выходя из хаты с полотенцем в руках. – Дайте мне ее!..
Я установил аппарат на земле.
Они подошли.
– А где позиция? – спросил генерал поручика, беря трубку.
Поручик замялся и глянул на меня.
– В двух верстах от Приморско-Ахтарской, ваше превосходительство! – ответил я наобум вместо поручика.
– А вы что, с позиции? – взглянул он на меня.
– Так точно, ваш-дитство!
– Алексеевец?!
– Так точно!
– Молодец! – похлопал он меня по плечу. – Алексеевцы всегда были молодцами.
«Ага, ты восстановил связь…» – подумал я на поручика.
Генерал уже говорил по телефону с командиром нашего полка.
– Ахтарская наша! – воскликнул он, бросая трубку. – Передайте генералу Улагаю на миноносце и немедленно собирайтесь туда! – обратился он к дежурному офицеру.
Я взял трубку. Поговорил с Иваницким. Он говорит, что объелся арбузов и дынь и лежит в поле без движения, с трубкой у уха, а хозяин ближайшего хутора принес ему еще молока, хлеба, сметаны. От его слов мне захотелось жрать, ведь ел еще вчера утром, и то консервы.
Зовет меня поручик Лебедев.
– N, – кричит он мне, – посылаю вам Хрисанфова, он поможет вам сматывать линию, смотайте до промежуточной, я приеду с подводой и заберу все имущество. Скорее работайте, здесь вас ждет хороший ужин!
Голос у него веселый – очевидно, уже пожрал. Черт его знает, всегда я попаду куда-нибудь в захолустье. Хорошо, что дела наши идут ничего. Ахтари уже наши. Теперь будут выгружаться пароходы. Тогда бояться уже нечего. Пока же свою задачу мы выполнили.
Штаб дивизии уже укладывался на хуторские подводы и выезжал. Я выключил аппарат и начал мотать линию. Уже полторы катушки намотал, а Хрисанфова нет. Страшно неудобно работать – аппарат, винтовка, патроны, две катушки. Я ругал всех и вся. Наконец пришел Хрисанфов. Я накинулся на него, почему так поздно. Но, оказывается, он смотал линию от Ахтарей до промежуточной. Часов в 5 дня кончили работу на промежуточной.
Уже вечереет. Мы сидим на баштане. Около нас куча имущества, а поручика с подводой все еще нет. Пришел хозяин с соседнего хутора.
– Здравствуйте, спасители наши! – протягивает он нам руку.
– Какие мы спасители?
– Как же, вы спасли меня.
– Как?!
– Да сегодня утром слышу я стрельбу. Вышел за ворота, гляжу: бегут, что есть мочи, коммунисты. «На, – кричат, винтовку, иди с нами, белые высаживаются!» Дело, думаю, плохое, пошел с ними. Вдруг в кукурузе пулемет как застучит. Я упал на землю – да ходу. По кукурузам да по бакшам. Залез меж гарбузами и лежу. Гляжу, ваши идут прямо на пулемет, взяли его и пошли дальше. Я вылез – да давай Бог ноги – в хутор. Идемте ко мне вечерять