Я поздоровался с ним.
– Вот это позиция? – спросил я его.
– Нет, позиция в четырех верстах впереди, я только оттуда!
– Как красные?
– Их и не слышно… ты знаешь про третий батальон?!
– Про гренадер… порублены!
– Все до одного! Идем, они вот! – указал он в кусты.
– Как же так? – спросил я, идя за ним.
– Да сами виноваты – мы высадились и пошли на Ахтари, а они без всякой связи и без пулеметов двинулись сюда, на них налетела Дикая дивизия красной конницы[155] и всех порубала. Конечно, они бы никогда бы не подпустили конницы, – добавил он, – но, очевидно, у них не хватило патрон.
У кустарников терновника в четыре ряда лежали голые трупы. Их было больше сотни. Их крестьяне собрали в одно место и положили в ряды. Все тела разбухли, вздулись. Горло почти у каждого перерезано, у иных разрублены головы, у некоторых вырезаны на лбу кресты. Лежит мальчик лет 12. «Вот, – узнает Солофненко, – полковник!» У него рассечена голова, вырезан крест, и он показывает кукиш, вытянув вперед руку. Жутко!
Рядом крестьяне молча роют братскую могилу.
– Вот этого офицера, – указывают крестьяне на полковника, показывающего кукиш, – большевики привели на хутор и говорят: «Сбрось погоны», а он им – на! – и дал дулю. Тут его и зарубили и крест на лбу вырезали.
– А что за красные? – спросили мы крестьян.
– Конница, злые все, на головах носят рога коровьи[156]. Одну сестру милосердия, вашего полковника одного и еще несколько человек не зарубали, а погнали куда-то за собой!
Из батальона остались люди, которые оставались на барже при вещах. Лица у всех мертвецов удивленные, глаза широко открыты и остекленели. Все стояли молча, созерцая эту страшную картину. Тишину вечера нарушал только стук заступов да шорох выбрасываемой земли из копающейся могилы.
– Ну, теперь, Саша, держись! – сказал тихо Солофненко. – Красные не помилуют – или победа, или смерть.
У меня стало плохое настроение. Бомба в Ахтарях. Проклятие матери убитой дочери, изрубленный батальон. Нет, не будет проку из нашего десанта. Эх бы сейчас обратно в Керчь, но туда и мыслить нельзя. Никак не уедешь. Подошел Мартынов.
– Господа! – сказал он. – Зарядите винтовки на четыре патрона и никуда ни на шаг без винтовки. Дальше ста шагов никуда, приказано так!
Вечером Солофненко ушел во 2-й батальон на позицию, а я остался у будки с аппаратом. Телефон лежал на траве у будки под откосом насыпи. Здесь же, закутавшись в бурку, сидел командир полка. Он был грустен и молчал. Еще бы. Опять потеря целого батальона. Опять Геническ. Прямо не везет.
Вечер был тихий, теплый, августовский. Все сидят, тихо переговариваясь, как будто бы здесь был покойник, а покойник был близко, и не один, а целая сотня. Вечная память убиенным героям. Вы погибли за Родину. Хотя не видно успеха нашего дела, но все же когда-нибудь и о вас вспомнит Родина и с благодарностью скажет:
– Они погибли за меня, стремясь спасти меня от насилующего врага…
Я никогда не забуду этот вечер.
Ночью из Ахтарей прибыла дрезина с «качалкой», подвезла патрон и уехала обратно, на ней уехал адъютант полка. Все-таки уже есть быстрая связь с портом. Скорее бы выгрузили артиллерию и кавалерию, а то с винтовочками не навоюешь.
3 августа. Будка. Утром в 6 часов отдан приказ в 8 часов утра перейти в наступление по линии железной дороги. Приехал поручик Яновский на дрезине.
– N, – сказал он мне, – идите на позицию во 2-й батальон, с вами пойдет Васильев, возьмите аппарат и моток кабеля. В 8 часов утра батальон пойдет в наступление, вы будете с ним, при всяком удобном случае включайтесь в правительственную линию. Верхний провод. Где провода порваны, соединяйте. Но когда будете говорить, то обрывайте провод в сторону противника, а когда будете выключаться, то говорите сюда. У нас два аппарата, не бойтесь, красные не подслушают, – засмеялся он.
Я пошел. Идем с Васильевым по кустам, по тропинке вдоль насыпи. Через час подошли к мостику. Бетонный, небольшой. Провода оборваны, и один идет под мост. Я заглянул туда.
– Ааа. Здравствуйте, симулянты! – раздалось из-под моста.
Там на разостланных шинелях лежали Иваницкий и Солофненко. Аппарат и винтовки стояли в углу, а около них стояла целая ярмарка кувшинов со сметаной, с молоком. Одни уже пустые, другие еще не тронуты. Это была батальонная станция.
– Здравствуйте, бандиты! – влезая на четвереньках под мост, ответили мы. – Как живете, много обобрали проезжих?
– А вот! – указали они на кувшины. – Пять рублей кувшин, сколько угодно, наверное, дальше будет по рублю кувшин.
Мы приложились к молоку.
– Ну, как у вас? – спросили мы.
– Вчера разведка приезжала, а так ничего, через час выступаем, на, еще достань молока и хлеба! – добавил Иваницкий, подавая Солофненку 25 рублей крымских.
Тот вылез наружу и пошел в хутор.
Под мост, согнувшись, подлез адъютант 2-го батальона.
– Ну что, господа, приказов никаких? – спросил он.
– Никаких, господин поручик, в восемь наступаем!
– Да в восемь, черт его знает! – засмеялся он. – Может, уже пора, а во всем батальоне нет часов, а слыхали ночное приключение с дедом Макаровым?
– Каким?
– Да каптенармусом батальонным!
– Бородатым! Ну?
– Да, да, они вчера везли патроны на позицию из Ахтарей. Нужно было ехать по-над путями, а подводчик говорит: «Я вас повезу “напростец”[157] межою», и поехали. Ехали, ехали да и сбились с дороги. Блудили, блудили – уже полночь. Смотрят, огонек горит, поехали на огонек. Хутор. Остановились. Пошел старик спрашивать дорогу, и нет его. А повозки стоят на дороге в поле. Нет старика. Ждут, ждут. Давай ему кричать. Вдруг слышат: шуршит трава, кто-то лезет. Что такое? Смотрят, наш бородач на четырех лезет к повозке. Окликнули. А он ни жив ни мертв. «Братцы! – шепчет. – На этом хуторе красные!» Как хватили наши повозки да драпу. Оказывается, он зашел во двор, стоят оседланные кони, заглянул в окно, а там красные кавалеристы Дикой дивизии, со звездой на шапках и с коровьими рогами, играют в очко. Вот переср… старик. А главное, хорошо, что собаки его не слыхали. А то бы была ему крышка!
Поручик ушел. Ну и война. Мы на позиции, а где-то, не то в тылу, не то черт его знает [где], бродит кавалерия противника. Пожалуй, сейчас на позиции безопаснее, чем где-нибудь в Ахтарях!
Я вышел на насыпь. Батальон с песнями выходил из хутора и в колонне по 4 двинулся вперед над путями. Мы заявили, что выключаем аппарат и соединяем линию. Отнесли кувшины и двинулись. Командир батальона, бородатый полковник Логвинов, едет на своей гнедой лошадке, которую вчера выгрузили с «Амвросия», впереди батальона. Мы шли по путям, наблюдая за проводами, и, где порваны, наспех соединяли, спрашивая, нет ли каких приказов из штаба. Но штаб полка передает, что снимается и идет за нами. Проходим будку. На будке стоит дрезина «с качалкой». Мы, 4 человека, завладели ею и начали качать. Дрезина идет легко и быстро. Особенно под уклон. Мы на целую версту обгоняем батальон.
Полковник Логвинов грозит нам пальцем:
– Не зарываться… вы мне еще нужны будете!
Сзади нагоняет 1-й батальон. Красных и не слышно. Прошли уже верст 15, видна станица Новоджерелиевка и вокзал. Уже перевалило за полдень. Раздались выстрелы.
1-й батальон рассыпался у путей. 2-й пошел далеко в обход.
Подъехал с ординарцами командир полка. Он взлез на скамью дрезины, чтобы лучше наблюдать за боем.
– Немного их! – сказал он адъютанту, глядя в бинокль.
На вокзале показался дымок и приближался к нам.
– Очевидно, бронепоезд! – с тревогой произнес командир полка. – Это коряво, а наших орудий все еще нет, дайте Ахтари! – обратился он ко мне.
Иваницкий быстро взлез на столб и, обрезав провод, бросил мне, я включил аппарат.
Ружейная трескотня все разгоралась, пули уже свистали над нами. Грянуло орудие. Снаряды начали ложиться около цепей. Запела и над нами шрапнель. Подняв облако пыли по всей линии дороги, бронепоезд приближался. С винтовками нам с ним не тягаться, а орудий еще нет.
Нам приходилось туговато. Бронепоезд уже виден. Он выходит из станицы. Цепи наши то было ретиво двинулись, а то уже и не подымаются. Очевидно, у них дух упал.
– Готово Ахтари?! – спросил у меня командир полка.
– Готово! – ответил я, передавая ему трубку[158].
– Ахтари! – закричал в трубку полковник, отчаянно хлопая клапаном. – Говорит командир Алексеевского полка с позиции, дайте начальника группы.
– Это вы, ваше превосходительство?.. Будьте добры, когда прибудут орудия на позицию?! А?! Да, да!.. У них бронепоезд, и мы отступаем!.. Невозможно… Поторопите, будьте добры!.. Спасибо!..
Он бросил трубку и выругался:
– Черт возьми, артиллерия только начала выгружаться…
«Если артиллерия сейчас только начала выгружаться, – подумал я, – то когда же она прибудет на позицию, а сюда от Ахтарей верст 35, если не больше. Да они сразу и не выступят из Ахтарей, они еще попьют там молока да поедят сметаны».
Командир полка, стоя на дрезине, внимательно смотрел в бинокль.
– Первый батальон отходит!.. – сказал он адъютанту.
– А, Господи! – воскликнул он через минуту. – Это же безобразие, ей-богу… Ну и порядки!..
Он, очевидно, волновался за артиллерию. Около нас в пятидесяти шагах со страшным грохотом разорвался снаряд, подняв столб земли и дыму.
Вдруг командир полка встрепенулся.
– У вас, кажется, есть ключ для гаек?! – спросил он нас.
Мы ответили утвердительно. На дрезине был один ключ.
– Садитесь на дрезину и езжайте вперед, пока возможно, и постарайтесь развинтить рельсы.
Дьяков вскочил на дрезину и крикнул мне. Я последовал его примеру. Кто-то нам кричал: «Куда вы? Все равно ничего не получится!» Но мы нажали на передачу и быстро помчались под уклон, навстречу бронепоезду. Красные сосредоточили на нас огонь. Пули визжали в разных направлениях, но мы отчаянно мчались вперед, так что ветер свистел только в ушах. Уже обгоняем свои цепи. Я хотел остановить дрезину, но Дьяков вытаращил глаза, что-то кричит и все налегает на передачу. Уже наши цепи остались далеко сзади, мы вблизи станицы.