Жду, вот сейчас щелкнет пуля в лоб. С бронепоезда бьют из пулемета. Одна пуля ударила в скамью дрезины и с визгом пошла рикошетом в сторону.
Дьяков на ходу соскочил с дрезины.
– Тормози! – кричит он мне, догоняя дрезину.
Я еле удержал ее.
– Скорее ключ, скорее! – кричит он, запыхавшись. Я соскочил, и мы легли за насыпь. Пули отчаянно визжат и впиваются в насыпь.
Мы принялись отвинчивать гайку. Но оказалось, не так просто. Одним ключом ничего не сделаешь. Гайка вертится вместе с болтом. Что делать? Дьяков пыхтит, пыхтит, мы налегаем на ключ, но гайка не поддается. Я внимательно осмотрел рельсу. Оказывается, если даже мы гайки отвинтим и выймем болты, то нужно будет еще вынуть костыли из шпал, чтобы сбросить рельсу, а если мы костылей не выймем, то бронепоезд все равно пройдет.
В это время два снаряда с визгом разорвались около нас, затем третий – совсем близко. У меня уже у самого развинтилась гайка.
– Едем обратно! – сказал я Дьякову.
– Подожди! – крикнул он. – Надо что-нибудь сделать!
– Ну что ты сделаешь?
В это время в воздухе хлопнула шрапнель и вокруг нас со звоном посыпалась картечь.
– Да! Едем! – крикнул Дьяков, прячась за насыпь.
У меня мелькнула мысль.
– Давай перевернем дрезину на пути – все-таки задержим бронепоезд!
– Здорово! – согласился Дьяков.
Мы сняли дрезину с рельс и кое-как поставили ее поперек пути и, пригибаясь, побежали за насыпью обратно.
Командир полка поблагодарил нас за догадливость. Цепи отошли шагов на сто и залегли между копнами. Правый фланг наш уже был у станицы. Бронепоезд пускал снаряды, но не двигался дальше. Почему? Неизвестно. Или он предполагает, что мы подложили под рельсы шашку, и боится? Уже солнце садилось, когда на западе по дороге поднялось облако пыли, оно все приближалось и приближалось. Что такое? В чем дело? Все смотрят туда.
– Батарея! Батарея! – раздались радостные крики.
– Алексеевская батарея!
Батарея неслась карьером. Быстро снялась с передков. Уже наводят орудие. Дух у всех поднялся.
– Ай да молодцы! – раздаются похвалы.
«Бу-ух! Думм!»
Первый снаряд разорвался около самого бронепоезда. Наверное, задел его. Ура! Бронепоезд удирает.
Наша батарея начала бить по вокзалу. Цепи наши начали перебежки. Правый фланг уже вошел в станицу. Без сомнений, станица наша. Мы опять поставили дрезину на рельсы и двинулись вперед.
Влево от нас на дороге движется туча конницы, она несется рысью с черными знаменами с черно-красными значками и волчьими хвостами, идут густыми колоннами – это конница Бабиева, она сегодня утром выгрузилась и сейчас же двинулась в обход. Конницы масса, и конница превосходная. Ну теперь уже красные не страшны нам.
Ст. Джерелиевка.
Ночь. На улицах станицы столпотворение. Идут обозы и обозы, которые сегодня выгрузились. Конница, батареи, опять обозы, какое-то кабельное отделение, какое-то управление, интендантство. Спали у одного казака, угостил хорошим ужином: галушки с курятиной, курица жареная, чай с молоком, хотели уже ложиться спать, хозяйка несет яичницу с салом, потом арбузы. Легли в час ночи.
4 августа. Часов в 7 утра двинулись по железной дороге. При выходе из станицы гляжу, наши бегут на курган. Я понесся туда. Оказывается, на кургане зарыты наши взятые в плен гренадеры, которых, говорят жители, здесь ночью красные рубили. Их отрывают. Жители говорят, что они видели, как командира батальона и сестру милосердия красные погнали дальше на станицу Роговскую. Выступаем из станицы, за нами теперь движется масса обозу, два военных училища. Наша дивизия идет по железной дороге, влево пошла в обход конница Бабиева, вправо от железной дороги пошла конница генерала Шифнер-Маркевича[159]. Красных и не слышно. Мы едем по линии и с удивлением смотрим на шпалы. Все шпалы – как одна – чем-то острым перерезаны – свежий след. Он начинается от Джерелиевки. Очевидно, наша батарея повредила-таки бронепоезд, и его тащат на буксире. Влево по грунтовой дороге идут ямки, ямки, след от громадных колес. Это, говорят, прошел трактор красных[160]. С тяжелым орудием. Жители говорили, что у них здесь два трактора.
Идем уже около часа. Солнце отчаянно печет, пить хочется. Вправо маячит хуторок. До него верста. Несколько человек помчались туда воды напиться. Я захватил четыре фляжки, тоже понесся туда. Подбегаю к крайней хатке, здесь несколько человек наших окружили какую-то бабу, я подбежал к ним.
– Да ты говори толком! – кричал ей один офицер с наганом за поясом без кобуры. – Белый он или красный?
– А господь его знает! – говорила перепуганная баба.
– Да где он? Веди нас к нему!
– Что такое? – спросил я.
Но никто мне не ответил. Баба повела нас за собой в амбар.
– Где? Здесь? – спросил тот же офицер, входя первый в амбар.
Мы пошли за ним.
– Здесь! – указала баба в закром.
– Братцы, товарищи! – раздалось из закрома. – Я ранен…
– А ну-ка вылазь! – крикнул офицер, заглядывая в закром. – Да это наш! – воскликнул он. – Капитан Соловьев.
– А вы? Наши… свои… – залепетало в закроме. – Господи! Благодарю, благодарю тебя!
– Да это капитан Соловьев! – закричали офицеры, заглядывая в закром. – Гренадерского батальона.
Из закрома, едва-едва падая от слабости, вылез капитан Соловьев 3-го батальона. Лицо у него было в крови. Он был в одном белье. Оно было все в черных пятнах от крови.
– Свои, свои! – крестился он и плакал.
Через минуту он кратко рассказал, как красные взяли в плен их батальон, раздели всех и начали рубить. Ему разрубили ухо и часть черепа, но он все-таки был жив и притворился мертв. Ночью его подобрали крестьяне и спрятали в амбаре, но баба – хозяйка амбара боялась, как бы большевики его не нашли и ей не нагорело бы за него, и выгоняла его из амбара. Он умолял ее, умолял, но ничего не помогало. Она грозила, что выдаст его красным. Сегодня он слышит крики: «Где он?» – и голос бабы и решил, что красные уже идут за ним. Как он нам обрадовался, я не могу описать. Ну и пережил же он. Я забыл про воду и понесся к своим сообщить эту новость.
Уже вечерело, когда мы подошли к станице Роговской. При ней и станция Роговская. Красные открыли огонь. Наши рассыпались цепью. Батареи наши открыли огонь.
Красные оказывают сопротивление. 2-й батальон пошел в обход, 1-й батальон идет в лоб. Бронепоезд красных отчаянно бьет по цепям. Ворвались в станицу. Красные бежали. Я был с 1-м батальоном. Вскочили на станцию. Тихо и спокойно. Горят лампы. Ни выстрела. Над входом в вокзал горит большой фонарь, освещая усыпанный гравием чистый перрон. Как будто бы сейчас придет поезд… Совсем не похоже на позицию. Только в конторе разбросаны бумаги. Наши офицеры принялись контролировать бумаги и телеграфные ленты. Я тоже начал шарить и отыскал несколько листков чистой бумаги для настоящего дневника. Выхожу на перрон. Ночь теплая и темная. Звезды ласково мигают с высоты небосклона. На путях ни одного вагона. В станице слышен шум проходящих обозов и стук колес. Это входят наши обозы.
Я вошел в контору и сел на стул. Усталость была страшная. Поставил винтовку между колен и незаметно склонился на стол и уснул. Проснулся, не знаю, через сколько времени. Меня кто-то толкал в плечо:
– Какой части?
– Алексеевского полка! – просыпаясь, сказал я.
Около меня стоял какой-то офицер.
– Отчего же вы спите? Ваш полк уже вперед ушел! – улыбаясь, сказал он.
– Куда вперед? – недоумевал я.
– А вот попробуйте разыскать!
Смотрю, вокруг спят не наши люди. Вскочил с места и выбежал на перрон. В станице еще слышен стук повозок. Я бросился туда. Какие-то незнакомые части… Инженерная рота, автокоманда, Константиновское военное училище, а нашего полка нет.
Бегу вперед. Обгоняю обозы. После долгих розысков нашел наш полк. Он уже был размещен по квартирам.
5 августа. Ночевали на площади под повозками. Выступили рано утром. Опять движемся по железной дороге. Мы едем на дрезине. Шпалы до сих пор идут резаные. Жалеют, очевидно, бронепоезд оставить. А по дороге идут следы от двух тракторов. Говорят, на этих тракторах шестидюймовые орудия. Конница Бабиева, говорят, уже бродит в тылу у красных. Мы уже прошли от Ахтарей верст 60. Теперь уже до моря далеко. Остается взять станцию Тимашевку, и мы отрежем красным Новороссийск. А в Новороссийске, говорят, высадился десант генерала Черепова[161]. А на Тамани будто бы тоже высадились наши. Говорят, генерал Врангель хочет все части перекинуть на Кубань и устроить здесь базу, а в Крыму оставить на Перекопе небольшую заградительную группу.
Часов в 11 дня на путях заметили что-то. Начались догадки. Что такое? Паровоз, говорят, вагон. Подходим ближе. Стоит бронеплощадка. Заднее колесо поднялось вверх, и ось перебита. Это результат нашего снаряда. Пулеметы все сняты. Площадка пустая. Валяются обоймы патрон и ствол «Максима», и больше ничего. Этот бронепоезд и резал шпалы своей осью. Очевидно, наши казачки уже наделали у них паники, раз бросили площадку. Через час по грунтовой дороге, левее полотна железной дороги, что-то виднеется. Подходим ближе. Трактор, брошенный красными. На нем громадное орудие. Рядом стоит брошенный грузовик. Подошли вплотную. Вокруг трактора валяются голые трупы порубленных коммунистов. Их около тридцати. Здорово рубили. Казачки прямо рубили по голове. Один черный весь, в саже, наверное кочегар, другой в кожаной фуражке с рассеченным горлом. Один коммунист лежал в бурьяне шагах в двухстах от трактора. Очевидно, он бежал, но его догнали бабиевцы. Он лежал вверх лицом, широко открыв глаза и вытянув вверх руку, показывал кукиш. На тракторе стоял пулемет.
Чиновник Щетковский и шофер Фоменко уже осматривали автомобиль и трактор.