– Разрешите сесть!
– Пожалуйста! – говорю я, ибо подвода почти пуста, но Дьяков неодобрительно поморщился, но промолчал.
– Куда вы едете? – спросил меня незнакомец, влезая в бричку.
– На Екатеринодар! – ответил я, думая, что мы не изменили маршрута.
– Как на Екатеринодар? – удивился он. – Ведь мы едем в обратную сторону!
– Как обратно? – смотрю на железную дорогу, на столбы.
Да, действительно, мы едем обратно, вот и будка, у которой еще позавчера лежал наш 1-й батальон. Почему же мы едем обратно? Тут только я начал осматриваться. Мы (т. е. наш полк) едет на подводах впереди, а сзади за нами едет конница Бабиева, 1-я батарея и больше никого. В Тимашевке же остались военные училища и наши обозы.
– Вы знаете, – говорит мне штатский, – что большевики, кажется, зашли вам в тыл, я был в Джерелиевке и оттуда сегодня утром убежал, там близко были большевики… А куда мне теперь бежать, если они вас разобьют…
От его слов у меня настроение стало такое, какое было у поручика Яновского при нашем выезде.
К нашей повозке подбегает поручик Лебедев.
– Господин поручик! – шепотом говорю я ему. – Почему мы идем обратно?
Поручик стал на подножку брички.
– Да, – сказал он, – таковы дела…
– Да почему?.. – допытывался я.
Поручик Лебедев, очевидно, не мог для меня держать секрета и тихо, чтобы штатский не слышал, сказал:
– Красные высадили десант в Ахтарях и захватили нашу базу. Связи с Ахтарями нет…
– А наш флот?!
– А черт его знает… Сегодня сообщили Бабиеву. Он говорит: «Дайте мне один пехотный полк, и я их разобью». Вот мы и идем с ним их разбивать!
Я пал духом. Дела скверны. Одна надежда – это Бабиев. Не будь его – совсем скверно нам будет.
– Вообще, – тихо добавил поручик, – наши командующие стараются каждый играть на своей дудке. Один ушел куда-то вправо, и ни слуху ни духу. Другой говорит: «Дайте мне, я все сделаю…» – он махнул рукой и ушел на свою бричку.
Уже солнце заходило, когда с нашей колонной получилось что-то странное. Конница Бабиева остановилась на дороге и стояла неподвижно, а наши повозки рысью шли по дороге. Конница уже осталась далеко сзади.
Вдруг справа застучал пулемет. Пули засвистали над повозками. Без всякой команды люди вскочили с повозок и рассыпались в цепь.
Что такое? Откуда?
Пулемет резко стучал, захлопали винтовки. Наши еще не успели сообразить, в чем дело. Я глянул назад на конницу Бабиева. Конница рассыпалась в лаву и заходила вправо, грозно трепеща черными знаменами.
Красные, очевидно, заметили этот маневр. И из-за коней вдруг выскочило человек 20 и сели на лошадей, ускакали. Бабиевцы с ревом кинулись за ними. Стрельба утихла. Мы двинулись на Роговскую. Приходим. На станции ни души, ходит начальник станции.
– Были здесь красные?
– Да! – говорит. – В станице, кажется, были, а на станции не были!
С Ахтарями и Тимашевкой связи нет – очевидно, порезаны провода.
– N, – сказал мне поручик Лебедев, – берите еще двух человек и езжайте к Тимашевке, где увидите порванные провода, соединяйте их и говорите со мной, я буду давать дальнейшие приказания!..
Я взял Башлаева, одного пленного, и мы поехали вдоль линии. В поле – ни души. Наш полк стоит в станице Роговской. Бабиев где-то гоняется по степи. По степи носятся какие-то всадники, не то наши, не то неприятель. Во всяком случае, мы наготове. Проехали версты три – лежат обрезанные провода. Это работа красных. Начали соединять. Подъезжают два всадника-бабиевца. Поздоровались. Сели за насыпью, курят. Мы с другой стороны насыпи возимся с линией.
Вдруг из-за кукурузы вылетает какой-то всадник и на ходу стреляет и что-то кричит.
Башлаев всматривается:
– Это красный! – говорит он.
Красный несется прямо на нас.
Казаки выглянули из-за насыпи.
– Стойте на насыпи! – сказали они нам, а сами отъехали шагов 10 от насыпи, вынули шашки. – Когда он будет близко, бегите к нам на эту сторону…
Мы так и сделали. Признаться, у меня душа ушла в пятки. Красный летел быстро, и обнаженная шашка сверкала в его руке. Когда он был уже в сорока шагах, мы, бросив работу, перебежали на эту сторону насыпи к казакам. Красный с криком: «Бей белогвардейскую сволочь!» – перескочил через насыпь.
Казачки ловко взмахнули шашками, и красный, сразу опешивший от неожиданности, покатился на траву с окровавленной головой. Казачки пошарили у него в карманах, сняли сапоги, поймали его лошадь и, крикнув нам: «Не забудьте, ребята, одежу его забрать», ускакали.
Ну и картина. Если бы не казаки, то черт его знает, что получилось бы. Хотя мы его всегда могли подстрелить. Даже в 10 шагах в упор. А если не его, так его лошадь.
Линия с Тимашевкой работала. Поручик Лебедев приказал нам ехать на Роговскую. Башлаев как-то неохотно стащил с красного брюки, хотел снять гимнастерку, но она была в крови. Уже отъехали шагов 500, а сзади все еще около насыпи белели кальсоны человека с разрубленной головой.
Поручик Лебедев сидел на станции и пытался вызвать Ахтари. Ахтари то отвечали, то пропадали. Очевидно, просто-напросто в линию включились красные. Летит наш аэроплан. Мы расстелили полотнища. Острый угол был сигнал. Аэроплан сделал несколько оборотов и спустился на стерне, сломав колесо. Летчик пришел на станцию, страшно ругаясь.
– Что делать? – говорил он. – Или Ахтари заняты красными, или нет. Оттуда должна была сегодня прибыть в Тимашевку авиабаза, а ее до сих пор нет. Должны прибыть механики. Если они сегодня не прибудут, я принужден буду бросить здесь свой аппарат из-за пустяковой поломки!..
Мы вызываем Ахтари.
Слабо слышно.
– Слушаю!
– Авиабаза вышла на Тимашевку?
– Вышла!
– А кто у телефона?
– Офицер!
– Как фамилия, какой части?
Молчание.
Очевидно, с нами разговаривали красные. Наш никогда бы не сказал «офицер», а сейчас бы назвал чин и фамилию. Ночуем в Роговской.
Сижу в конторе за аппаратом. Поручик Лебедев и летчик храпят рядом на столе. Тускло освещает контору лампа под зеленым абажуром, а на стене против стола висит несорванный плакат: «Товарищи-казаки! Опять зашевелилась гидра контрреволюции. Отогретая в Крыму южным солнцем, она отдохнула и опять протягивает свою хищную лапу на плодородные поля Кубани. Опять хотят кровожадные золотопогонники загнать в ярмо крестьянина, рабочего и казака. Но нет, товарищи-казаки. Мы должны сплотиться вместе, в один мощный кулак, чтобы единственным усилием пролетариата сбросить этих паразитов, эту белогвардейскую сволочь в море. Вперед же, товарищи-казаки. В дружном усилии нас всех – залог нашей победы.
Екатеринодарский совет рабочих, крестьянских и казачьих депутатов».
8 августа. Сегодня выступили до рассвета. Бабиев узнал, что здесь близко где-то бригада красных, и пошел ей в тыл. Часов в 11 дня встретились с красными в Гарбузовой Балке. Был сильный бой. Красные дерутся страшно. Но и наши пленные дерутся здорово. Вообще сибиряки и уральцы хорошие солдаты. Несмотря на то что все молодые и первый раз в бою. Бой шел около часу, и перевеса не было ни на чью сторону. Вдруг красные побежали. У них в тылу уже работал Бабиев. Наши двинулись вперед. Взяли в плен целиком 3-й полк бригады. Еще два осталось. Пленных ведут больше, чем наших. Среди пленных Башлаев узнал соседа по квартире из Ростова. Я у одного красного каптенармуса захватил целую канцелярию. Еду и читаю. Приказы, декреты, воззвания, аттестаты, документы. Дорогой все выбросил. Через два часа соединились с Бабиевым, он гнал с собой 2-й полк бригады. Осталось разбить еще один. Ночевали в Джерелиевке. А Роговская опять занята красными, и в Гарбузовой Балке опять красные. С Тимашевкой связи нет. Что там – неизвестно. Если завтра возьмем Роговскую, в Джерелиевке будут красные. Ну и война. С нами движутся повозки с ранеными. Их некуда и негде оставить. А многие ранены тяжело, и требуется для них операция.
9 августа. Степь. Сегодня опять прошли Гарбузову Балку. Красные следом за нами заняли Джерелиевку. В общем, мы окружены кольцом красных. Связи ни с кем не имеем. Мы ли выбиваем красных из нашего «тылу» или они нас выкуривают – не разберешь. Бабиев посылает нас в одну сторону, а сам мчится в другую. Нам жарко с ним работать. Конница на лошадях мчится, а мы пешком да на подводах не успеваем за ним. Лошади наши страшно устали.
Утром проезжаем хуторок.
Поручик Лебедев, не пропускавший ни одного хуторка, махнул нам, и мы своротили свою повозку к хутору. Подъехала одна повозка из офицерской роты.
Входим во двор. Во дворе стоит оседланная лошадь. Вошли в хату. Хозяева «дружелюбно» здороваются. В углу под иконами сидит какой-то солдат без погон в красноармейской одежде и пьет молоко.
Увидев нас, он смутился и побледнел. Один офицер пристально всматривается в него.
– Эге-ге, да это ты, голубчик, бежал из Роговской! – узнает его поручик.
Солдат сидел бледный и молчал.
– Поручик Устинов[167], – обратился первый офицер ко второму, который уже заказывал яичницу, – узнаете этого молодца? – указал он в угол.
– Конечно! – подтвердил второй. – Это ты удрал из команды ординарцев и лошадь увел…
Красный молчал.
– Уведите его и расспросите там! – кивнул первый офицер второму.
– Идем, голубчик! – взял его за рукав поручик Устинов.
Красный, бывший пленный, молча повиновался и, бледный как полотно, пошел за поручиком. Они пошли, как я заметил в окно, на выгон за сарай.
Мы уселись за стол пить молоко. За сарайчиком хлопнул револьверный выстрел. Через минуту вернулся поручик Устинов и как ни в чем не бывало принялся за яичницу.
Сегодня двинулись на запад к Ейску. Бабиев опять вернулся на Джерелиевку, а нас послал на станицу Брыньковскую. 1-й батальон и командир полка остались с Бабиевым, а 2-й батальон пошел на запад. Мы были во 2-м батальоне. Аппараты наши и катушки лежат в повозках, мы все теперь с винтовками. После обеда подошли к хуторку, за хутором в 5 верстах станица Брыньковская.