– Так точно!
– Оставьте аппарат! – махнул он мне и Иваницкому.
Мы тоже легли на бруствер.
– Пулеметчики, на вас вся надежда! – кричал Логвинов на левый фланг, где уже наготове стояли четыре «Люиса».
– Не подкачаем, господин полковник! – весело крикнул один пулеметчик.
Снаряды красных со страшным воем рвутся то впереди, то позади окопа, то падая в воду, поднимая водяные столбы. Но они нам не так страшны. Все внимание наше сосредоточено вперед. Между кустами, деревьями и камышом спокойно идут на нас группами красные. Ясно видны салатные гимнастерки, такие же штаны. Они идут кучами. До них шагов полтораста.
– Батальон, – закричал Логвинов. – Пли!
Грянул залп из 80 винтовок, и яростно зарокотали четыре «Люиса». Боже мой, что получилось с красными. Они все пали на землю и, как раки, лезли в разные стороны. Большая куча их кинулась влево в камыш, прямо в болото. Многие кидались в воду. Мы бешено стреляли. Пулеметчики выпускали диск за диском. Уже красных и не было, а наши все стреляли.
– Разрешите в атаку! – кричали офицеры Логвинову, вылезая из окопа.
– Куда! Куда! – закричал Логвинов. – Назад!
Ночью наши лазили в разведку. Притащили одного красного, раненного в грудь. Он говорил, что у них сегодня перед наступлением были все уверены, что мы покинули окопы. Комары страшно кусают. Командир батальона приказал (от комаров) разводить костры, но без огня, чтобы красные не замечали. Сидим над дымом, немного легче. Пришел Солофненко подменить Иваницкого. Нас 4 человека. Я, Иваницкий, Солофненко и Башлаев. Дежурим в первой и во второй линии день и ночь, подменяя друг друга.
Иваницкий предлагает мне сходить с ними ночью в соседний хуторок, рыбачий, туда ходит весь полк за яблоками. Благо, хозяин удрал. Часов в 10 вечера пошли. Идем открыто. Днем здесь бы сразу уложила большевицкая пуля, а сейчас ничего.
Пройдя с полверсты, входим во двор. Дом стоит без окон и дверей, все растащили на топливо, когда проходили части. Иваницкий, как уже не раз бывалый здесь, идет впереди. В доме еще сохранилась обстановка, но все разворочено страшно. Иваницкий полез по лестнице на чердак. Я за ним. «Здесь, наверно, еще есть что-нибудь!» – шептал он, щупая руками в темноте, чтобы не удариться носом о что-нибудь. В потемках нащупали миску. Спичек у нас нет. Полезли в миску руками. Что-то мягкое. Иваницкий попробовал.
– Сметана! – воскликнул он.
Целый горшок. От радости мы кубарем слетели с чердака. Забыли про яблоки и понеслись в окоп. Дорогой решили раньше самим поесть хорошенько, а потом уже нести дальше, а то в окопе много найдется прихлебателей. Я побежал в окоп и принес хлеба. Мы сели в камыш и, подзакусив хорошо, пошли дальше. Остаток ночи не мог уснуть. Живот разболелся, а тут еще комары. О проклятые насекомые! У меня все тело поцарапано. Только задремлешь, «Ууувзз!» – Трах! Готово, уже чешется.
Я нашел тряпки, бумажки, смотал тряпки так, как когда-то в старину подкуривали пчел, и держу их около лица, беспрерывно дую, чтобы не погасли. Дыму боятся, сволочи. Ура! Кухня пришла. Привезли целого быка, на каждого приходится фунтов 5 мяса. Одних маслов из мозгов черт его знает сколько. В общем, если так постоим здесь месяц, то поправимся. Проклятые комары. Однако пора спать, уже часа два ночи. Пишу при свете горящего кабеля, а вверху звезды ласково мигают на нас, дураков. Говорят, завтра кончается погрузка всех частей. Ох, не дождусь…
23 августа. 10 часов вечера, пишу при свете горящего кабеля. Все уже спят, утомленные жаркой битвой. Ну и был сегодня денек, пожалуй, в Германскую войну редки бывали такие сражения, как сегодня.
С раннего утра красные прямо буквально засыпали наши окопы снарядами. Мне и Иваницкому приходилось так и бегать из окопа в окоп, со второй линии бегали Солофненко и покойный Башлаев. Его убило приблизительно часов в 10 утра, осколком гранаты. Иваницкий контужен. Я и Солофненко, слава богу, счастливы. У меня в ушах до сих пор стоит визг и треск от снарядов. Не могу уснуть… Скорее бы уехать из этого ада. Башлаев и другие убитые и раненые – человек около 45 – лежат там, их бросили, когда оставляли окоп. Бедняги раненые! Но что мы могли сделать?
Часов в 9 утра первый раз перебило линию. Иваницкий побежал. Едва линия заработала, опять перебило, я побежал. Пули яростно щелкали по кустам и камышу. Я бежал, быстро пригнувшись и пропуская линию в руке. Линия слабее и слабее – вот и порыв…
Только соединил – «Трах-тра-ах!» В 5 шагах рванулся снаряд. Я лежал ни жив ни мертв. Осколки с воем полетели вверх. Вонь, шум, гром. Я уже боюсь и подняться. Дергаю линию. Цела.
«Трах-траах!» – другой снаряд, почти в то же место.
Я обождал паузу после разрыва и, сорвавшись с места, бегом во вторую линию. Встречаю Иваницкого. Он бежит в первую.
– Иди, иди во вторую! – кричит он мне, видя, что я остановился. – Солофненко побежал исправлять в Ачуев!
Прибегаю. Полковник Логвинов сидит у телефона и кричит в первую линию:
– Не выходят? Нет? Держитесь! Держитесь, говорю! Да, да, берегите их… укройте их влево… Да, да, я еще посылаю 2… Что? Первый батальон… Первый батальон… Первый батальон…
Я, не дожидаясь его приказания, вылетел из окопа. Опять порыв. Пробежав шагов 30, встретил Иваницкого. Он лежал под деревом и соединял линию. Я подбежал к нему.
«Трах! Ба-ах!»
Я сразу не разобрал, что случилось. Иваницкий не то нарочно упал, не то его убило. Я пригнулся за дерево. Что такое? Стало светло, светло…
– Я жив, не ранен?! – кричал мне на ухо Иваницкий, дергая меня за рукав, указывая наверх.
Я глянул вверх. Снарядом сбило верхушку дерева, всю листву с ветками, торчал голый ствол. Линии нашей как и не было, черт знает, куда она и делась. У меня был моток кабеля, и мы с трудом опять восстановили связь.
– Смотри, смотри! – кричит Иваницкий, указывая вперед.
Я глянул туда. По всей поляне бежали красные в светло-зеленом обмундировании салатного цвета. У нас зарокотали пулеметы и открылась бешеная стрельба. Мы поскорее понеслись в первую линию. Тут шла горячая работа, все лежали на бруствере и выпускали обойму за обоймой. Пришло на помощь человек 30 со второй линии с полковником Логвиновым.
Красные, невзирая на сильные потери, шли напролом. Одни падали, другие сзади лезли. Было жутко.
– Почему батарея молчит? – кричал Логвинов в трубку. – Батарея! Батарея! Батарея! Черт возьми! – орал он, ругаясь и в Бога, и во что придется. – Связь! – прохрипел он, бросая трубку.
– Я, господин полковник! – кричу я.
– В одну минуту батарею дать… расстреляю!..
Я схватил моток кабеля, запасной аппарат и, забыв про снаряды и пули, колбасой несусь по камышу. Ответственный момент.
Батарея в тылу в версте. Прибегаю, что такое? Батареи здесь нет. Какая-то повозка спешно грузится какими-то мешками.
– Где батарея? – кричу я на солдата, который грузил подводу.
– Сейчас ушла на погрузку!
– Как?.. Куда? Почему?..
– Не знаю! – флегматично отвечал солдат, поднимая с земли мешок с зерном. – Что, красные еще не забрали наших?
Я быстро включил аппарат в брошенную линию.
– Алексеевский полк! Батарея ушла на погрузку!
Слышу такие ругательства, каких я никогда не ожидал от полковника Логвинова.
Бегу обратно. Стрельба почему-то утихла. Наступила зловещая тишина.
Смотрю, навстречу бегут наши, человек 50, до них не дальше ста шагов. Вижу Иваницкого, он быстро мотает на локоть линию.
«Тра-та-та-та-та».
«Свиссссь-взь!» – засвистали пули.
– Полк, стой! – слышу голос Логвинова.
Вижу, остановились, ложатся на поляне. Я, пригнувшись, спешу примкнуть к ним. Подвода, нагружавшаяся мешками, удрала. Около часу мы перебегали назад, отстреливаясь ежеминутно, пока не влезли в свежие окопы. Вечером из Ачуева прислали патрон, продуктов и два «Люиса».
Не знаю, как я жив еще. Верю глубоко в Бога и думаю, что Он сохранит меня и впредь. Мне даже кажется, что меня и не убьют никогда. Иваницкий оглушен. Чудак сидит и головой мотает так странно. Жалко Башлаева, его убило, когда выскочили из окопов удирать. Тогда убило и ранило человек 40 или 45, и всех так и бросили там. Жалко, жалко. Все прильнули к брустверу, накрывшись шинелями, спят, ведь утомились страшно. Сколько осталось народу – человек 60 от полка, а когда высаживались на Кубани в Бородинском хуторе, было тысячи полторы. Правда, здесь только строевые, но и этих было половина полка. А какую сделали пользу. Впереди секреты. Пора спать.
24 августа. Вчера, перед тем как уснуть, пошел напиться воды. Берег в Протоке обрывистый, глубокий, обросший скользкой травой. Одной рукой, чтобы не упасть в воду, я ухватился за ветки куста, а другой набирал воду в котелок. Только черпнул, вдруг – «Тах!» – раздался выстрел на том берегу. «Виу!» Около самого уха просвистела пуля. Я так и замер. Боюсь подняться и чувствую, что по траве сунусь в воду. Минуты две держался, не дыша. Потом быстро вскочил – и в окоп.
«Тах-тах-виу! Виу!» – запели две пули.
Лезу в окоп, там уже зашевелились – что такое? Я сказал. Успокоились. Всем нам кажется, что мы отсюда не уйдем, что все уехали и нас бросили, все нервно настроены и все оглядываются назад. Когда же?..
Солофненко говорит, что уже в Ачуеве нет ни одного солдата, грузится наша батарея, значит, скоро и мы. Часов в 6 утра мы покинули вчерашний окоп, так как красные открыли такой ураганный огонь, что нельзя было сидеть, и главное, били с того берега, как им удалось переправить туда орудие? Наш окоп невдалеке от моря, отсюда видна Ачуевская церковь и мост. Красные нас оставили в покое и бьют по мосту. Я боюсь страшно за мост. Если разобьют, то погибли мы. Хотя бы скорее на ту сторону. От моста до места погрузки верст 7. Уже известно, что мы грузимся сегодня вечером. Все страшно обрадованы. Скорее бы, скорее бы! Вспомнилась наша высадка на Кубани. «Надо воды набрать на дорогу», – думает каждый. Все набрали воду в фляжки. Некоторые пьют сейчас, чтобы дорогой не захотелось. Напиваются на дорогу. Набежали черные осенние тучи, брызгает мелкий дождь. Поднимается ветер. Камыш зловеще шумит. Это уже дело дрянь, при ветре будет скверно грузиться. Наши 4 «Люиса» уже пошли через мост на ту сторону. Они будут обстреливать противника, когда мы будем отходить через мост. Уже отправили раненых на погрузку. Я сдал аппараты и кабель с ними. Мы остались с одними винтовочками, не так хлопотливо. Второй батальон, человек 30, пошел через мост. Красные и не стреляют, они, очевидно, отчаялись уже нас взять и ждут, когда мы сами уйдем. Первый батальон пошел на мост, осталась офицерская рота человек 18. Едва только он взошел на мост, как красные с криком «ура!» вылетели из своих окопов.