1 сентября. Смотали линию и утром выступили. Прошли верст 25 по гладкой, как стол, степи. Село Ивановка. Большое село. Вода здесь глубоко. А потому колодцы везде большие с барабанами, тащат лошадьми. Жители зажиточные. Остановились у одной хозяйки. Наварила галушек. Уже как будто и сжились. Хозяйка нам жалуется: стояла у нее какая-то сестра – вот мука, говорит хозяйка, и посуда у тебя грязная, и хата воняет, и то и се. А сама каждый день требует яичницу, молоко и ничего не платит. Слава богу, говорит хозяйка, вчера она уехала.
2 сентября. Сегодня утром пришли музыканты и нас выселили. Говорят, это их район. Новое размещение. Наша команда заняла целую улицу. Мы, 8 человек, стояли в одной хате. Хозяева – дед, баба и невестка-вдова с двумя детьми. Сразу угостили обедом. Сегодня протягивали линии. В Ивановке (село громадное) стоит весь 3-й корпус генерала Скалона. Мы 2-й армии генерала Драценко[185].
Дождик маленький.
3 сентября. Хорошая, солнечная погода. Сейчас кончил писать дневник со времени выезда из Керчи и до сего часа. Наши ушли на занятия. Я дежурный по линии. Дед просит принесть ему кабеля, на хозяйственные нужды.
4 сентября. Вчера вечером принес деду кабеля. Темно было, искал в сарае кабель. Старый весь на катушках. Пришлось дать моток (хотя запутанный) нового английского с ½ версты. Хороший кабель, даже жалко, но не даром. Сегодня в награду баба напекла 2 макитры[186] пирожков с сыром и принесла миску сметаны. Нас было 6 человек. Двое были на базаре. Когда баба узнала, что не все ели, еще принесла две макитры пирожков и миску сметаны. Все едят и удивляются, что за добрая хозяйка. А причина этой доброты лежала в углу на чердаке.
5 сентября. Сегодня были занятия. Черт его знает, пленный Валиков командует нами. Хотя, правда, он унтер-офицер николаевской службы, но как-то нам неудобно, что он командует добровольцами. Мне он подозрителен. Он и каптенармус (тоже пленный) смеются, острят над нами, а под нами, конечно, они разумеют всю нашу армию. Вчера я даже рассердился и сказал ему:
– Что ты тыкаешь нам погонами, а у вас не было звезд? Что значит ваша жидовская звезда?
Я думал, он смутится.
– Звезда революции, – спокойно ответил он, – заря новой жизни. Пять рогов ее – пять частей света, они соединены все вместе, то есть означает – пролетарии всех стран, соединяйтесь, а серп и молот – эмблема пролетариата!
Видно, здорово его выдрессировали красные. Я ничего не мог ему ответить. В первый раз я услышал такое толкование о звезде. Валиков, между прочим, устав и строй знает не хуже этого.
6 сентября. Были занятия. Перебежки в цепи и разборка телефона. Завтра или послезавтра идем на стрельбу. Проводили вторую линию в штаб полка. Говорят, в Севастополе организовывается крестный ход. Чтобы идти на Москву с крестом. Не знаю, что за затея и кто решится идти на такое бессмысленное и опасное дело.
Сегодня дед послал невестку на баштан за кавунами, с нею поехал и Валиков. Дед разрешает нам есть кавуны сколько угодно и когда угодно – бесплатно.
7 сентября. Приезжал священник Востоков[187] и говорил речь. Я думал, что он будет говорить о крестном ходе на Москву (он инициатор последнего), но он говорил проповедь о необходимой поддержке народом нашей армии. Очень хорошо говорил. Был парад. Принимал командующий 2-й армией генерал Драценко. Кубанцы-пластуны шли «на руку»[188]. Ссоримся с Куприяновым. Он говорит, что его отец, капитан 2-го ранга, – командир транспорта «Буг», за это Куприянова дразнят «юнга».
9 сентября. Хозяйка теперь каждый день варит борщ. Мясо наше, все остальное ее. Кокосовое масло, которое нам дают, она прячет – думает, это особый смалец, а вместо него кладет в борщ сало. В уме, наверное, думает, что она нас надувает, а на самом деле мы ее, и здорово. Арбузы лопаем вовсю, хотя здесь не такие, как на Кубани, – мелкие. Были на стрельбе. На 100 шагов десятивершковая доска, из пяти патронов я три попал. Целился под мишень.
11 сентября. Был парад, принимал командир 3-го корпуса генерал Скалон. Были в белых гимнастерках и шинели в скатку.
14 сентября. Сегодня праздник Воздвижения. Мелкий осенний дождик. Сидим дома. Один раз перед обедом пошел починять линию. Дед и баба позвали меня к себе в комнату, угостили жареным насиньям[189]. Чего это, думаю, им вздумалось пригласить меня? Через минуту дед сказал:
– Знаешь что, Сашко, оставайся у нас жить, я, бачишь[190], старый, хозяйство у нас, слава богу… Баба его поддерживает.
Сколько раз на Кубани во время Новороссийского отступления деды уговаривали меня оставаться у них жить. «Ничего не будет, не бойся, – говорили они, – голову дам на отрез, не тронут». Я, конечно, и сейчас отказался.
– Эх, жалко мне тебя! – сказал дед.
Сегодня должен выйти крестный ход из Севастополя на Москву через фронт.
15 сентября. Сегодня довольно жаркий день. Перематывали кабель. Очевидно, скоро выступаем. Здесь вокруг по окрестным селам стоит 2-я армия. Очевидно, предполагается какая-то перегруппировка, до фронта еще далеко, и там, кажется, затишье.
16 сентября. Был парад. Принимал генерал Канцеров, начальник дивизии. Мы явились, но опоздали. Удивительно прошла вся дивизия. На приветствие генерала Канцерова ответило несколько рот. Остальные или молчали, или попадали не в такт.
Наш оркестр гремел страшно, и барабан заглушал голос генерала. Напрасно генерал повышал голос и кричал врастяжку: «Здоро-вооо втора-я ро-та!» Никакого результата. Люди не попадали отвечать в ногу. Чудак этот Канцеров страшный. Пластуны многие парадировали босые – нет ботинок. Вечером были занятия, батальонное учение, пошли и мы – попали в батальон Логвинова.
Здорово он выдрессировал пленных. Занятия идут усиленно. Нас так прямо загонял. Из одного места гонит в другое. И на ходу заставляет разговаривать по телефону – в общем, старик – изобретатель подвижного телефона. Страшно устали с линией. А тут еще с нами поручик Аболишников – ругается на каждом шагу. Но все-таки в конце концов полковник Логвинов нас похвалил, а Аболишникова поставил в смешное положение.
– А ну-ка, поручик, – обратился он к нему, – покажите, как на лошади разматывают провод! – Поручик был на лошади, это было, когда батальон уже собрался идти по квартирам. Поручик, сидя на лошади, взял у меня катушку.
– Да потрудитесь надеть на шею! – строгим голосом крикнул батальонный. Весь батальон смотрел на эту картину. Краснея, поручик неумело надел катушку.
Полковник ударил нагайкой лошадь поручика. Та рванула. Аболишников чуть не слетел с седла. Катушка застучала за спиной. Обозленный поручик лупил коня нагайкой и несся вперед.
– Довольно, довольно! – смеясь, кричал полковник, видя, что поручик бесится.
Но последний все мчался и мчался вперед. Батальон весь начал хохотать. Батальон Логвинова целиком из пленных, но обучены хорошо и делают все молодцевато. Хоть сейчас в бой. Особенно хорошо у них получается стрельба по кавалерии залпами и перестроения, кавалерия с тылу, кавалерия с фронта.
17 сентября. Сегодня выступили, прошли верст 30. Серогозы. Дождик. Тянули линии.
18 сентября. Прошли верст 20. День хороший, летний. Нет охоты писать дневник. Устал страшно. С нами в комнате трое малолетних – ординарец Пушкарев 12 лет, Борис Павлов 14 лет, георгиевский кавалер и Киреев – гимназист 14 лет. Брат жены поручика Б., которая на Кубани ушла из полка. Он совершенно сегодня пристал и плачет, мы уговорили его подать докладную записку об увольнении из армии по малолетству. Он так и сделал, пошел, бедняга, пешком на Ивановку – 50 верст, – оттуда в Мелитополь, там у него есть знакомые. Пушкарев держит себя молодцом. Павлов тоже, хотя последнего берегут и в бои не пускают, он крестник командира полка. Хорошо он поет. Бывало, в Ивановке вечером, после молитвы, мы садились на улице, и Павлов высоким детским чистым альтом начинал: «Пусть свищут пули». Это была наша любимая песня.
Пусть свищут пули, льется кровь
И смерть несут гранаты,
Мы смело движемся вперед.
Мы – русские солдаты, –
звенел его чистый альт, и хор подхватывал припев:
В нас кровь отцов богатырей,
И дело наше право.
Сумеем честь мы отстоять
Иль умереть со славой.
Не плачь о нас, святая Русь!
Не надо слез, не надо!
Молись за павших и живых!
Молитва нам награда![191]
Хорошие были вечера в Ивановке, после кошмарной Кубани, как приятно было отдыхать в этой песне.
20 сентября. Сегодня наводили линии, только кончили к вечеру. Лазил и по клуням, и по деревьям. Как вдруг на ночь выступаем. Выступление на ночь всегда подозрительное. Выступили внезапно – никто не ожидал. Мы идем из села с песнями. Но я замечаю, что что-то есть. Идем в боевом порядке. Поздно вечером подошли к какому-то хуторку. Генерал Канцеров нас догнал на автомобиле.
– Господа, – кричал он, проезжая вперед, – опасность миновала, прорыв под Каховкой ликвидирован!..
А мы ничего и не знали. Оказывается, мы шли ликвидировать неожиданный прорыв противника под Каховкой. Есть слухи, что там ночью прорвалась красная кавалерия. Самурцев застигла врасплох, и многих порубили. Погибла связь их дивизии. Говорят, группа конницы прорвалась к нам в тыл и где-то бродит. Входим в какое-то село. Уже темно. Из села на хутор, где осталась застава, верст 5 мы вели линию. Целую ночь возились. Я, поручик Лебедев, Иваницкий. Каждую версту проверяем, туда и обратно несколько раз возвращались, линия переставала работать. Часам к трем ночи мы были у села. Поручик Лебедев подозвал меня: