Я удивился. Наверное, Яновский постарался.
– Идите, идите! – торопил меня Аболишников. – А то эти пленные – бараны, приказано с первой лодкой навести связь, а они еще и не начинали…
Идем обратно. Итак, я опять в команде. Сели в лодку, переехали в Ушкалку. Здесь уже до берега есть линия. Я взял моток кабеля. Почему нет катушек, не знаю. Ну и публика. В таком деле только можно работать с хорошо смазанной заизолированной и проверенной катушкой, а у них мотки.
Два мужика. Может быть, потомки запорожцев, сильными руками удерживают душегубку. Я сижу на корме и разматываю кабель. Поручик Аболишников на носу, он что-то сердитый. Кабель облегченный, и течением его относит вниз. Гребцы гребут быстро, потому что лодку относит течением. Моток зашморгнулся[196]. Не успею размотать. Не хочу сказать Аболишникову – он сердитый. Думаю размотать. Но гребцы гребут.
– Стойте! – говорю я; они держат лодку, но течением ее быстро относит.
– Что там? – пробурчал поручик.
– Господин поручик, – говорю я для оправдания, – запутался, почему нет катушки?
– А черт бы его забрал! – выругался он. – Назад.
Вернулись обратно. Мотки есть, но не заизолированы. Будет утечка тока. Пришлось бегать за катушкой. Наконец провели. Гребцы страшно намучились с нами. Тянем линию через остров. Часа в два ночи довели до берега, где стоял полк. Включили аппарат. Ушкалка не отвечает. Приходится идти обратно поверять линию.
– Идите обратно, – говорит Аболишников мне. – Если в воде будет порыв, то протяните новую линию!
Тоже удовольствие. Идти в темноте по острову три версты, а там возись с линией. Уже 2 часа ночи. Темень страшная. Пошел обратно. Линию пропускаю в руке. Кусты, деревья, канавы. Раньше их не было. Если бы не линия, то заблудился бы окончательно. Может быть, по острову бродят большевики, не зная, что наши здесь. Ведь остров нейтральный был. Немного пробрал страх. Вот линия порвана. Один конец держу, а другого нет. Я привязал линию к дереву. Заметил это дерево и пошел по траве искать другой конец. Сучья трещат, шелестят кусты. Я ползаю как дурак, а линии нет. Вот если бы кто увидел меня сейчас. Ночью человек лазит по траве и что-то ищет; подумали бы – сумасшедший. Темно. Одно небо синеет с миллионами звездочек и на нем вырисовываются очертания деревьев. Я уже пал духом. Что делать? Нет линии, не найду и не знаю, в какую она сторону. Тропы тоже нет. Я посреди острова. Мною овладело отчаяние.
Вдруг слышу голос. Кто-то тихо бормочет близко. Что такое? Я остановился. Прислушался. Кто-то вполголоса разговаривает. Я сделал туда несколько осторожных шагов. Вдруг под одним деревом блеснул огонь от спички и осветил лежащего на земле человека. Другая спичка. Человек один. Но с кем он разговаривает? Огонь потух. Я подошел близко совсем и прислушался. Под деревом лежал человек и что-то бормотал. Я снял винтовку и подошел к нему.
– Поручик Лебедев?! Здравия желаю!
– А! – обрадовался он, это был Лебедев. – Опять у нас?
– Что вы делаете? – обрадовался я ему.
– Шел по линии, вот нашел порыв, а другого конца не найду, вот я и говорю по телефону, чтобы выслали мне кабеля, тянуть новую линию!
– А я тоже нашел порыв, а другого конца не найду…
– Ха-ха-ха! – расхохотался поручик. – Вот история, давайте его сюда скорей, мерзавца…
Я отыскал дерево, куда привязал свой конец, и мы соединили провод. Линия Днепр – Конка – Ушкалка – дивизия работает.
Мы пошли к полку. Уже светало.
Первый батальон уже переправился, а второй еще и не начинал, а согласно приказанию свыше к рассвету на том берегу должен быть полк целиком. Полковник Логвинов страшно волновался, торопил погрузку. Но душегубок только три, и они сразу берут 9 человек. Что же будет, если взойдет солнце, а у нас на том берегу только один батальон. Большевики, конечно, сразу его уничтожат, а помощи ему подать невозможно и бежать ему некуда. Три лодки всего ведь. Командир полка по телефону все справляется:
– Скоро? Скоро ли?
А дуба махновского и нет.
Утро 24 сентября. Остров Пидпильный. Уже рассвело. Переправлялся на ту сторону второй батальон. Я лежал у аппарата и держал у уха трубку. Все тоже тихо лежат, не подымаясь. Вдруг кто-то крикнул:
– Смотри, смотри! Всадник!
Все глянули на ту сторону. Действительно, на той стороне между кустами ехал всадник.
Всадник. Значит, военный. Кто? Конечно, красный. У наших там нет лошадей.
Все, притаив дыхание, следили за ним. Видели ли его наши там или нет? Хорошо, если вовремя заметят, а если нет… Тогда мы открыты. Лодки стоят и не отчаливают.
Вдруг на том берегу раздалось несколько частых выстрелов из винтовки и крики:
– Ай! Ай! Ай!
«Го-го-го!»
Эхо понеслось по плавням и далеко в лесу отозвалось: «Го-го-го!» И все утихло.
Что такое? Мы лежим не шевелясь и не спускаем взора с того берега. Но там тихо, лес неподвижен. Может быть, наших открыли и захватили в плен? Все может быть.
Вот оттуда отчалила лодка. Сидят трое. Мы ждем с нетерпением. Внимательно смотрим в приближающуюся лодку. Двое наших, а посредине пленный.
Оказалось, наши захватили заставу и одного конного ординарца. Застава сдалась. Несколько человек только удрало. Пленный одет во френч, в русской шинели, ватные брюки, обмотки. Допросили, обыскали. Говорит, мобилизованный рабочий Брянского завода из Екатеринослава. Нашли у него документы и 80 рублей денег. Деньги вернули и отправили его в тыл.
Теперь так: на тот берег переправляется трое наших, а обратно в той же лодке везут трое пленных. Пленные из заставы говорят, что штаб их полка находится в селе Покровском, верст 12 отсюда по плавням, а штаб дивизии в Никополе.
– Неужели вы ночью не замечали наших лодок? – спрашиваем мы их.
– Заметили мы еще с вечера! – отвечали они.
– Но почему же вы ничего не предприняли против?
– Да мы думали, это бабы едут за солью! – отвечали они.
Дело в том, что большевики пропускали за самогон и другие хабари баб на наш берег. Бабы же пробирались в Крым за солью. Эта соль и послужила нам на пользу. Большевики сперва не обратили внимания на нас. Захватили еще одного конного ординарца. Он говорит, что в штабе полка ничего не знают о положении и послали его в заставу с бумагами. А из заставы связи никакой.
– Хорошо! – воскликнул командир полка. – Пока штаб их догадается, в чем дело, мы так, по одному, переловим всех ординарцев.
Уже переправился 1-й батальон, переправляется 2-й. Батальонные уже на том берегу. На этом берегу только командир полка, адъютант, я у аппарата да в стороне мой помощник – пленный Ушаков.
– Хороша местность здесь! – говорил командир полка, лежа под огромным пнем. – И знаете, эти места исторические. Здесь когда-то на этом острове была Сечь… Может быть, еще под этим дубом лежал Тарас Бульба…
Уже часов 12 дня. Захватили еще трех ординарцев, которых штаб полка посылал узнать, в чем дело. Наконец уехал и командир полка с адъютантом. Я спросил его, что делать с телефоном.
– Тяните на тот берег! – сказал он, влезая в лодку.
Я позвонил в штаб полка. Ответил поручик Яновский. Я передал ему, что комполка приказал тянуть линию на ту сторону Днепра.
– Я знаю, – сказал поручик, – сидите на месте и никуда не двигайтесь, а вечером смотаете линию обратно, на ту сторону будем тянуть в другом месте.
Лежим с Ушаковым на острове. Никого больше. На том берегу все тихо. Где полк? Неизвестно. От нечего делать разговариваю со штабом полка. Отвечает Головин. Он говорит, что против Ушкалки начали наводить понтонный мост через Днепр. Я часто забываю и зову по телефону: «Алексеевцы!»
Позавчера был приказ строгий. Мы отныне не алексеевцы, а 36-й пехотный полк. Терский стрелковый 24-й, сводный Кубанский пластунский 48-й. Это делается для того, чтобы ввести красное командование в заблуждение. Одеваем то же белье, только навыворот, и думаем обмануть. А вчера был курьезный случай. Еще утром обгоняет наш полк на походе генерал Канцеров. Он здоровается с автомобиля. Вообще Канцеров любит здороваться со всяким.
– Здоров, молодец! – кричит он пленному Ушакову.
– Здравь желам ваш-дитсь, – надрывается пленный.
– Какой части молодец?
– 36-го полка, ваш-дитсь!
Генерал выпучил глаза.
– Как 36-го, что это за полк, первый раз слышу!
– Ваше превосходительство, – подошел поручик Лебедев, – согласно приказа…
– Ах! Да! Да! – рассмеялся генерал. – Я и забыл.
Вообще Канцеров большой чудак. В Серогозах идет он по улице. Идет солдат.
– Здоров, молодец! – кричит генерал.
– Здравия желаю! – тихо отвечает солдат.
– Разве так отвечают?.. – укоризненно произнес генерал и слез с лошади. – Садись на лошадь! – говорит он солдату.
Тот повиновался.
– Говори! Здоров, Канцеров!
Солдат смутился.
– Говори, а то в морду дам!
– Здоров, Канцеров! – крикнул солдат.
– Здравь желаю, ваш-дитство-о! – заорал Канцеров на всю улицу. – Вот как надо отвечать, а теперь слезай к…………!
И сейчас Канцеров где-то бродит по берегу и часто включается в линию.
Солнце уже подошло к тому берегу. Мы получили распоряжение смотать линию.
Начали сматывать. Черт его знает! Линия версты 4, и нас только двое. Обвешаны катушками, как верблюды. С трудом пробираемся меж кустов. Наконец дошли до берега реки Конки. Из Ушкалки плывет за нами душегубка. Мы положили катушки и сели. Гребет мальчик. Душегубка погрузилась до самых краев борта.
Пришли в Ушкалку. Поручик Яновский обрадовался мне.
– Вот видите, – сказал он, – вы опять у нас, надеюсь, больше мы не расстанемся с вами!
Дежурю в штабе полка. Штаб полка в хате над обрывом. С обрыва и прямо в Днепр на ту сторону уже наши протянули кабель. Мост сначала начали устанавливать против Ушкалки, как было указано по диспозиции из штакора, но забыли, перевели на ½ версты левее. Это, говорят, тоже для того, чтобы ввести красных в заблуждение.