Ночь. Я вышел во двор. Теплая сентябрьская ночь. Звезды обильно высыпали по небу и ярко мигают оттуда. Внизу на Днепре глухо стучат топоры и мигают фонарики. Понтонеры работают, ни минуты не переставая. Стучат топоры и молотки. Тихо, ни выстрела. Неужели красные до сих пор ничего не знают?
Захожу в избу. Входит командир полка. Он прибыл «оттуда». Сел за стол, что-то пишет.
Входит атаман Бурлак – начальник отряда махновцев. Командир полка встал и подал ему руку. Бурлак был в меховой бекеше, на груди висел полевой бинокль.
– В чем дело? – после приветствия спросил полковник.
– Сегодня мои хлопцы, – сказал Бурлак, – захватили пленных на том берегу, вместе с вашими, ваши взяли и всех их отправили в тыл, а у нас правило – пленных оставлять с собой, а там были хорошие хлопцы, они соглашались служить у нас!
Командир полка посоветовал ему обратиться к коменданту дивизии. Вообще наши стараются с махновцами держаться сдержанно, и они стараются (насколько возможно) быть корректными.
Ночью часов в 12 линия через Днепр перестала работать. Что такое? Продувание есть. Или телефонист спит, или утечка тока. Скорее всего, последнее.
Поручик Лебедев из своей квартиры тоже все время справляется по телефону на ту сторону. Услыхав, что нет связи через Днепр, он немедленно приказал мне ехать исправить линию. Делать нечего. Не хотелось страшно, но придется. Досада страшная. А что, если там дежурный телефонист спит? Разорву на месте.
Я спустился к Днепру. Линия висит с обрыва и уходит в воду. Я потянул провод из воды, чтобы узнать, порван или нет. Но кабель тянется туго. Значит, линия цела или, может быть, зацепилась в воде за что-нибудь.
На берегу тихое оживление. Каюки беспрерывно идут туда и обратно. Переправляются туда какие-то сестры.
Я взял каюк. Гребец был дядько, вероятно, потомок какого-нибудь запорожца. Он гребет, а я вытягиваю из воды провод и дергаю его – туго… Целый, целый! Провода в воде раза в четыре больше, чем ширина Днепра, сильное течение оттащило его вниз на четверть версты. Наконец через час или больше пристали к берегу. Линия в воде цела. Ух!
Черти, значит, порыв на их берегу, и они не могли его исправить. Провод привязан за суки. На берегу у костра сидят наши солдаты.
– Где телефонист? – спросил я.
Они указали назад, в чащу кустов. Я пошел туда. Действительно, под кустом лежал деревянный барабан, и, положив на него голову, мирно храпел Строков.
– Строков! – бешено закричал я и толкнул его так, что он вскочил на ноги.
– А? Что? Зачем?
– Где аппарат?
– А? Вот! – И он указал на барабан.
– Где вот? Дурак!
Он полез под барабан и через минуту отыскал валявшийся на траве аппарат. Я бросился к нему. Аппарат работал. Я кинулся с ругательствами на Строкова. Он только хлопал глазами. Ну придется мне тут дежурить. Ну и народ. Если бы на моем месте был бы кто-нибудь другой, он бы упек Строкова подальше черт знает куда. А я донес, что линия была порвана в воде, и поручик Лебедев успокоился.
25 сентября. Сегодня утром приказано мне идти в 1-й батальон, где находятся Иваницкий и Солофненко. 1-й и 2-й батальоны были в плавнях, в нескольких верстах от берега. Иду с Ушаковым по проложенной линии. Интересное вчера вечером было перехвачено донесение красных, что у них высадились белые части 36-го пехотного полка.
Идем все время по просеке. Громадные деревья по сторонам. Линия лежит справа, вдоль дороги. Никого и ничего, как будто бы мы где-нибудь в глубоком тылу. А ведь, может быть, в каких-нибудь пятнадцати шагах в кустах сидят красные. Вокруг наши продвинулись только по просеке, а ничуть не в стороны, а по сторонам густой лес.
Вот и 2-й батальон. Сидят. Ружья в козлах. С полверсты вперед 1-й батальон.
Иваницкий и Солофненко здесь, они очень обрадовались, что пришла к ним помощь.
1-й батальон уже поднялся и двинулся вперед. 2-й еще лежал. Вдруг бежит ординарец. Что такое? 1-й батальон стал. Приказано 1-му батальону идти в резерве, а 2-му впереди. Полковник Белов повел свой батальон мимо нас.
Иваницкий говорит, что влево от дороги целую ночь гремели подводы. «Вот и сейчас гремят, – сказал он, – послушай!» Я прислушался. Действительно, где-то гремели подводы.
– Смотри, – сказал Иваницкий, – второй день, а красные молчат, как бы они не обошли нас с тылу.
А в самом деле? У нас все делается как-то не по-человечески. Идем по просеке, и баста, а влево и вправо хоть гори все!
2-й батальон шел впереди. Я и Иваницкий старались не отставать от него. В руках у нас на шомполе громадный деревянный барабан с тонким проводом. Мы разматываем линию следом. Сзади в ¼ версты идет 1-й батальон. Где-то далеко сзади послышалась пулеметная и ружейная стрельба. Все прислушались. Стрельба была верстах в 5. «Это у терцев», – сказал адъютант батальона. Левее нас в 5 верстах высадились терцы, очевидно, у них стрельба.
– А что, мост не готов? – спросил кто-то.
– Нет его, вероятно, еще дня три будут строить.
– Эх! – вздохнул какой-то поручик. – Нет у нас старых понтонер, помню, как через Вислу наводили мост. Вы поверите…
«Та-та-та-та-та-та», – вдруг раздалось слева.
Пули защелкали по ветвям.
«Трах, тах!»
Что такое? Откуда?
Бьют слева, даже немного сзади. Кругом густой лес, в просеке и залечь негде. Полковник Белов растерялся.
– Второй батальон! – закричал он и кинулся в кусты.
Создалась паника. Люди шарахнулись в кусты и поползли по земле. Мы бросили катушку и тоже шарахнулись вправо. 1-й батальон свернул влево и рассыпался в чаще. Стрельба сразу утихла. Белов собрал свой батальон. Иваницкий долго смеялся.
– Я не ожидал этого от Белова, – сказал он.
Приказано не шуметь и по возможности осторожно двигаться вперед. Пошли. Вдруг сзади крики и шум. Что такое? Оглядываемся. К нам на помощь идут махновцы.
– Тише, тише! – кричим им.
Не хотят слушать. Шумят, галдят, форменная банда. Каждый в босяцком пальто, у каждого по 2–3 бомбы и разные винтовки. Шумя и галдя, они обогнали нас. Их было человек 25.
Спереди застучал пулемет.
– Ура! – гаркнули махновцы и бегом кинулись на него.
Стрельба утихла. Захватили «Максим» на мостике. Красные разбежались. Ободренные махновцами, наши пошли смелее, дабы не ударить лицом в грязь перед ними. Впереди плотина. Оттуда строчит пулемет. Махновцы, без выстрела, кинулись к ней… Но отхлынули. Наши пошли вброд через какое-то болото, камыши и кинулись на пулемет с флангу. И этот пулемет наш. О махновцах все отзываются с восторгом. Летит красный аэроплан. Он бросал бомбы по мосту. Это по нему, очевидно, и велась стрельба, которую мы слыхали.
Вдруг топот. Оглядываемся. Летит на коне ординарец.
– Мост готов! – радостно кричит он. – Сейчас переправляется артиллерия, а потом пойдет кавалерия. Ура! Ура! Ура!
Дело будет. Батальоны идут быстро. Рвутся вперед. Махновцы где-то исчезли. Мы уже не успеваем вести линию за батальоном. Отстаем. Хорошо, что красные по дороге бросили три ряда провода. Очевидно, на свою заставу. Мы его починяем, где он порван, но все-таки отстали от батальона на версту. Идем же мы быстро. Я, Иваницкий, Солофненко. Потом подошли прибывшие поручик Лебедев и Куприянов. Часов в 10 утра мы задержались с одним порывом, провод был вырван. Требовалось вставлять свой. Начали починку. Вдруг впереди щелкнул револьверный выстрел. Не успели мы сообразить, в чем дело, как слева зашумел камыш и из него вылезло человек 50 в серых шинелях без погон. Двое тащили станок «Максима», а один нес ствол. Шагах в 15 от нас в стороне вылез их командир в кожаной фуражке с красной звездой, такой же куртке, с наганом в руке. Его звезда на фуражке как-то особенно запечатлелась в моей памяти. Эмалевая с золотым ободком.
У меня упало сердце. Нас пять, а их пятьдесят, если не больше. У меня, у Солофненко и у Куприянова были винтовки, у Лебедева и Иваницкого не было. В винтовке не открывался затвор, у Куприянова сразу не оказалось патрон, да он моментально куда-то смылся в кусты. А батальон впереди в полуверсте, а 1-й еще не подошел… Положение было скверное. Но красные тоже опешили, когда увидели английские шинели, их командир остановился и поднял наган… Но тут всех вывел из положения Иваницкий. Он сразу подскочил, не размышляя ни секунды, к одному красноармейцу и выхватил у него новенькую русскую винтовку.
– Бросай оружие! – дико заорал он и приготовился стрелять.
Я тоже взял на изготовку и подскочил к Иваницкому. Тут случилось то, чего мы не ожидали. Передние красноармейцы, оторопев от неожиданности, бросили винтовки, а задние шарахнулись в камыш. Двое, тянувшие станок пулемета, бросили его на землю и удрали. Командир их повернул обратно в камыши.
– За мной, товарищи! – закричал он уже в камышах.
Половина кинулась за ним. Человек 25 остались на месте. Винтовки и пулемет лежали на земле.
– Отойдите в сторону! – скомандовал им поручик Лебедев, приходя в себя.
Они повиновались.
Куприянов подбежал к стволу пулемета и, отвинтив винтик, стал пить воду. Мы удивились: откуда он взялся? Пока красные сдавались, он просидел в кустах. Сдалось человек 25 солдат, столько же винтовок и один пулемет. Винтовки все русские – новенькие, английского изделия. Затворы никелированные, в каждой винтовке вложено 5 патронов и затвор поставлен на предохранитель. Из этих винтовок, очевидно, еще не сделано ни одного выстрела, и, очевидно, они из Новороссийска. Наши. Я выбрал одну. Поручик Лебедев волнуется: «Всегда надо иметь винтовку и патроны!» – бурчит он, а сам же не имеет. К нам подходила навстречу сестра милосердия, ведя под руку офицера, у него была забинтована голова.
– Вы взяли этих пленных? – спросил он.
– Да, мы!
– А командир их где? – оживился он.
– Удрал!
– Вот сволочь! – выругался он. – Ранил меня из нагана в глаз, как я на него нарвался!
Мы в это время кричали в камыш: «Товарищи, вернитесь, не удирайте» и т. п.