– Вот что, – сказал поручик Лебедев, – чтобы здесь нам не задерживаться, бегите, Иваницкий, к командиру батальона и скажите, чтобы прислал людей отправить пленных, а вы, – он указал на меня, – и вы (на раненого офицера), будьте добры, ведите их в тыл, пока вас сменят люди из батальона.
– Становись! – закричал раненый офицер. – Шагом марш по четыре!
У меня новенькая блестящая русская винтовка со штыком. Русский новый кожаный подсумок, палатки. Пленные обмундированы отлично, все с палатками, с лопатками, только материал на всем скверный, чехол на лопату не кожаный, а брезентовый, фляжки стеклянные, фуражки матерчатые с такими же козырьками, на манер английский.
Я шел сзади за ними и напевал мотив Интернационала, он что-то последние дни не выходит у меня из головы.
– Разве и у вас его поют?! – обернулся один пленный.
– Да, бывает! – спохватился я.
Расспрашиваю пленных. Оказывается, их в плавнях бродит несколько рот, на одну из них мы и наткнулись. О нас они ничего не знали. Им приказано было стать на дороге с пулеметом. Ночью они шли по болоту. Сбились с пути и уже днем вышли на дорогу, наткнувшись на нас. Что, если бы они минут за 10–15 до нашего подхода установили на дороге пулемет? Нам бы, пожалуй, не поздоровилось. Я вижу здесь Промысел Божий. Как это 50 вооруженных человек испугались пяти невооруженных. Поистине воля Божья!
Проходим дальше, стоит отбитая у красных махновцами телефонная двуколка, груженная вещевыми сумками с вещами.
Поручик Лебедев, увидав двуколку, да еще телефонную, сразу подскочил.
– Отдайте нам! – сказал он махновцу. – Зачем она вам?
– Как же, – резонно ответил махновец, – мы думаем ведь разворачиваться!
Подошли Смоленский, Кавказский полки – 6-я дивизия. Едут орудия. Пришли обозы, наша хозяйственная часть, идут дымящиеся, только не наши кухни, радиотелеграф. Едет генерал Канцеров на лошади и по привычке здоровается. Прибыл и командир 3-го корпуса генерал Скалон. Ночевали в плавнях.
26 сентября. В 5 утра двинулись. Едва подошли к лощине, как затрещали винтовки, зарокотал пулемет, и вдруг ахнуло орудие, наше и их. Завизжали снаряды, застонал лес. Плавни ожили. Здорово они бьют. Снаряды рвутся прямо на дороге. Очевидно, им хорошо нас видно. Обоз удрал в сторону и рассыпался по кустам. Я лежал около нашего орудия и наблюдал за полетом снаряда. Если стоять сзади орудия, то в момент выстрела в дыму сразу видна точка, которая лишь опускается вниз, уменьшаясь, и сразу исчезает. А если наблюдать сбоку, то заметно, [как] что-то черное вылетает из орудия.
Убили вестового поручика Аболишникова, пленного Андрея: вылез на бугорок посмотреть, что там, на позиции, его и хлопнуло пулей. Он был у красных ординарцем, кажется, даже командовал взводом. Его захватили, когда мы бродили по Кубани, он вез донесение и наткнулся на нашу колонну, приняв нас, по ошибке, за своих.
Генерал Канцеров и генерал Скалон все время на позиции. Им нужно лично руководить операцией, а до Ушкалки 15 верст, и телефонная линия ежеминутно рвется проходящими по просеке частями. К вечеру подошли к речонке, на той стороне речки видно большое село – Покровское, посреди села возвышается небольшая церковь (на горе), на том берегу стоит паром. Только наши сунулись, красные обстреляли… Наши отхлынули. Посыпались снаряды, сбивая ветви деревьев, иногда снося до корня целые стволы. Пришлось обойти версты на три. Красная пехота нажимала на нас. Наши батареи работали отчаянно. Уже заходило солнце, когда вдруг случилось то, чего никто не ожидал. 2-й батальон лежал впереди от 1-го шагах в пятистах. Стрельба утихала, вдруг слева из чащи дерев выскочило всадников 20 и налетели на лежащую цепь, начали рубить. Цепь опешила от неожиданности. Правый фланг открыл огонь, а левый бросился удирать назад. Красные вот-вот настигнут беглецов. 1-й батальон приготовился бить по кавалерии. Поручик Полынский сразу сел на «Максима» и прицелился, но как стрелять? Впереди красных наши бегущие.
– Ложитесь! Ложитесь! – кричат отсюда наши. – Открываем огонь!
Но они не слушались. Наши не решались бить. Один бегущий офицер выхватил наган и прицелился в преследующего его кавалериста, минуты две он целился, но не стрелял, налетевший кавалерист зарубил его. Двоих других постигла та же участь, бежит один капитан Руднев.
– Ложитесь! Ложитесь, Руднев! – кричат ему. – Открываем огонь!
Но он бежит сюда. Красные уже близко. Медлить нельзя… Поручик Полынский нажал на курок.
«Та-та-та-та-та-та», – затрещал «Максим».
Капитан Руднев упал убитый. Красные все погибли. Двинулись по полям. Валяются подбитые лошади и кавалеристы. Руднев убит в голову двумя пулями. Подошли к зарубленному офицеру, который целился из нагана и не стрелял, он был весь в крови. Наган валялся в траве, на трех патронах следы курка – осечка. Осечка погубила человека. Опять приблизились к реке. Наш берег низменный, песчаный, а противоположный, на котором Покровское, высокий. Им оттуда хорошо видно. Берег чистый, песчаный на 100 шагов. А в 100 шагах от берега лес, кусты. Мы лежим в кустах, а вперед ни шагу, так как песок буквально кипит под пулями. Генерал Канцеров с нами. Он кричит, вызывает охотников добежать до берега по песку и окопаться в песке.
– Кто хочет, – кричит он, – или железный, или деревянный крест получить?
Но никто не решается. Берег прямо поливается пулями. Все лежат не шевелясь. Пулеметы наши пускают ленту за лентой. Около них целые горы дымящихся патрон.
– Никто не хочет? – кричал Канцеров. – Эх вы! Придется мне, старику… Господи, благослови!
Он перекрестился и, выскочив из кустов, побежал по песку. Пыль поднялась вокруг него от падающих пуль, но генерал быстро бежал, пригибаясь. Я жду: вот-вот упадет он мертвый. Но нет, добежал до берега, упал и начал руками нагребать впереди себя кучу песку. Немного зарывшись, он обернулся и стал пальцем манить нас. Двое сразу побежало к нему. Один упал раненый. Еще один выскочил, и вдруг весь батальон побежал к берегу. Несколько человек не добежало, остались лежать здесь навеки. Канцеров хохочет и указывает на свой сапог. Пуля разворотила каблук, не задев ноги. Судьба! Лежим на берегу, красные с Покровского немилосердно жарят. Я приник к песку и нагребаю все больше и больше. Аппарат остался в кустах, но он и не нужен, так как начальство все здесь. Только поздно вечером утихла стрельба. Вызвали патроны. Говорят, терцы с левого фланга перешли эту речушку. Ночью пришла новость, будто бы корниловцы заняли Никополь и станцию Чертомлык и будто бы красные уже удрали из Покровского.
Генерал Канцеров волнуется, он хочет узнать, удрали ли красные из Покровского, и боится, как бы они не удрали безнаказанно.
– Нужно наступать немедленно, – волнуется генерал.
Он приказал всю ночь бить по Покровскому. Оттуда не отвечали – это его беспокоило. Он страшно волновался.
– Очередь! – кричал он. – Садись в лодку! Очередь!
Но красные молчали. Мы сидели в лощине в кустах и грелись у костров.
– Оче-ре-е-е-дь! – тянул на берегу неугомонный генерал.
Мы дремали…
Пришли двуколки с патронами. Приехал подпрапорщик Мартынов. Интересный с ним был случай. Мартынов в Катерлезе всегда хвалился про свои геройские дела в Дроздовском походе, а сегодня, когда вел двуколки и попал под шрапнель, бросил повозки и удрал в кусты. Ушаков (пленный) засмеялся и начал кричать: «Подпрапорщик, на кого ты нас покидаешь!» Может быть, в самом деле человек раньше был герой, а в тылу побыл, и уже не тот. Тыл здорово действует на людей в плохую сторону.
27 сентября. Говорят, Бабиев где-то зашел в тыл красным, так что мы сегодня должны взять Покровское. Перестрелка с утра стоит адская. Мы отошли опять в кусты. Около пулеметов такие кучи гильз, что едва виден за ними пулемет. Красные бьют с горы из-за заборов, а один сидит в пароме и бьет сидя с парома. Мы бьем только по нему, я выстрелил в него несколько раз, но он сидит, но уже не стреляет. Наша конная разведка переправилась левее через речку и начала обходить Покровское с фланга. Всадники уже помчались за деревню в обход. 2-й батальон пошел вброд левее деревни. Красные убегали. Очевидно-таки, Бабиев зашел в тыл, что они так легко убегают. Два крестьянина гонят сюда паром. На пароме сидит стрелявший красноармеец. Его вытащили с парома на наш берег. Это китаец, раненный раз пять. На нем накинута шинель, вся в крови. Он сидел и стрелял беспрерывно, пока пуля не попала в плечо.
– Ходя! Ходя![197] – молчит. Только сопит. Его бросили на берегу. Он молчит и, видно, страдает. Не знаю, что с ним случилось в дальнейшем. Лезем в паром. Покровское хорошее село. Украинские тыны[198]. Вишневые садки.
Жители удивленно смотрят на нас. «А нам говорили, вас разбили». Прибыла конная разведка Смоленского полка – все, как один, в белых папахах. Жители удивляются, а особенно они поразились, когда мы сказали, что Махно с нами в союзе. Они все махновцы. Удивляются, что у нас есть соль, табак, спички… У них этого давно нет. Наша конная разведка поскакала на Чертомлык. Говорят, там захвачен бронепоезд и много разного добра. Едет генерал Скалон. Здоровается. Увидев нас, остановился:
– Алексеевцы?
– Так точно, ваше высокоблагородие!
– Спасибо, алексеевцы, будете теперь отдыхать!
Мы остаемся в Покровском, нас сменяет 6-я дивизия. Итак, полк отдыхает, а нам опять работа – разматывай, устанавливай. В 2 часа ночи только пришел в хату голодный и сразу уснул.
28 сентября. Ну эту ночь и поработали. До 12 часов ночи наводили линии в батальоны. Село длинное, пока тянули из конца в конец, прошло много времени. Потом приказали тянуть в учебную команду.
Часа два искал одну команду, пока нашел, а потом пришлось в темноте тянуть линию. Наконец притянул. Нашел квартиру начальника учебной команды. Он спал. Разбудили. Спрашиваю: