– Где установить аппарат?
– А нельзя ли завтра? – спрашивает он.
– Приказано, – говорю, – сегодня.
– А я приказываю завтра! – рассердился он.
А мне еще лучше, и я пошел спать.
Сегодня с утра полк ушел на позиции (отдых был дан на словах), а мы часов в 11 дня сматывали линии. Пообедали и выехали к полку. Народ хороший. Накормили борщом, жареным картофелем с курятиной, молочной лапшой. Мы хозяина угостили табаком.
29 сентября. Сегодня мы были на позиции с 5 часов утра. Позиция за Покровским в трех верстах к юго-западу. Здесь, на юго-западе, на левом фланге стоят терцы и пластуны, затем правее мы, а правее нас уже на западе 6-я дивизия – Смоленский, Кавказский полки, а на северо-запад пошел Бабиев в направлении Чертомлык – Никополь. Штаб дивизии расположился за рощей на высоком кургане, туда мы уже протянули паутину. Мы наступаем прямо на село Мариинское, которое верстах в 6 виднеется на горизонте. Пока лежу в штабе полка, но, кажется, придется идти в цепь, потому что там не хватает людей. От нечего делать срисовал горку, которую долго защищали красные, но наши наконец ее взяли. Она вся осыпается шрапнелью. На ней видны окопы. Наши перебегают медленно вперед. Командир полка лежал, лежал возле телефона, но правого фланга отсюда не видно за кустами, и он, не утерпев, помчался туда.
Остался за него помощник комполка полковник Сидорович. Сидорович глуховат, и по телефону ему плохо разговаривать, а тут генерал Канцеров все спрашивает, как у нас на правом фланге? А правого фланга ему не видно, а телефона туда нет, и Сидорович все отвечает: «Пока не выяснено!» Он сердится, что линия проведена только одна, а нет другой на правый фланг. И наконец приказал нам тянуть линию на бугор, недавно взятый нами, откуда видно все поле сражения, и туда решил перенести штаб полка. Бугорок весь в дыму от разрывающейся шрапнели, мне страшно не хотелось туда идти, но делать нечего. Я и Солофненко взяли деревянный барабан и пошли по полю. Пули изредка свистали высоко в воздухе. Мы шли быстро, равномерно такала катушка, ворочаясь на шомполе. По всему полю то там, то здесь рвались снаряды. Интересно: сначала покажется столб дыма и разрыв, а потом слышен визг полета снаряда. Даже весело смотреть, слышишь, что визжит снаряд, и не боишься, так как он уже разорвался. Наши батареи стоят в поле и жарят беспрерывно. Часов в 12 мы установили аппарат на кургане и легли, так как пули чертят землю.
– Смотри, смотри! – кричит Солофненко, указывая рукой влево.
Смотрю: на левом фланге стоит пыль столбом. Бегут повозки, всадники, люди. И слышна жаркая пальба. Драп всеобщий. Наш левый фланг остановился и тоже начал отходить. Слушаю в трубку. Полковник Белов кричит командиру полка:
– Господин полковник, что там делается, на левом фланге, мои люди нервничают и начали отходить, уж не прорвалась ли кавалерия?
– Да! – отвечает полковник Бузун спокойно. – Я вижу, там болтается какая-то публика, наверное обозная, держитесь на месте. Мы свое дело знаем!
Скоро на левом фланге все успокоилось. Там действительно прорвалась часть красной конницы. Из штадива поручик Яновский приказывает мне взять катушку кабеля в штабе полка и вести линию в 1-й батальон, там не хватило проводу, а батальон продвинулся вперед.
Идти в 1-й батальон не безопасно. Приходится перебегать от кустика до кустика. Пули визжат, а когда застрочит пулемет, приходится ложиться.
Наконец вот и цепь. Лежит полковник Логвинов, поручик Аболишников с аппаратом. Очень обрадовались кабелю, так как цепь от них уже отошла шагов на 60 вперед.
– Цепь, вста-ать!
Выключаем аппарат. Беру с поручиком барабан.
«Гр-гр-гр-гр-гр-гр!» – разматывается катушка.
«Бум! Виу-бух!» – разорвался снаряд.
Одновременно застучал пулемет.
– Ложи-ись!
Легли как раз на бугорок. Видно, как за дорогой в леску стоит тачанка красных с пулеметом. У них там прикрытие. Передаем на батарею. Оттуда начали бить по леску.
– Цепь, впере-ед!
«Та-та-та-та-та».
– Ложись!
Легли, пройдя шагов 20. Аппарат у нас японский, лакированный, новенький. Блестит на солнце лаковыми покрышками и металлическими застежками.
«Всссь!» – просвистела рядом пуля.
– Ох, ранен! – вскрикнул поручик Аболишников и ткнулся лицом в землю. Я слыхал визг пули на секунду позже крика поручика. Передаю по телефону в штаб полка.
– Можете ползти? – кричит Логвинов на поручика. Он поднял желтое лицо, глаза у него какие-то бессмысленные – ранен в живот.
– Цепь, вперед!
– Господин поручик! – кричу я Аболишникову. – Можете ползти, а то я снимаю аппарат!
– Передайте… Носилки! – прохрипел он.
– Телефон, не отставать от цепи! – кричал Логвинов.
Я крикнул в трубку о носилках, выключил аппарат и, пригинаясь, побежал догонять цепь. Мы прошли лесок. Наткнулись на три трупа красных. Масса неразорвавшихся снарядов валяется по полю. Прошли их окопчики в колено. В окопчиках масса гильз и обойм. Один красноармеец лежит убитый, ткнувшись в бруствер окопчика.
По телефону слышно, генерал Канцеров передает в штаб полка, чтобы полк был готов к атаке. Бабиев еще с утра пошел в тыл к красным, и они должны скоро удирать. Мы уже подошли почти к Мариинскому. Уже часа 4 дня, а красные не удирают. Слева наши роты выбили красных из окопов и пошли на «ура»! Мы тоже схватились.
– Ура! Ура! – Красные бросили окопчики – и наутек. Я знаю, что делать. Остался один с аппаратом. Батальон с командиром помчались вперед бегом в село.
Недолго думая я выключил линию, нацепил на себя аппарат – и бегом за батальоном. Красные здорово драпанули. Валяются одни винтовки, сумки и ботинки, которые они сбрасывают, чтобы легче бежать. Красные шпарят через огороды, заборы и плетни.
Забегаю в одну хату воды напиться. Страшно захотелось пить.
Мужик выносит кувшин воды.
– Кавалерию треба[199]… кавалерию треба, – возбужденно шепчет он, хватая меня за рукав. – Кавалерию на их, сукиных сынов, хиба пишки[200] догонишь!
Вечером пили чай в одной хате. Перед вечером сматывали линию в поле. Масса валяется убитых. Деревенские бабы бродят по полю и снимают с убитых ботинки, одежду и белье. До чего дошел народ!
Приехал поручик Яновский. У хозяина, у которого мы остановились, разбило снарядом сарай, убило корову, жена где-то убежала. Так что хозяин ходил сам не свой. Мы сами поставили самовар и пили чай с сухарями без сахару. Все-таки очень вкусно. У хозяина наша хозяйственная часть покупает убитую корову, так что он немного успокоился. Ночью получен приказ идти в Покровское. Часов в 12 ночи в поле встретили Канцерова на автомобиле. Он спрашивает:
– Что за часть? А, – говорит, – алексеевцы?! Идите в Покровское, растерял все части и никак не соберу!
Мы молча проходим мимо автомобиля чудака-генерала.
30 сентября. Сегодня двинулись на Чертомлык. Подошли к какому-то железнодорожному мосту, рядом паром. Полк медленно переправляется. Целый день проторчали у парома. Слева какой-то большой кирпичный завод. Смотрю, наша Алексеевская батарея устанавливает орудия куда-то назад и берет прицел. Что такое? Говорят, в тылу замечена какая-то конница. Вечно у нас так. Поручик Лебедев и капитан Свирщевский, не дождавшись парома, решили где-то переправиться левее. Мальчишки говорят, что где-то влево есть брод. Они взяли одну двуколку с лошадью и пошли искать брод. Наконец поздно вечером переправились на пароме. Задымили кухни. Неприятельский бронепоезд издали открыл огонь по кухням. Ночью стояли в какой-то деревушке, а под утро опять пришли в Мариинское. В Мариинском есть громадное имение, кажется, великого князя Михаила Александровича. Стоят одни развалины, а, видно, было хорошее, богатое имение. Электричество, свое динамо. Вечером поручик Лебедев и Свирщевский прибыли в деревушку, где мы ночевали. Они прошли по железнодорожному мосту, а лошадь с двуколкой загнали в воду, она застряла в грязи по шею – и ни взад, ни вперед. Так и бросили ее в воде. Это было часов в 6 вечера. Часов в 11 ночи послали людей спасти лошадь. Она стояла среди реки. Голова одна торчала из воды да двуколка. Вода была холодная. Двое пленных поехали к ней в каюке. Лошадь стояла недвижима. Решили бросить двуколку в воде и спасти лошадь. Обрезали гужи, чересседельник. Лошадь упала мертвая и не поднялась из воды. Так погубили лошадь ни за что. Не зная броду, не суйся в воду.
1 октября. Покров Пресвятой Богородицы. Сегодня мы должны наступать. Мы двинулись на запад из Мариинского. Бабиев должен пойти в глубокий обход. Наши цепи идут вперед медленно. Красных не слышно. Наконец завязывается бой. Канцеров все торопит и торопит нас. «Бабиев, – говорит, – уже пошел!» Потом приказывает не зарываться, не спешить! Что такое? Бабиев почему-то не наступает, вертится на месте. Что за причина? Приказано нашим не выдаваться. Цепи лежат на месте. Бабиев что-то медлит.
Поручик Яновский прислал нам смену. Пришли пленные. Нам приказано идти в обоз 2-го разряда. Он стоит в плавнях за Покровским. Слава богу, уже несколько дней не спал. «Посплю», – думал я, идя в тыл. Идем через Мариинское. В Мариинском храмовый праздник. Бабы сидят на «призбах», грызут семечки. Мы идем по улице и берем у них семечки. Бабы смеются.
– Отступаете? – смеются они.
– Как отступаем?
– Да куда же вы идете?
– Как куда? Нам смена пошла.
Они недоверчиво качают головами. У меня тоже настроение неважное. У нас что-то здесь затягивается лавочка. Зашел по дороге в лазарет нашего полка. Эвакуируют раненых. Пришел на перевязку подводчик-крестьянин – ранен в руку. Здесь же и о. Солофненко. Переправились на повозке через речушку, идем по плавням. Слава богу, наконец я из этого ада попал в тыл. «Посплю», – думал я, идя по густой чаще леса. Вот и обоз 2-го разряда. Наши повозки, мастерская, две пулеметные линейки. Шапарев разложил свои аппараты и починяет. Публика интересуется у нас: что там на позиции? Миргородский принес из села меду. Начали есть. Кто-то варит в стороне кашу. Подзакусив, я лег под кустом и принялся за дневник. Написал все до настоящего слова. Где дальше буду писать и когда, не знаю. Пригнали пленных красноармейцев, у них русские шинели; их раздели. Шинели сложили в кучу, а в Крыму пообещали выдать английские.