Часов в 11 ночи прибыли к берегу Днепра. Обоз у моста скопился в 70 рядов. Пропускают медленно в очередь:
– Обоз Пластунского полка!
– Третий тяжелый дивизион!
– Обоз штаба шестой дивизии!
Я хожу по песку, что делать? Устал. Ноги мокрые. Спать хочется. Как же перебраться? Решил идти на хитрость. Подхожу к мосту. Горят факелы, фонари. Понтонеры возятся в лодках. Проходит какая-то батарея. Орудие от орудия идет на далекую дистанцию, чтобы не повредить моста. Смотрю, одно орудие въезжает на мост без людей.
– Номера, не отставать! – крикнул я и, схватившись за щит орудия, пошел по мосту.
Номер мой прошел. Иду уже посредине моста. Мост дрожит, и лодки качаются. Чуть-чуть не погрузятся в воду. Понтонеры сидят в лодках с фонариками и вычерпывают воду. Итак, неделю назад мы переезжали в душегубках Днепр, а теперь… Какое было тогда настроение, и теперь. Ездовые выводят лошадей на берег. В Ушкалке уже было полно войск. Почти в каждой хате по батальону. На улицах обозы, орудия, горят костры. Бабиевцы с конями стоят на площади и греются у костров. Кони их жуют солому. Уманцы, шкуринцы, корниловцы, черкасцы…[205] Я подсел к одному костру. Тепло, хорошо… Подбрасываем в костер солому, я снял обмотки, ботинки, портянки и сушу их у огня. Пар идет от тряпья… Приятно у огня… Недаром говорится в песне:
Как хорошо служить в пехоте,
Под барабан маршировать.
Купаться в луже и болоте,
Потом на солнце высыхать!
Казаки о чем-то горячо рассуждают. Прислушиваюсь… О сегодняшнем дне. Оказывается, сегодня утром убили Бабиева. Вот почему бабиевцы замялись и мы драпанули. Но как красные очутились в тылу у нас? Хотя теперь все возможно. Я слушаю разговор казаков и ужасаюсь. Мне он запал в голову, и я его хочу изложить насколько помню.
(Разговор казаков.)
– Терентій, а бачив, як підскочив один та хватив Панасюка шашкою? Так бідолага и залився…
– Хіба Панасюка? Охріменка!
– Де Охріменка?.. Охріменко тоді у звязі був ще як ударив Панасюка, а сотник Негайный зарубав його…
– А наш полковник, хлопці, здорово руба, бачили, як вин двух мотыльнув…
– Я не менчь як трех сегодні зарубав…
– Ну трех, я тим яром, що у плавнях, за один налет чоловік чотырех уклав…
– А бачили, як Тимошенка зарубали?
– А грець його зна, кажись, під ним коня ранило, бо я бачив двое на його налетіло, одного він зняв, а другий його…
– А у іх, кажись, тоже наши!
– Ні, донці, хиба наши так рубають![206]
Этот разговор мне запал в голову. Действительно, публика. Им бы только у Гоголя или у Репина фигурировать, и морды есть запорожские.
2 октября. Сегодня день пасмурный. Проснулся я на площади. Казаков уже не было, и я один спал на груде потухшего пепла. Вокруг стоят обозы. Нашел поручика Яновского.
– Слава богу! – закричал старик. – Капустян, Капустян, – кричал он писарю, – еще одного нашего нашел! Уже два.
Встретили Рамбиевского и еще одного пленного. Подошли Васильев, Солофненко, Головин и еще несколько.
Наш священник, отец Солофненка, остался в плену. Иваницкий, Горпинка и почти все пленные попали в плен. Шапарев с мастерской также попал в плен. Осталась там мастерская, все аппараты и кабель. Нас осталось в команде человек 10 народу, аппаратов 5 и немного кабеля. И то аппараты эти принесены с позиции телефонистами. Один привезен пленным на той двуколке, на которой я ехал в плавнях. Лежим в хате на соломе. Поручик Яновский о нас страшно беспокоится. Достал хлеба, старается, чтобы мы сварили обед. Но охоты нет никакой возиться. Только лежать. Лежим и делимся впечатлениями вчерашнего дня. На нас налетела конница в плавнях в 12 часов дня, а полк стоял на позиции до 4 часов вечера и ничего не знал, что делается в тылу. Как всегда, отличился полковник Логвинов. Все драпают сломя голову, а он остановил свой батальон:
– Батальон, стой! Кавалерия в тылу!
И так отбивался залпами до темноты, пока не зашли в плавни. И не потеряв ни одного человека, прикрывал отход.
Поручик Яновский с Капустяном ехали на гарбе с аппаратами, заехали на середину речки. Паника. Подводчик вытянул шкворень из оси и на передке удрал, а гарба осталась перевернута на средине реки. Недолго думая поручик пихнул ногой аппараты в воду и сам полез за ними по пояс в воде.
Здесь же показалась наша кавалерия.
Бабиевцы наши приняли их за красных и подняли еще большую панику. Бабиевцы, без вождя, были как бараны; они бешено мчались к плавням и рубили по дороге своих, чтобы не задерживали.
Наши подводы за Днепром попали в плен, хорошо, что я не сел тогда. Опять Судьба. Капитана Свирщевского окружили:
– Сбрасывай, – кричат, – погоны! Бросай наган!
Капитан снял с головы форменную фуражку и, пригинаясь, пробрался по кустам в Покровское. Миргородский тоже спасся. Говорят, видел, что красные рубили сдающихся наших. Кухня, которая меня переехала, осталась. Кашевары порезали постромки и верхом ускакали. Эта конница красных пришла с Польского фронта, так как поляки будто бы помирились с Советами. Здесь конница Буденного, Гая, Черной Хмары, Огненная дивизия[207]. Тысячи тысяч. Большинство донцы. Они будто бы кричали: «Станичники, куда бежите?»
Стучит пулемет. Я вышел во двор. Двор наш над обрывом у Днепра. Днепр внизу как на ладони. Мост уже убран. На том берегу сидят трое наших и машут руками. Один бросился в воду и переплыл, а двое сидят. Может быть, то Иваницкий. Красная кавалерия приближается к ним слева из-за кустов.
С нашего берега застучал пулемет. Кавалерия исчезла в кустах.
– Эх, лодку бы им!
Бедняги!
3 октября. Вчера выступили в направлении на северо-восток. Ночевали в немецкой колонии. Идем опять целым корпусом. Мы сейчас переведены в 6-ю дивизию. Пластуны, терцы и другие части пошли к югу. Говорят, красные прорвали фронт на Каховке. Заняли Новоалексеевку и отрезали нас от Крыма. Обстановка неважная. Да и у меня настроение грустное, или это в связи с осенней погодой. Надоело все страшно… Не видно конца. Мы мечемся в разные стороны, и нас везде сжимает красная лавина, красная сволочь. Как бы мы не задушились здесь. Иваницкого нет, Башлаев убит, Борька Павлов отправлен в кадетский корпус как малолетний. Сколько было друзей, остался я один, теперь новые появились… и опять я один. Поручики Яновский и Солофненко уехали в Севастополь в командировку за аппаратами. Скучно и грустно. Начинается осень.
4 октября. Пришли в село Рогачики. Село громадное, стали в одной хате. Арбузы жрем вовсю.
5 октября. Сегодня наводили линии. Линий мало, и лишнего кабеля нет. Прислали немного из штакора аппаратов и кабелю. Сегодня прибыли в наш полк махновцы – 20 человек, те, которые были с нами за Днепром. До сего дня они там «партизанили». Они составляют команду наших разведчиков. Старший команды их атаман, а начальником пешей разведки числится наш офицер. В общем, двоевластие. Что получится и кто будет командовать? Неизвестно. Они не носят погон. На занятия не ходят. Чести офицерам не отдают. Банда бандой. Но наши стараются с ними быть корректными. «Союзники» все-таки. Даже им делаются привилегии. Наши делают переходы пешком, а махновцы едут на тачанках. Наших ставят по 10–12 человек в одну хату, а их по два, по три.
6 октября. Сегодня получил жалованье за август месяц – 2400 рублей. Сходил в парикмахерскую, купил на базаре молока – и жалованья нет.
8 октября. Сегодня выступили. Вечером пришли в Большую Белозерку. Заходим в хату, хозяин богатый. Сидим часа два – ни слуху ни духу. Жрать хочется страшно, а нам хозяйственная часть уже вторую неделю, кроме муки, ничего не выдает. Да и кухонь у нас нет. Все время мы на подножном корму. Я удивляюсь, как еще жители нас кормят. Наконец голод нас замучил. Намекнули хозяйке.
– А я уже для вас утку зарезала! – суетилась она. – Сейчас борщ будет готов!
На дворе уже кипит борщ, а на вечер хозяйка думает делать вареники. Хорошая хозяйка. В ожидании сих последних пишу сии строки. Поздно вечером комендант полка:
– Подводу гоните! – грозно говорит комендант хозяину.
– Помилуйте! – взмолился хозяин. – Пять дней не прошло, как я вернулся с подвод из-под Токмака, две недели был в подводах, только от вшей избавился, а вы опять…
– Это меня не касается… Ваша очередь, значит, ведите…
– У меня есть от старосты бумага, не моя очередь! – Он передал коменданту лист из волости.
– Это подделка печати, – швырнул на стол бумагу комендант, – копейку разогрел да и приложил.
– Да, Господи, Твоя Воля, стану ли я подделывать…
– Запрягай!
– У меня бумага есть, не моя очередь…
– Не хочешь! Тогда я запрягу…
Хозяин побежал к старосте. Вот неприятность. Мне так противно. Люди такие хорошие, и такое отношение. Хозяин пошел к старосте, а ординарцы запрягают его лошадей. Сын хозяина плачет, не дает сбруи. Через час пришел хозяин. Ничего не добился. Чуть не плачет.
– Лошадь, – говорит, – пусть берут, я сам не поеду; ну его к черту, чтобы опять вши заели.
Досадно, ей-богу.
Поели борщу. Хозяйка делает вареники. Часов в 11 ночи бежит фельдфебель: «Собирайся выступать!» Что такое? Хозяин уже запряг лошадь и выехал. Выступаем, а вареники еще не готовы.
– Скорее! Скорее! – кричат в окно. Суета.
– Обождите, – говорит хозяйка, – сейчас докончу лепить вареники…
Но нам не до них. Досадно страшно. Фоменко вместо вареников уплетает сметану. Куда это на ночь выступаем? Не пойму ничего.
Ночь. Темно, и страшно холодно. Обоз идет из села. Бегу сбоку подводы. Страшно холодно. Бегу и никак не согреюсь. Уже осень.
9 октября. Сегодня на рассвете пришли в Малую Белозерку. Село большое, если еще не больше Большой Белозерки. Остановились у бедной хозяйки. Бедные, а угостили чем могли. Картошка жареная, арбузы и чай без сахара. Вообще жители в этих Белозерках очень хорошие. Сегодня выдали сахар, отбитый у красных в Чертомлыке, на каждого по полкотелка. Угостили хозяев сахаром и напились чаю вволю.