– Батальон, пли!
Раз, раз, раз. Отхлынули. Справа нас обгоняют их тачанки с пулеметами. Пули завизжали над нами.
Даем залп. Быстро, быстро бежим. Нагоняют. Уже поднялась у нас паника. Кавалеристы уже догнали нас. Офицеры оборачиваются и на ходу стреляют.
Полковник Логвинов отстал шагов на 40. Он был верхом и, очевидно, не хотел идти впереди.
– Пропал, – шептал я и бежал, думал было порвать дневник, но все равно живым не оставят. Полковника Логвинова окружили несколько всадников.
– Лови, лови бородатого! – кричали они.
– Нет, врешь, не поймаешь! – крикнул Логвинов и выхватил наган.
Два всадника повалились с лошади, третий удрал.
– Батальон! – кричит Логвинов. – Не волнуйся, стой!
Дали подряд несколько залпов. Красные уже не так гонятся за нами. Очевидно, они решили, что нас не возьмешь. Выходим из лощины, переходим через насыпь железной дороги. Ура! К нам приближается наш бронепоезд. Бронепоезд прошел мимо нас и открыл из орудий и пулеметов по кавалерии огонь.
Мы спасены. Устали страшно. Я совсем выбился из сил. Догнали смоленцев. Они едут на тачанках. Подсел на одну. Сидят три солдата, и стоит пулемет.
– Алексеевец? – спрашивают они меня.
– Да!
– Ну и досталось вам сегодня на орехи…
Ну и порядки у них, на тачанках пулеметы и они бросили нас. Теперь каждый думает о себе. Очевидно, дело идет к развязке.
Уже вечереет, входим в Федоровку. Здесь паника. На улице масса обозов. На станции гудят паровозы. Много груженых составов. Около станции гора лесу. Козла для мостов – готовились когда-то. Холодно страшно. Нашел наши повозки. Ночью выступили.
16 октября. Шли всю ночь. Холодно страшно было. Сегодня утром обошли справа Мелитополь. Так и не увидел города. Тянутся обозы. Орудия, обозы и обозы. Одни обгоняют других. Несутся, обгоняя обозы, легковые автомобили. Один стоит – лопнула шина. Какой-то беженец-интеллигент везет целую арбу мебели, сам подгоняет лошаденку. Жена и детишки на подводе. Входим в какое-то местечко. Небольшая река замерзла – переходим мост. В местечке большая паровая мельница, есть магазин. Остановились на площади. Забегаем в хату греться. Греемся человек 30. Жрать хочется страшно, но ничего нигде нет. Уже вечереет. Вечером подошел наш обоз 2-го разряда. От всего полка этот обоз только и остался. Двинулись ночью. Шли всю ночь. Часа в два ночи остановились в каком-то селе. Развели костры. Забегаю в хату. В хате полно. Миргородский лазит в сенях. Что бы пожрать? Он зовет меня. Что такое? На окне нашел целый горшок сыру. Удивляемся, как он до сих пор цел. Едим ложками. Опять двинулись.
17 октября. Шли весь день. Обозы идут и идут без конца. Миргородский забежал в одну хату хлеба попросить и смеется. В чем дело? Пока хозяйка отрывала ему кусок хлеба, он стащил скроенные, но не сшитые еще брюки. Я его начал ругать. Вечером пришли в большое село. Остановились. Обозом командует полковник Гагарин. Ночевали на маслобойном заводе. Я с Миргородским зашли в одну комнату. На столе куски хлеба. Откуда? Мы сначала осторожно, а потом разошлись и слопали весь хлеб. Откуда такое счастье?
18 октября. Стоим на месте, почему не двигаемся, неизвестно. Обозы все идут и идут. К полудню узнаем, что красные отрезали нам дорогу в Крым, заняли Новоалексеевку и, кажется, Геническ. Обозы же идут, мы стоим. Вечером двинулись. Говорят, красных отогнала наша конница. Часов в 11 ночи приказано не курить и не шуметь. В 7 верстах вправо могут быть красные. Прошли благополучно. Мороз страшный. Идти я уже не могу. Почти неделю идем без отдыху и пищи. Лезу на двуколку. Неудобно. Сел скорчившись. Укутался в английскую шинель. Шинель короткая, колени не прикрывает. Заснул. Проснулся. Ночь, луна сияет. Поле все белеет от лунного света. Коленям страшно холодно, будто отморозил. Колет страшно. Пронизывает иголками. Бегу и чуть не плачу от боли.
Обозы идут, идут и идут. Кругом пустынно. Степь. Луна далеко освещает ее. Вот и село, входим. Изгуи. Знакомое село. Ведь мы на Пасху отсюда пробивались, окруженные, к Геническу. Знал ли я тогда, что буду здесь и осенью. Отсюда до Геническа 10 верст. А там Арбатская стрелка и Крым. Скорее бы. В хату набилось полно. Греются. Хозяйка ругается, кричит, что у нее украли кувшин молока. Врет. Никто и не крал. Хозяин говорит, что сегодня утром в Геническе была красная конница, но их выбила группа генерала Морозова[213]. Говорят, много порублено красных. Мост на стрелку будто бы сожжен. Вот этого еще недоставало. Эх!
Хотя бы скорее в Крым. Дьяков говорит, что он слыхал в штабе полка, что Перекоп укреплен как Верден[214]: бетонные окопы, блиндажи, проволока чуть ли не 7 рядов, землянки с электрическим освещением, водопровод, бани, дальнобойные орудия с электричеством. Поскорее бы туда. Хорошо бы пообедать, сходить в баню и уснуть, уснуть, уснуть на целую неделю.
Князь Гагарин боится, что в Геническе большевики, и боится вести нас туда, но его уговорили. Выступили. 10 верст не беда. Главное, скоро Крым. Там за Перекопом станем, отдохнем. Перед Геническом вырыты окопы, горит мост, стоит часовой. Разместились по хатам.
18 октября. Геническ. Опять Геническ. Здесь когда-то у нас была агония. А сейчас даже удивительно. Ходишь свободно по городу. Я тут когда-то ожидал смерти и не думал, что осенью придется быть опять тут. А тогда ведь была погодка хорошая, тепло. Да и сегодня мороз несильный. Вчера еще в городе получилась неразбериха. Наши перепутались с красными. Не разберут друг друга. Красные подожгли мост, но ничего не получилось. Сегодня мы ходили ячмень брать. В одном дворе насыпана гора ячменя вагонов в 500. Этот ячмень оттуда-то берут все, кто хочет. Ходят и ездят по ячменю. Мы насыпали все повозки и двуколки с верхом. Хватит лошадям. Пролетают дикие гуси. Наши охотятся. Охотятся за нырками. Поздно вечером вышли. Через мост идут обозы. Вода на Сиваше замерзла, так что пехота идет по льду. К вечеру получен приказ идти на Сальково. Верст 7 прошли. За Геническом на проволочных заграждениях висят трупы порубленных красных. На дороге нас обогнал ординарец. Приказ вернуться в Геническ и идти на Арабатскую стрелку. Вернулись уже поздно. Ночевали в Геническе. Хозяйка хорошая, угостила перепечками.
19 октября. Сегодня в полдень перешли мост на стрелку. Иду по стрелке и оглядываюсь. Когда-то я шел здесь под пулями, горячо благодаря, а рядом шли голые алексеевцы, тогда было немного страшно, но была тогда весна, а сейчас… осень и мороз. Я еще раз оглянулся на Геническ. Он меня приковал, расположенный амфитеатром по горе. Прощай! Прощай! Несчастливый город.
20 октября. Стоим на стрелке в селе Счастливцево. Здесь когда-то мы сушились в ожидании погрузки. Масса обозов идут мимо. Говорят, будто здесь останется 8-й донской полк; когда все уйдут, то потом Арабатскую стрелку бросят совсем.
Пишу дневник в ожидании похода. По стрелке идти верст 60, и на пути ни одной хаты. Но все ничего, зато впереди Крым, а там и хаты. Скорее бы туда. Вот отдохнем, а главное – спать в теплой хате. Поздно вечером вышли, шли ночь и целый день. Пишу эти строки в селе Арбат, когда вспомнишь Арбатский поход – сердце замирает.
21, 22 и 23 октября. Ночевка в поле. Сильный норд-ост и мороз. Костров разжечь не из чего. Кое-где попадаются рыбачьи хижины. Возле каждой хижины тысячи повозок. Растащили заборы на костры. Уже не думаешь попасть в хату, лишь бы погреться у костра. Хорошо, что я шапку стянул в Геническе в обозе. Вчера ночью, усталый, лег прямо чуть ли не на костер; ноги как во льду, а голове тепло. Проснулся от боли в голове. Шапка загорелась. Одну ночь, правда, полночи удалось переспать в конюшне. Лошадей много – тепло. Сегодня пришли в село Арбат. Старая крепость. Жители татары. Слава богу, вышли на материк. Теперь уже не шумит море с обеих сторон.
Достали в обозе муки. На Арбатской стрелке питались мукой. Пекли лепешки. На цинковом листе из-под патронов замесишь на морской воде и печешь на костре. С аппетитом уплетаешь вкусные, с сторон черные, пригорелые, а внутри сырые пышки.
Сегодня нам хозяйка напекла «пышек» в соде. Пьем с ними чай. Ну и выспался в теплой хате на соломе; как в раю. К нам в хату все время лезут проходящие войска, мы их гоним.
25 октября. Сегодня выступили. Вчера прошла через село тяжелая Марковская батарея. Упряжки по 12 лошадей в орудии. Она проходила из Геническа последняя. На мосту шла под обстрелом. Одно орудие застряло на мосту, мост обрушился. Но восстановил положение какой-то офицер инженерной роты. Он в несколько минут восстановил мост, за что получил орден Николая[215]. Ночевали в небольшом селе. Здесь весной в 1919 году были позиции – Ак-Монай[216]. Хозяйка долго рассказывала об этой войне[217].
26 октября. Ночевали в немецкой колонии. Здесь стоит обоз Виленского конного дивизиона. Хозяйка нас в квартиру не пустила. Ночуйте в кухне. Немного обидно.
– Эх! – вздыхал один старик-солдат. – Ежели бы не мы, дык и ты бы не жила в комнатах!
Делать нечего, ночуем в кухне. Целую ночь топили плиту и пекли пышки, уничтожая сейчас же еще горячие. Утром из-за закрытых дверей несутся звуки фортепиано, и женский голос поет молитву. Мы прямо заслушались, как немцы молятся Богу. Ночью дневалил у повозок.
27 октября. Сегодня пришли в немецкую колонию. Холодно. Стоит в колонии автоэскадрон. Форды с пулеметами быстрые и легкие. Поручик Лебедев говорит, что отсюда верст 30 село, куда мы идем, там будем, вероятно, формироваться, так как в том селе – база нашего полка и, вероятно, там будем и зимовать. Хотя бы скорее. Покупаться бы, получить бы белье. Чувствую – развязка тревожит. Вечером пришли к немцу-хозяину. Здесь размещена какая-то кавалерия. Залезли в теплую кухню. В потемках щупаем: нет ли чего съестного. Голод страшный. Я нащупал на плите теплый казан. Полез рукой – что-то теплое, густое. Зачерпнул кружкой, попробовал. Галушки с гусем. Но гуся не было, а галушек полказана. Хорошие галушки, один жир. Я позвал Хрисанфова. Он ест ложкой, а я кружкой. Вот уж наелись. Ночью кавалеристы ругались. Зато выспались прелестно.