28 октября. Сегодня блудили[218]. Лишних сделали верст 30. Пришли на станцию Колай. Отсюда свернули вправо. Подошли к татарской деревушке, говорят, здесь часть нашего полка. Влево в 10 верстах Джанкой. Наконец сегодня соединились с полком. Встретил Солофненка. Он только вернулся из Севастополя с командировки. Яновский остался в Севастополе. Вечером в первый раз за месяц ел горячий суп с мясом, и то не с мясом, а, как говорят, с консервами, хотя я ни одной «консервины» не поймал. Красные, говорят, прорвались на Чонгаре.
29 октября. Сегодня ночью разбудили. Быстро собирайся. Идем. Прошли по полю верст 10. Приходим в Джанкой. Холодно. В Джанкое на улицах полно войск. Горят костры. Стали на площади. Куда идем, что такое? Неизвестно. Едва рассвело, как все летят на станцию. Бегу. Там грабеж. Что такое, неужели Джанкой сдадут? Раз Джанкой оставляют, значит, пропал Крым. Пропало все. Неужели конец? Где же второй «Верден» Перекоп? Солофненко говорит, что он слыхал, Перекоп временно оставляют, чтобы замануть красных, а потом их отрезать. Будто бы конница Морозова уже пошла им в тыл. Дай бог. Но что-то не верится.
Все бегут на станцию. Там полный грабеж. Тащат из вагонов обмундирование. К вагонам невозможно протиснуться. Из одного выбрасывают пачками ботинки, из другого мыло, из третьего консервы.
Значит, Крым сдан. Раз Джанкой оставляют – все кончено. Поймал кусок английского туалетного мыла с ½ фунта (восковое). Выбросили ящик консервов. Банки в ящике лежат плотно. Все копошатся и никак не могут вытащить. Пыхтят, сопят… Одну вытащили, и другие посыпались. Пошла потеха. Ботинки хватают. Один схватил три ботинка и все на правую ногу. Другой – один левый. Какие-то донцы, сговорившись, налетают.
– Что за грабеж? Расстреляем!
Нагайки замелькали в воздухе.
Публика разбежалась. Донцы давай грабить себе. У штаба армии стоит мотоциклетка. (Приехал с позиции мотоциклист с донесением, бросил свою шинель на мотор.) Публика до того разошлась, что утащили и его шинель. Наши, сговорившись, схватили винтовки и разогнали донцов. Мы подогнали подводы. Взяли 6 ящиков консерв, ящик ботинок. Я взял пару ботинок и повесил на пояс на всякий случай.
Уже часов 7 утра. Обозы идут и идут через Джанкой. Нам приказано построиться. Построились. Пошли в какой-то магазин. Переменили винтовки. Выбрали со штыками и шомполами.
Пошли на улицу. Подъезжает на лошади полковник Новиков, командир Смоленского полка[219]. Боевой полковник. Высокий, стройный, в офицерской шинели, шашка с анненским темляком[220]. Он принял нашу группу, человек 30. Мы выступили из Джанкоя часов в 9 утра. Идем по улице. Грабеж идет полный. Какие-то бабы несут муку. Громадные чувалы[221] на спине.
Мы, чтобы пошутить, останавливаем. Они спускают муку на землю, а потом не могут взять их на спину.
Одна баба несет какие-то коробки.
– Что такое? – спрашиваем. – Открой!
Папиросы.
Берем каждый по папиросе.
Смех. Идем дальше. Полковник Новиков впереди на лошади. Рядом с ним едет полковник Сидорович и три ординарца, мы идем сзади. 6-я дивизия, 7-я, наш полк: всего человек 55. Выходим из Джанкоя. Обозы летят в три ряда. Пыль столбом. Уходят бронепоезда. Слышна пулеметная стрельба где-то правее нас.
Прошли уже верст 5. Маленький полустанок. Кое-кто лезет в вагоны стоящего состава. Идем дальше.
Миргородский говорит, что полковник Сидорович разрешил: кто желает, может ехать поездом. Я лезу в стоящую платформу. Это состав какого-то железнодорожного батальона. Они режут провода. Порезали все. Столбы сразу пошатнулись. Железнодорожники все разбежались. Стали на тормоза солдаты. Начальник состава кричит:
– Сигнал три гудка: тормозить! Два – растормаживай!
Перегрузили с другого состава помпы, домкраты.
Едут какие-то кавалеристы. В плащах, как древние рыцари. Двое офицеров подъехали к нашей платформе.
– Наши кони утомились, – говорят они, – сядем в вагон! – Видно, спешат удрать.
Они бросают лошадей, снимают седла.
Какой-то казак подбежал к ним:
– Дайте мне коней, только уздечек не снимайте!
Ему дали.
– На поезде скорее будем в Севастополе, – говорили между собой офицеры-кавалеристы, – а там и на пароходы! – Все думают о пароходе. А ведь нас сотни тысяч. Неужели удастся и мне сесть? Нет, не верится. Страшно и подумать. Двинулись.
Станция Курман-Кельменчи[222].
Поезд, не доезжая, останавливается.
Мы пошли на станцию. Здесь полный грабеж. Тащат с вагонов все. Поручик Лебедев вытащил из вагона накидку-аэроплан. Миргородский на какой-то двуколке снял два фонических телефонных аппарата. Зачем они ему?
Идем над путями. Пути загромождены составами. Стоят два бронепоезда. Лежит перерезанный поездом человек. Выходим на перрон. Миргородский смотрит вправо.
– Что это, – показывает он вправо, – на горизонте?
– Как будто… не то обоз, не то кавалерия…
Мы уже на станции. Бежит навстречу какой-то человек, что-то кричит. Что такое?
– Кавалерия красных на станции!
«Тах, трах, тах!» – затрещали выстрелы.
Что делать? Куда бежать? Нас 5 человек, и без оружия. Поручик Лебедев швырнул свой аэроплан, Миргородский аппараты – и в поле.
– Бежим к бронепоезду! – кричит поручик Кальтенберг.
Но зачем бежать, ведь внутрь не пустят. От какого-то состава отцепился паровоз и унесся вперед. Обозы кинулись влево в поле. Я уже думал забежать куда-нибудь в огород, но потом тоже кинулся в поле. Бежим по ровному полю. «Догонят! – думал я. – Зарубят. Пропали».
Миргородский догоняет какую-то повозку, хватается за задок, хочет вскочить на нее. Я никак не догоню повозки и хватаю Миргородского за плечо. Он кричит:
– Брось меня, хватайся за повозку!
Наконец прицепились. Перевесился через задок и вкатился в повозку. Лежу. Мчимся что есть духа. Вправо и влево бешено обгоняют нас повозки. Несемся по пахоте. С повозок сбрасывают мешки с мукой, с зерном. Дорога от муки как снегом посыпана.
Летит гарба, полна теплого белья. Белье летит на все стороны. Валяются патронные ящики, винтовки, пироксилин, снаряды.
Я лежу на бричке и смотрю в землю. В одном месте валялась пачка связанных денег (по 50 карбованцев). Снаряды красных с воем рвутся рядом. На станции стрельба. Мы уже отъехали верст 7. Станция скрылась. Идем дорогой, быстро, быстро. Село. Едем дальше. Встретили коменданта полка и вестового. Они переодеваются в какие-то зипуны, вероятно, думают оставаться.
От села обозы расходятся. Одни идут налево, другие направо. Налево в Феодосию, направо в Симферополь. Решили идти на Феодосию – ближе, но потом раздумали, решили на Севастополь, там, вероятно, будет больше пароходов.
Едем на Симферополь. Теперь мы делаем круг, так как красные перерезали нам дорогу. До Симферополя, говорят, 50 верст. Едем до вечера. Кони пристали. Пересел на другую повозку – Сводно-гвардейского полка. Поздно вечером остановились в какой-то колонии у немца. Я сел на мягкое кресло в зале и уснул. В доме полно народу.
Проснулся, как бы не проспать, когда будут уезжать. У всех на устах: Севастополь. Пароходы. Ой, не удастся всем уехать! Знаю я новороссийскую эвакуацию.
Ночью двинулись.
Едем всю ночь. Я спал на повозке. Утро. Страшный туман.
31 октября. Едва солнце взошло, прибыли в Симферополь. Обозов идет тьма. Все стремятся в Севастополь. Все без оружия. Налегке. Возле Симферополя по полю бродят мальчишки и собирают брошенные винтовки: их много (винтовок). Если бы эти мальчишки сейчас захотели, они бы смогли превратить все обозы в стадо баранов.
Едем по улицам города. Обозы столпились, нельзя проехать. Я слезаю с повозки и пробираюсь пешком. Публика болтается в городе, но военных почти не видно, но они чувствуются в штатских костюмах и смотрят подозрительно.
Это те, которые решились!
Публика стремится на станцию – там грабиловка. Выхожу из города. По шоссе на Севастополь обоз идет густой колонной в 5 рядов. Одни повозки обгоняют других. Я сажусь на одну повозку. Стала. Нельзя проехать. Я на другую и т. д.
Наконец удалось сесть на одну, поехали. До Севастополя, кажется, 90 верст.
Когда же приедем? Дорога очень красива. Шоссе между гор, покрытых зеленым лесом.
Виды как на картине.
Гора, под горой в долине красивый двухэтажный дом. Железная дорога. Идет бронепоезд. Спешим по дороге. Лежат винтовки, снаряды, винтовки – повозки, двуколки. Дохлые лошади.
Бахчисарай.
К вечеру прибыли в Бахчисарай. Кормят лошадей. Много яблок продается по дороге. У меня ни копейки. Жрать очень хочу. Не ел со вчерашнего утра. Иду в одну хату. Говорю хозяйке:
– Дайте хлеба, а я дам вам взамен мыло.
Она пошепталась с дочкой, отрезала фунта 4 серого хлеба. Я дал мыло и распростился. Немного съел хлеба, а остальной оставил на дорогу. А вдруг-таки сяду на пароход? Надежда еще есть. А на пароходе, знаю, как насчет еды: Новороссийск научил.
Выехали вечером. По дороге валяются уже и передки, орудия, винтовки. Какой-то юнкер-артиллерист идет рядом с своей батареей и подбирает брошенные винтовки и тут же разбивает их. Легко бьются винтовки. Винтовок так много, что он не успевает идти рядом с батареей и отстает от нее. Так он шел верст 5. До Севастополя еще верст 25.
Поздно ночью подъехали к Севастополю. Спускаемся с крутой горы по шоссе. Темно, ничего не видно. Повозки стали. Куда идти? Где пристань? Надо приставать к другим.
Вот Корниловская инжерота[223]. Собирается на пристань. Они тащат кухни, все. Я бреду за ними. Идем на Килен-бухту. Проходим какую-то туннель. Встретил Поторжинского. Он в конвое генерала Скоблина