– Кавалерия слева! – крикнул кто-то и, не дожидаясь приказа, наша «ротушка» поползла назад. Сначала тихо, потом быстрее, а потом бегом, падая в ямы и сбивая друг друга. Пулеметы отчаянно стучали. Я бежал по-над насыпью, поминутно проваливаясь в сугробы.
– Куда бежите……………..! – кричал сзади хрипло командир, я остановился. Но кричавший тоже бежал.
– Стой, рота! – кричал он.
Мы остановились. К нам спешил 1-й батальон.
– Ошибка! – кричал кто-то в темноте. – На нашу роту наскочила конная разведка второго Алексеевского полка.
– За эту ошибку вешать мало………! – кричал наш комроты.
– Батальон, в це-е-епь!
Стучали пулеметы, визжали пули. Была ругань и бестолковщина. Мы шли цепью вперед. Застава удрала, бросив пулемет. Мы у Ростова. В городе слышны пулеметы. Там корниловцы – обходят город.
– Эх, не везет! – вздыхал Тихий. – Враз бы заставу взяли. Эх вы, командиры, командиры!
Стоим в какой-то канаве, страшно ноги мерзнут, чувствую, что отморожу.
Вторая вперед пошла, красные отчаянно бьют. Три человека сразу упало. Справа 4-я рота пошла «на ура». Наша подхватила. Мы на улице Заречной захватили еще пулемет. Бой в городе. Из окон бьют, но мы спешим к вокзалу. Заскочили погреться в какой-то госпиталь. Вдруг рядом раздались выстрелы: «Красные здесь, спасайтесь!» – крикнул кто-то. Нас человек 8 выскочили во двор и через заборы на другую улицу. На улице стоит пулемет и 5 человек в серых шинелях без погон. «Пропал!» – подумал я. Но оказалось – это наши. Завязался бой с красными через двор. Красные удрали, они сами бегали, как зайцы. Я потерял свою роту и бродил по Ростову. Кое-где слышны выстрелы, но красные уже выбиты – вернее, удрали. Был на вокзале. Идет грабиловка. Захватили вагон с семьями комиссаров, два вагона с деньгами. Мыло, сахар, колбасу, табак, кожи. Наш полк стоит в Заречной. Тихий захватил 2 ящика мыла, продает по 20 рублей фунт. Захватили рыбу вяленую, колбасу.
8 февраля. Сегодня в Ростове спокойно. Красные драпанули в Гниловскую. Неужели опять мы будем наступать – не верится что-то. Живем отлично, жрем вовсю рыбу, колбасу, чай внакладку[50]. Тихий при наступлении отморозил ухо, а я приморозил палец. Слазит кожа.
9 февраля. О красных ни слуху ни духу. Мороз адский. Вечером получен приказ – оставить Ростов. Пришли опять в Батайск на старую квартиру. Что такое? Почему? Говорят, Буденный зашел нам в тыл и занял ст. Торговую.
10 февраля. Мы в дивизионном резерве, сменили нас самурцы. Перешли в другой конец Батайска дальше от позиций.
11 февраля. Красные заняли Ростов и бьют по Батайску. Самурцы отбиваются. Сегодня Тихий сообщил, что разговаривал с одним поручиком команды связи и что есть приказ по полку всем грамотным перевестись в команду связи, а окончивших 4 класса средне-учебного заведения отправить в военное училище. Меня спросили, я сказал, что окончил начальное училище. Не хочу в военное училище. Я, Тихий, Шутько переводимся в команду связи. Будем работать с телефоном. Думаю, что будет легче.
12 февраля. Сегодня перематывали кабель. Я вечером пошел на дежурство в штаб дивизии. С первой телефонограммы понял все несложное дело телефониста. Работа хорошая, лучше, чем в роте. Сидишь в тепле. Принимаешь, передаешь телефонограммы. Правда, если линия порвется, придется бежать на мороз.
13 февраля. Были занятия с телефоном. У нас начальник команды поручик Вольдемар Александрович Кальтенберг[51], немец. Без голоса. Хрипит. А говорят, трус отчаянный. Когда были в Батайске бои, он всегда седлал лошадь, передавал команду фельдфебелю Малыхину (кубанцу), а сам удирал в Каял. Ночью, когда проснется, сейчас к телефону – 1-й батальон, 2-й, 3-й. Застава под мостом! Водокачка! Центральный: проверит все места – и спать. Спокоен. Зато все телефонисты держат трубку у уха беспрерывно. Команда на «Ѣ»[52].
Новые друзья. Борис Гильдовский[53] – москвич. Бежал из Красной армии. Служил у братьев Патэ в Москве по кинематографической части[54]. У большевиков был на агитпоезде тоже в кинематографе. За пристрастие к кокаину сослан в 13-ю армию (чуть был не расстрелян) и бежал к нам под Орлом. Страшно боится опять попасть к большевикам. Чудак большой и куплетист.
14 февраля. Опять дежурю в штабе дивизии. Я было запротестовал перед взводным: «Позавчера ведь был в наряде!» – «Слушайте, N, – умолял меня взводный, – некем заменить, вы лучший телефонист!» Это мне польстило. 3-й день служу – и уже лучший телефонист. Дежурю в штабе. Тепло. Сижу у печки. Принял штук 40 телефонограмм. В команде связи гораздо легче, чем в роте. Мороз сильный.
15 февраля. Отдыхал после дежурства. Почти целый день спал. Сегодня красные наступали. Стрельба была отчаянная. Но меня это не интересует.
16 февраля. Дежурю в 3-м батальоне. Назначен на неделю. Сегодня из Ольгинской целый день доносится сильная канонада, там марковцы[55]. Ночь спал плохо, т. е. почти не спал, трубку держишь у уха. Тихий дежурит во 2-м батальоне и до 12 часов ночи рассказывал анекдот по телефону про «казака Кулика» станицы Нетягайловской. Где-то играла гармошка, все слушали, в телефоне получаются красивые звуки. Кто-то передразнил «кальтенпупа» – так прозвали начальника команды, а он услыхал, наутро приглашает он всех на стакан чаю, т. е. под винтовку. Под утро задремал и заснул, а трубку держу у уха, но хорошо, что никто «не засыпал».
17 февраля. В Ольгинской сильный бой. У нас тихо. Ночью часа в два неожиданно получаю по телефону приказание от поручика Кальтенберга смотать линию до заставы на водокачке, а к нам будут мотать со стороны 2-го батальона. Значит, Батайск оставляем. По телефону передали, что начинать сматывать тогда, когда получится приказ из штаба полка. Сидим. Батальон спешно собирался. Выходили на улицу. Строились. Уже штаб батальона грузит вещи на подводы, а у нас приказа все нет. Звоним в штаб полка. Ответа нет. 2-й батальон отвечает, что линия прервана и они тоже не знают, что делать. Уже брезжил рассвет, когда 2-й батальон заявил нам, что он, не дожидаясь приказа, начинает сматывать линию, так как батальоны уже выступали. Делать нечего, нужно и себе сматывать, так как батальон уже выходит. Светает. Мы по грязи мотаем линии в заставу. С нами аппараты, катушка и винтовки.
Страшно неудобно. В поле страшная грязь. Провод саперный, тяжелый.
Прямо выбиваемся из сил. На водокачке видны какие-то фигуры. Это застава собирается уходить. Вдруг из Батайска мчится наша двуколка со взводным и конюхом-армяшкой.
– Что вы возитесь?! – кричит на нас взводный. – Долго ли будете еще возиться? Хотите, чтобы красные вас забрали?!
Мы смотрели на него, недоумевая.
– Вы знаете, – кричал он, подъезжая и соскакивая в грязь, – что в Батайске уже никого нет, и сейчас могут прийти большевики!
Мы оторопели.
– Давайте кабель!
Он взял намотанный кабель, быстро взвалил на двуколку, сел сам и, хлестнув по лошади, умчался.
– Вот тебе и раз, а мы?
– Эх! – махнул рукой Шутько. – Когда круто, так каждый бросает, а когда нужно, так давай!
Что же делать, уже рассвело, у нас еще версты 1½ несмотанного кабеля. Мотаем в Батайск. Кабель висит на деревьях через хаты. Завязан прочно. Мы потянули его, хотели оборвать. Повалили в одной хате трубу. Выскочила баба.
– Слушай! – сказал я. – Раз они нас бросили и удрали, бросим и мы этот кабель.
– Конечно, – решил Шутько.
Двинулись в Батайск.
В Батайске пусто, ни души на улице. Действительно наши ушли. Идем быстро по-над заборами, стараясь идти по льду, легче. Вспомнил, что у меня на квартире осталось грязное белье в стирке, но сворачивать туда далеко. Придется в одной смене ходить. Навстречу бежит какой-то солдат.
– Где самурцы? – спрашивает он.
– Какие? – отвечаем мы. – В Батайске никого нет!
– Как! – удивился он и помчался дальше.
Нас нагоняют кавалеристы. Они летят рысью.
– Эй! Ребята! – кричат они нам. – Куда идете, поспешите, мы последние, за нами уже красные!
У нас гайка ослабла. Куда идти? А все наше начальство и иже с ними не успели еще в два часа ночи отдать приказы о выступлении, как уже штабы позвали линию начать поспешно «мотать», а мы на позиции сидели до утра, ожидая приказа. И что же – у нас пропало версты 1½ проводу, а в Батайске почти весь висит на деревьях. Вот так паника, видно, была, весь кабель бросили.
– Идем на вокзал! – говорю я Шутьку. – Может быть, застанем поезд.
«Бууум!» – ухнуло на вокзале и глухо разорвалось в Ростове.
«Канэ» посылала прощальный привет. Бежим к железной дороге. Медленно вытягивается к Каялу громадный состав-огнесклад[56]. Мы поспешили к нему.
– Скорее, скорее!
Спотыкаемся. Хотя бы к последнему вагону. Шутько добежал и уцепился на ходу, поезд развивал ход все сильнее и сильнее.
Я прицелился и уцепился за подножку пульмановского вагона. На повороте поезд замедлил ход, я соскочил и уже влез в товарный вагон. В вагоне навалено полно ящиков со снарядами. Лежат разбитые ящики, снаряды валяются и на полу. Несколько солдат лежат на ящиках, покуривая, и беседуют. Какой-то поручик стоит у дверей, тоже курит, хотя говорит солдатам: «Поосторожнее, господа».
– Какой части? – спросил меня один солдат с винтовкой в руках.
Я назвал.
– А вы?
– Я команды связи Марковского полка!
– Вы из Ольгинской?
– Да, из Ольгинской, – сказал он и прибавил: – Вчера красные взяли Ольгинскую. Был сильный бой. Наша дивизия вся разбита. Много порубили. Наша команда залпами пробивалась, шли до ночи, а ночью я прибежал в Батайск.