– …Ждите, сейчас вышлем..
– Ну, что, товарищ подполковник, навернём по перекрёстку? – Капитан в возбуждение переминался с ноги на ногу.
– Нет, Миша. Раз они высылают машину то у них там штаб и интереснее туда стрельнуть, – я взял координаты, откуда должна была выйти машина и быстро нанёс их на карту, подготовил данные и передал на огневые позиции. С удовлетворением прослушал звук пролетевших над высотой снарядов, а через десять минут опять прибежал капитан.
– Те, кто просил машину, вновь вышли в связь со штабом и спросили когда будет машина. А им ответили, что машина подбита, у них сейчас своих проблем много и пусть сами доставляют раненых в госпиталь.
Я дал ещё пару залпов по штабу и по перекрёстку, после чего решил сходить на КНП 21 бригады, благо в их стороне полчаса тому назад что-то сильно рвануло и уже полнеба было затянуто густой пеленой чёрного солярного дыма, накрывшего Грозный до самой Ханкалы. Настроение было прекрасное и я, не обращая внимание на посвистывающие пули, шёл по высоте приглядываясь к суете. Кругом сновали солдаты и офицеры ВВ: одни шли к склону высоты обращённому к микрорайону – тащили туда ящики с боеприпасами, с едой, другое какое-то имущество. Обратно редкой цепочкой передвигались раненые. Кого вели, кого несли на окровавленных носилках, кто-то шёл сам, зажимая руками рану. И все они тянулись к санитарному, с будкой, ГАЗ-66. Здесь командовал старший лейтенант медик, лично осматривал раненых и сортировал их: лежачих после этого сразу же на МТЛБу отвозили в госпиталь около 245 полка, ходячих тут же перевязывали несколько шустрых санитаров и усаживали в сторонке на нескольких брёвнах. Тут же стояли несколько термосов с горячим и сладким чаем, откуда пили только раненые. Я остановился на минутку и стал наблюдать как старший лейтенант, усадив очередного ходячего раненого на табуретку, осматривал рану. Осколки обильно посекли солдату обе щеки, подбородок, со лба свисал большой клок кожи, но к удивлению осколки не задели глаза. Кровь продолжала обильно струится и стекала на грудь не только со щёк, но и изо рта, заставляя солдата судорожные глотать её, чтобы не захлебнуться…
На КНП комбрига Турковского царило оживление. Полковник смотрел в оптический прибор на пятиэтажки в микрорайоне и остервенело кричал в телефонную трубку: – Старлей, ты чего мне врёшь, скотина? На какой ты огонь наткнулся? Какой ты бой ведёшь? Я сейчас смотрю на тебя и вижу, как ты сидишь у костра и что-то жрёшь из котелка, при этом «пудришь мне мозги».
– …. Да, да, я понимаю, что и пожрать надо, но зачем же мне врёшь? Так и скажи, что сейчас поедите и будете брать вторую половину здания, а я тебе сейчас помогу артиллерией. – Полковник Турковский бросил в раздражении трубку на телефонный аппарат.
– Вот гад, никуда они не наступают – зацепились за край здания и сидят, да ещё врут. Где артиллеристы? – Полковник закрутил головой и уткнулся взглядом в меня, но потом увидел Дзигунова и подозвал его к себе.
В правой ячейке стоял генерал Колыванов и, с улыбкой глядя на окружающих его офицеров, по закрытому каналу докладывал кому-то по радиостанции: – Ну, а я то причём? Какой-то танкист Вася, взял и стрельнул по цистерне, а она рванула…., Понимаю, что у вас от дыма там тошно, но что я поделаю если ветер в вашу сторону дует. Терпите, может быть, через час он сменит направление и будет дуть на нас?… Да, да я прослежу, чтобы больше по ёмкостям не стреляли.
Пообщавшись ещё немного с невидимым собеседником Колыванов положил трубку и засмеялся: – С Ханкалы звонили, дымно у них видите. Неженки. А мы им ещё одну цистерну рванём.
Я тоже рассмеялся и стал разглядывать промзону с этой стороны: здесь стояло несколько огромнейших размеров цистерны. Одна из них пылала огромными багрово-красными языками пламени и уже половина неба была застлана чёрным шлейфом солярного дыма, накрыв и Ханкалу на противоположном крае Грозного. И сейчас Колыванов примеривался к очередной ёмкости, но не успел. На КНП сразу закричали несколько наблюдателей и стали показывать руками в сторону пятиэтажек: – Смотрите, смотрите духи у кафе….
Все похватали бинокли и стали смотреть в ту сторону, а я ни как не мог понять, какое здание они называли – кафе. Все возбуждённо обменивались впечатлениями, а начальник штаба бригады стал быстро давать целеуказания для танка на прямой наводке. Танкист попался толковый и через тридцать секунд прозвучал первый выстрел. Багровая вспышка разрыва блеснула около двухэтажного здания между стадионом и крайними пятиэтажками, второй и третий легли среди деревьев за зданием. Теперь я тоже увидел боевиков и с азартом наблюдал за их метанием среди разрывов: вначале их было человек десять и направлялись они к стадиону. Непонятно было только, почему они надеялись безнаказанно, по открытому пространству пройти к стадиону. После третьего выстрела их осталось уже пятеро и, немного пометавшись, они резво метнулись через разбитые витрины во внутрь здания. Танкист, не дожидаясь указаний, перенёс огонь на здание и врезал в кафе пять снарядов и прекратил огонь. Если здание кафе до этого обстрела нуждалось лишь в небольшом ремонте, чтобы вновь его запустить, то теперь это были руины, где смело можно было снимать фильм про Сталинград и в будущем будет хорошим и привлекательным объектом для игр местных пацанов.
Покончив с кафе, все вернулись к прерванным делам. Я поднял к глазам бинокль и стал тщательно рассматривать путаницу железнодорожных путей около вокзала, пытаясь определить или обнаружить позиции боевиков. Но на путях громоздились остатки нефтеналивных цистерн, товарных и пассажирских вагонов источая в воздух жидкие струйки дыма….
– Товарищ полковник, боевики выходят на переговоры, – послышался гортанный голос. Я несколько резковато обернулся и увидел на бруствере КНП присевшего в камуфляже знакомого гантемировца, который до сих пор принципиально не здоровался со мной после происшедшего между нами конфликта. Он был придан для непонятно каких целей к бригаде Турковского и сейчас протягивал ему мотороллу.
Турковский отмахнулся от мотороллы: – Не надо. Чего они хотят?
Гантемировец неприязненно стрельнул в меня взглядом и доложил: – Они опять предлагают прекратить огонь, встретится с командованием и обсудить условия обмена Малофеева и солдата.
Меня бросило в жар от наступившей на КНП тишины, ощутив на себе любопытные и неприязненные взгляды. Я повернул голову и посмотрел на присутствующих в окопе. Кто-то поспешно отвёл свои глаза, сделав вид, что занят делами, кто-то смотрел с любопытством, а кто-то с открытой неприязненностью. Теперь моё лицо опахнуло холодом и мелькнула мысль всем сказать, что генерал с солдатом убиты и я это видел своими глазами, но она только мелькнула. Я устало махнул рукой и направился к выходу, услышав за своей спиной резкий голос комбрига, всколыхнувший во мне мимолётную благодарность к нему: – Вот когда они представят чёткие доказательства, что генерал и солдат живы – тогда и будем разговаривать. Так и передай им.
Приподнятое настроение улетучилось и я устало брёл по высоте. Мне казалось что все, до последнего солдата, знали в чём меня обвиняют и почти физически ощущал на себе взгляды окружающих. Казалось, вся высота кричала мне в лицо, в спину – Ты трус, ты струсил. Ты бросил своего солдата…
Конечно, будь рядом со мной в этот момент настоящий психолог он сразу же всю эту ситуацию разобрал бы «по косточкам» – Чего ты, Боря, переживаешь? Да об этом случае знают то единицы и окружающим до тебя по большому счёту и нет дела. Всё дело в твоём обострённом чувстве ответственности. Очень уж она завышенная, у тебя, планка.
Очнулся около санитарного ГАЗ-66, где продолжал деловито хлопотать старший лейтенант медик. Недалеко от меня на брёвнышке сидели легко раненные солдаты, среди которых выделялся солдат с полностью перевязанной головой. Все трое дружно смолили сигареты и у раненого в голову из щели в бинтах тоже лихо торчала сигарета и солдат с наслаждением глотал сигаретный дым.
– Парни, а ведь для нас всё закончилось… и в это время через сутки мы будем валяться в чистых койках, где-нибудь в тыловом госпитале. Вот отоспимся…, – донёсся до меня голос и все счастливо заулыбались. Даже у раненного в голову через бинты проклюнулась улыбка. Но он тут же ойкнул от причинённой улыбкой боли.
– Для них всё кончилось, а вот для меня только начинается и чем кончится эта белиберда вокруг смерти генерала – ещё неизвестно, – я с завистью поглядел на раненых солдат, для которых действительно война закончилась и побрёл на свой КНП.
Стемнело и выехали домой. Уставший и упавший духом, я зашёл в тёплый кунг, где меня уже ожидал командир второго дивизиона подполковник Чикин. Вчера, ссылаясь на то, что неважно себя чувствует, он с моего разрешения остался на ОП, а вместо него уехал Пиратов.
– Ну что, Александр Владимирович, как себя чувствуешь?
– Да, ничего…, – как то неопределённо протянул командир дивизиона и по его тону я почувствовал определённую недоговорённость.
Медленно стянул с себя бушлат, повесил разгрузку и автомат на спинку кровати и со стоном наслаждения опустился на скрипнувшую кровать.
– Давай, Александр Владимирович, докладывай, что у тебе в дивизионе случилось? – С удовольствием вытянул «гудящие» ноги и приготовился услышать, что-то вроде случайного, дебильного ранения, что-нибудь сломалось или перестало ездить, но после того, что начал говорить Чикин с меня мигом слетела усталость и я только не подскочил на кровати.
– В дивизионе всё нормально, Борис Геннадьевич. Вот зашёл попрощаться, – подполковник замолчал, наблюдая за моей реакцией.
– Как попрощаться? – Мгновенно взвился я, – Кто дивизионом рулить будет? Ты что, Александр Владимирович?
– Да, Борис Геннадьевич, уезжаю. Вот позавчера на КНП с ВВэшниками побыл, промёрз и у меня почки да печень прихватило. Сегодня ездил в госпиталь, выписали мне справку «Сто», рассчитался и завтра уезжаю. Дивизион примет Пиратов. Да всё будет нормально, чего вы беспокоитесь? В дивизионе всё налажено, не кому то со стороны передаю, а начальнику штаба, которого все знают и он всё знает. А я заболел и последнее время себя что-то совсем плохо чувствую.