С контрактниками второго эшелона получилось тоже самое. Зорин вывел на общее построение оставшихся от первого эшелона контрабасов и те, размазывая слёзы и сопли по небритым щекам, с надрывом рассказали, как их обобрали. На первый взгляд эти дикие рассказы и горестные вопли, произвели нужное впечатление на прибывших. И те, скинувшись деньгами, послали нескольких ходоков в охотничьи магазины, которые закупили буквально сотню пневматических пистолетов. И к обеду пьяная толпа контрактников была вооружена пневматикой. Сначала они проверили действие пистолетов на бутылках. Затем на пьяных добровольцах проверили как это – больно или не совсем больно….? А ещё через час на стадионе вспыхнула «перестрелка», что-то не поделивших между собой двух групп пьяной сволочи. Туда сразу же ринулась группа офицеров, которая разбила до десятка рож контрабасов, отобрали два десятка пистолетов и разогнала дерущихся.
А на следующее утро цепочка обобранных контрабасов опять потянулась в полк.
Наконец пришёл последний эшелон, которым прибыла моя артиллерия. Последующие два дня прошли в хлопотах по быстрому расчёту своих бойцов взвода управления начальника артиллерии и решения других вопросов, связанных с артиллеристами. И у меня не получилось, толком попрощаться со своими подчинёнными. Но, придя вечером домой, был растроган – на кухонном столе стоял бочонок с пивом, который занесли мои солдаты, уезжая домой.
Мира Вам и хорошей дороги…
После расчёта полка и перед прибытием нового пополнения образовалась пауза в несколько дней. И я решил съездить в Курган, тем более что звонил Степан Вершинин и сообщил – родители Сашки Шароборина ждут меня.
15 мая сел на междугородний автобус и через пять часов вышел на автовокзале Кургана, где меня уже ждал Степан с незнакомцем.
– Товарищ подполковник, позвольте представить, отец Саши Шароборина – Андрей Вениаминович.
Мы крепко пожали друг другу руки и перекинулись ничего не значавшими фразами, после чего Степан подвёл нас к новенькой «Волге».
– Вот, товарищ подполковник, купил на боевые…. И ещё деньги остались.
– Молодец, Степан. Только давай договоримся сразу. Теперь я для тебе Борис Геннадьевич… ты всё-таки уже гражданский человек.
Быстро промчались по улицам города и остановились во дворе пятиэтажного дома. Нас ждали: Ольга Аркадьевна – мама Саши и два его брата Владимир и Николай. После суеты знакомства мы сели вокруг стола в большой комнате. Пора было начинать.
– Ольга Аркадьевна, Андрей Вениаминович, Володя, Николай – то что случилось с вашим сыном и вашим братом могло случится с любым из нас. Мог погибнуть я, мог погибнуть ваш земляк Степан Вершинин. Мог погибнуть любой из других солдат – Евдокимов, Ахмеров, Бердюгин, Попов… Но погиб именно Саша. И в какой-то степени к его гибели причастен и я. Это я его выбрал идти со мной в бой. Должен был идти Евдокимов, а выбрал я Сашку. И прежде чем начать рассказ как погиб ваш сын хочу у вас попросить прощения.
Я встал из-за стола и огляделся: Николай и Владимир сидел рядком на диване и, зажав руки между колен, внимательно смотрели на меня. Ольга Аркадьевна чуть сгорбившись, положив руки на стол, смотрела мне прямо в глаза. Это были глаза матери, которая пережила основную часть горя, когда ей сообщили о смерти сына и когда она его хоронила. Вроде бы выглядела спокойно, но за этим спокойствием чувствовалось огромное напряжение. Ей опять придётся пережить смерть сына и эта смерть останется с ней на всю оставшуюся жизнь. Андрей Вениаминович держался чуть свободнее – мужчины более скрытные и больше в себе переживают горе.
– Я хочу просить прощения не зато что взял вашего сына в бой и он там погиб. Это моя воля и моё решение – это моё право командира. У каждого солдата есть мать и отец и я как командир не должен думать об этом. Я прошу прощения за то, что не смог вытащить тело вашего сына к своим. Так сложилась ситуация, что мне пришлось его оставить… Его вытащили через неделю, но я до сих пор чувствую свою вину перед вами именно за это.… Я прошу прощение….
Ольга Аркадьевна медленно закрыла глаза и кивнула головой, принимая моё прощение. Я сел и начал рассказ.
Пока рассказывал в комнате стояла тишина, которая прервалась только тогда, когда я попытался воспроизвести крик Сашки, когда в него попали пули.
Выдержка изменила Ольге Аркадьевне и она бурно зарыдала, уронив голову на стол. Выйдя на балкон, удручённо спросил у Андрея Вениаминовича: – Мне, может быть, не стоило так подробно рассказывать?
– Нет, нет, Борис Геннадьевич, всё нормально…
А через пять минут на балконе появилась и Ольга Аркадьевна: – Борис Геннадьевич, извините меня пожалуйста…. Пойдёмте, расскажите что было дальше.
Пока мы были на балконе пришли одноклассницы и молодая учительница, с которой перед армией дружил Саша. Рассказ закончил в полном молчании. Все плакали. Немного посидели за столом: помянули Сашку и всех погибших. После чего съездили на кладбище на его могилу. На следующий день, перед отъездом, я со Степаном Вершининым зашли в школу, где учился Шароборин. После разговора с директором школы, занятия были прерваны и учеников всех классов собрали на общешкольную линейку, где я выступил и рассказал, как воевал и погиб их бывший ученик разведчик Шароборин.
Через месяц мне позвонил Степан Вершинин: – Борис Геннадьевич, помните, когда вы приезжали к Шаробориным, то вам рассказывали, что ежегодный областной турнир тяжелоатлетов был назван именем сержанта Шароборина?
– Конечно….
– Так вот брат Сашки выиграл этот турнир и его теперь посылают на «Россию»….
– Молодец, парень.
– И ещё, в школе после нашего посещения открыли уголок посвящённый Шароборину и решили пробить через администрацию области, чтобы школу назвали именем сержанта Шароборина.
– Хорошо. От себя хочу сказать: сразу же после приезда из Кургана я написал письмо в городскую думу и попросил рассмотреть вопрос о названии одной из улиц именем Шароборина. Вот жду ответа.
Ответ пришёл в августе. На именном бланке городской думы был отказ. Озлившись и убив много нервов, я сумел узнать номер телефона спикера городской думы и после многократных попыток дозвонился до него.
– Да, я помню, – в трубке рокотал хорошо поставленный барственный голос, – мы на одном из заседаний обсуждали этот вопрос и решили – ни какие улицы именем красных или белых не называть.
Выслушав спикера, я резко ответил.
– Вы сейчас хотя бы вдумались что сказали? Какие белые…, Какие красные? Вас просят назвать улицу именем Русского солдата…
….Время шло, мы получили весь личный состав, получили новую технику, постепенно начали втягиваться в боевую подготовку. Произошли перестановки и в командном составе. Пиратов стал командиром дивизиона, Язев начальником штаба у него. Справедливости надо сказать, что слово я своё сдержал по отношению к Пиратову, но как командир дивизиона он был слабоват и дивизион в основном держался на Язеве. Дзигунов стал командиром дивизиона в 324 полку и находился там до убытия в академию. В первом дивизионе начальником штаба стал Тругуб, а дивизионом продолжал командовать Семёнов. Чистяков, получив майора, после госпиталя, с марта месяца служил начальником штаба противотанкового дивизиона. Получили повышение и другие офицеры дивизионов, но вот с миномётчиками было гораздо хуже. Ни Кравченко, ни Беляева, ни Мустаева я протолкнуть куда-либо на повышение не смог – просто не было должностей. Если Кравченко и Мустаев это восприняли вполне спокойно, то Беляев очень обиделся на меня и не скрывал этого. Но я ведь тоже не бог. Мне тоже сделали предложение стать командиром арт. полка в Елани.
– Копытов, в отношение тебя у меня свои планы, – я сидел в кабинете у генерал-майора Шпанагеля в штабе округа, куда он меня выдернул для разговора, – я тебя хочу поставить начальником артиллерии твоей дивизии, но без должности командира полка это невозможно. Так что подумай три дня. Год послужишь в Елани командиром полка, а потом я тебя поставлю начальником артиллерии дивизии. Чтобы ты получил полковника.
Сначала с радостью воспринял предложение: как же – стать командиром полка, где начинал срочную службу в 1973 году, получить полковника…. Заманчиво.
Но на следующий день, при здравом размышлении, восторг поутих. На дворе был 2000 год и реалии военной жизни были таковы, что должность именно командира полка, не важно какого – пехотного, артиллерийского или танкового, предполагала тогда трамплинный вариант. (В принципе и сейчас тоже самое). Или ты прыгнул выше или «сильно» упал вниз. Кстати, второе чаще. Я не сомневался в своих силах и знал, что сумею прыгнуть выше. Убью часть своего здоровья, но полк у меня будет не хуже других – в этом не сомневался. Сомнение было в другом. Ходили упорные слухи, что у самого Шпанагеля в округе было шаткое положение и его могли в любой момент или сожрать, или снять, или перевести на нижележащую должность. А с его продвиженцами можно потом в спокойной обстановке разобраться. В лучшем случае на должности командира полка я пролежу в Елани долгие годы.
Через три дня Шпанагель вновь вызвал меня: – Ну, что надумал?
– Спасибо за доверие, товарищ генерал-майор, но – Нет.
– Что ж так? – Шпанагель даже не удивился моему отказу.
– Лучше уйти на пенсию хорошим начальником артиллерии, чем плохим командиром полка.
Генерал задумчиво посмотрел на меня: – Да, Копытов, в твоих словах есть здравый смысл. Иди служи.
Через неделю стало известно – генерал-майор Шпанагель переведён на должность начальника нашего артиллерийского училища. То есть его всё-таки «съели».
Шпанагель служил у нас в округе с 94 года. Ходили слухи, что он был очень дружен с тогдашним министром обороны Грачёвым и тот его, полковника, поставил на начальника ракетных войск и артиллерии округа, а затем дал генерала. Генерал был личностью противоречивой. Умный и грамотный артиллерист. Боевой офицер. Волевой. Громадный боевой опыт. Умел доходчиво, на высоком методическом уровне проводить интересные занятия по применению артиллерии. Это с одной стороны. С другой: тяжёлый характер, нетактичное поведение (это ещё мягко было сказано) в отношении к своим подчинённым, которое зачастую носило оскорбительный характер. Желание унизить и подмять под себя офицеров всех рангов ниже себя, отталкивало от него многих даже лояльных офицеров и вызывало общее недовольство против него. Многие терпеливо сносили его выходки, что было с их стороны ошибкой. Не давали ему отпор, чем всё более и более развязывая ему руки. Были и такие, но их было меньшинство в нём оказался и я, которые могли открыто дать ему отпор, не боясь последствий. С такими Шпанагель вёл себя уважительно. Когда он пришёл в округ, то был чуть ли не единственным боевым генералом и с пренебрежением относился к своим коллегам по штабу. Что тоже создавало вокруг него вакуум человеческих или приятельских отношений. И вскоре получилось так, что большинство офицеров штаба округа готовы были подставить ему подножку. Тем более что после первой Чечни в штабе округа появились офицеры, которые тоже «считали» себя боевыми офицерами.