Вечером новая неприятность: из комендантского взвода ушёл солдат с оружием и до сих пор не могут найти, причины ухода тоже неизвестны.
Ночь прошла спокойно, лишь Кравченко всю ночь работал, периодически освещая в своём районе местность.
* * *
День 8 ноября прошёл спокойно. После дежурства решил сходить на огневые позиции дивизионов, но перед этим прилёг на несколько минут, а проснулся в 12 часов дня. На улице дождь, слякоть, туман: поглядел из двери на эту промозглость и решил никуда не ходить. Поел сала и до обеда не дёргался – лежал на кровати, читая затрёпанную книжонку в бумажном переплёте.
Плотно пообедав, пошёл на ЦБУ и дежурил там до ужина, дорисовав на большом листе ватмана схему боевого порядка артиллерии полка, а командир в это время проводил занятие по боевой готовности подразделений командного пункта. Все, после занятия, вернулись в палатку мокрые, грязные и возбуждённые.
Поужинал у себя в салоне, хотелось выпить, но ничего не было. Только лёг спать, как будит Гутник.
– Товарищ подполковник, пришла с группировки цель № 17165 – животноводческая ферма в населённом пункте. Как мне стрелять? Не пойму. – И протянул мне распоряжение группировки.
Я пробежал его глазами и вернул Гутнику: – Товарищ капитан, что тут непонятно? Тут сказано первый огневой налёт в 23:30, по пять снарядов на орудие. Второй – в 4:00, всего 240 снарядов. Так и действуй.
В шесть часов меня разбудил часовой: пора идти на дежурство. Ночью сильно похолодало и выпал снег. Сильный северный ветер, который гнал по небу непрерывную череду облаков, посыпающих землю всё новыми и новыми порциями снега.
Только принял дежурство, как из Екатеринбурга позвонил мой бывший сослуживец ещё по 324 полку Андрей Зорин. Говорит, что если его сегодня на малом военном совете утвердят, то 20 ноября он прилетит к нам в полк начальником штаба полка.
* * *
Солдата с комендантского взвода нашли, вернее он сам пришёл – стало холодно, да и оголодал. Привели его на ЦБУ и начали расспрашивать: почему убежал, что ему мешало служить, где скрывался и на что надеялся? Оказывается, скрывался он недалеко от полка в кустах, а после того как вчера выпал снег и стало холодно, сам пришёл обратно. Пришёл командир взвода и немного рассказал о беглеце: характер неуживчивый, имел проблемы с сослуживцами, скрытный, раньше тоже бегал. Солдат стоял угрюмо и не отвечал на наши вопросы, открыто игнорируя их, чем всё больше и больше заводил нас. Поняв, что идя этим путём, мы не сможем ничего добиться, перемигнулись и попробовали зайти с другой стороны.
Андрей Порпленко громко хлопнул себя руками по коленкам и качнулся на табурете к солдату: – А я солдат не верю, что ты скрывался в кустах, а когда стало холодно пришёл обратно в полк. Ты был у боевиков и по их приказу вернулся в подразделение, чтобы шпионить в их пользу. Поэтому ребята, чего тут разбираться? Раз молчит – в расход его и делу конец. Давайте сейчас выведем его и расстреляем, а кто-нибудь из нас поедет и повезёт его тело домой: как будто погиб геройской смертью. Отдохнёт недельку дома на полную катушку.
Солдат поднял голову и настороженно начал прислушиваться к нашему обсуждению. А нас понесло: мы с жаром стали обсуждать и спорить, кто пойдёт расстреливать беглеца, а кто поедет сопровождать тело. Причём, все хотели сопровождать, но никто не желал связываться с расстрелом. Каждый из нас приводил всё новые и новые доводы для того, чтобы именно ему сопровождать тело расстрелянного и спор приобретал, если наблюдать со стороны, всё более опасные очертания. Мы горячились и вели спор уже на повышенных тонах и казалось ещё минута и мы передерёмся. Солдат сначала скептически прислушивался к нашему громкому спору, но постепенно стал всё больше и больше беспокоится, слушая нас. Но когда вытянутый жребий сопровождать тело выпал Пузыренко, а мы пришли к общему мнению, что расстрелять должен оперативный дежурный майор Гилязов, который до этого молчал, не встревая в наш спор – у солдата от страха полезли глаза на лоб.
Но ещё больший ужас охватил его, когда Гилязов возмущённо засопел носом и, доставая автомат из угла палатки, возмущённо заявил: – Нет, ребята, так дело не пойдёт. Это что получается – я веду его расстреливать, беру грех на душу, а кто-то поедет домой «яйца парить». Так я не согласен. Я его расстреливаю и я его везу домой. Пошли боец на улицу, всё сделаю тебе быстро и не больно.
Гилязов решительно встряхнул автоматом и стал вылезать из-за стола. Солдат, глядя на него расширенными от ужаса глазами, судорожно ухватился за кол, поддерживающий боковую стенку палатки, а потом крепко зажмурил глаза, чтобы не видеть этот ужас. По сильно побледневшему лицу крупными горошинами катился пот, смешиваясь со слезами и оставляя светлые дорожки на грязной коже. В душе шевельнулась жалость к этому бестолковому солдату, но я её тут же задавил. Пусть он получит этот жестокий урок и поймёт, что в жизни за всё нужно платить.
Гилязов дёрнул солдата за плечо: – Пошли боец. Да отцепись ты от столба: поздно уже – за всё надо платить. Плохо служил – вот теперь будешь расстрелян.
Я даже не удивился совпадению наших мыслей. А солдат широко открыл глаза и дико завопил: – Дяденька майор, дяденька майор…. Не надо расстрела… Не надо…. Я всё понял…, я больше не буду ничего нарушать. Я буду лучшим солдатом полка, только не расстреливайте меня… .
Мы были ошеломлены этими дикими воплями и рёвом перепуганного солдата, а Гилязов от неожиданности даже отскочил к столу оперативного дежурного, снеся со стола телефоны, а солдат обессилев, но не отпуская из рук столба, опустился на дощатый пол палатки и уже неудержимо зарыдал, а через пять минут только всхлипывал, поняв что расстреливать его не будут.
Спустя тридцать минут его увезли в первый батальон, для дальнейшего прохождения службы, но мы уже забыли о нём. Пришёл командир полка и рассказал что в 673 полку, который штурмует Бамут во время боя погиб командир полка, 4 офицера и несколько солдат. В КНП полка, откуда он руководил боем, попала, духовская мина. Откуда она прилетела – засечь не смогли.
Обсудив с командиром несколько вопросов, я с его разрешения убыл на огневые позиции за некоторыми сведениями о состоянии дел в артиллерийских подразделениях. Собрав в первом дивизионе необходимые данные, поел с Семёновым яичницы, попил чаю и отправился во второй дивизион. Здесь меня уже ждали и, выдав все интересующие меня сведения, усадили за стол и как-то незаметно мы с Чикиным уговорили две бутылки водки и две коньяка. Вообще, справедливости ради надо сказать, что я любил бывать во втором дивизионе. Отношения между мной и Чикиным пришли в норму: он уже безболезненно воспринимал меня как начальника артиллерии. У Семёнова же всегда чувствовал себя неловко, понимая, что командир первого дивизиона воспринимает меня только как начальника, от которого он зависит, но в любой момент может предать. А у Чикина была совершенно другая обстановка – дружеская, где можно было немного расслабиться и не следить за тем, что сказал ты или твой собеседник. Хорошо посидев, я уже собрался уходить, когда Владимир Александрович решил похвастать землянками, которые построили бойцы. Зашли в землянку взвода управления дивизиона – классная землянка. Большая, просторная, но внутри бардак. Такой же бардак и в других землянках, хотя сами были они также добротно сделаны.
– Александр Владимирович, с землянками – не зачёт. Через несколько дней приду снова и проверю порядок.
К Чикину подбежал один из командиров взводов и что-то прошептал ему на ухо, косясь на меня, после чего командир дивизиона расправил плечи: – Товарищ подполковник, офицеры дивизиона ждут вас в офицерской столовой.
Действительно, в столовой за накрытым столом сидели командиры батарей, начальник штаба, замполит и зам. по вооружению дивизиона. В доброй и дружеской атмосфере мы просидели за столом пока не стемнело и возвращался я к себе будучи сильно навеселе. Стемнело и когда зашёл в кунг попить кофе, увидел там бывшего подчинённого старшего лейтенанта Фролова с арт. полка. Он приехал на КШМ, чтобы организовать на горе «Чёрная» свой наблюдательный пункт, но не знал, как забраться на гору. Быстро решили все вопросы, из своих запасов дал ему немного продуктов, лихо вскочил на его КШМ и повёл их на высоту. Вечер был тихий и небольшой морозец только бодрил. Небо чистое, блистало множеством звёзд и яростно светила луна, также как небо искрился снег от фар КШМки, когда мы спустились по ложбине к подножью горы и, переключившись на первую передачу, стали медленно подыматься в самом пологом месте на вершину. Мотор натужно, но ровно гудел, вытягивая машину всё ближе и ближе к вершине. Слева тянулся пологий склон, а справа до самой вершины склон был крутой, переходящий в отвесный обрыв, высотой метров пятьдесят. Гусеницы несколько раз предательски проскальзывали и каждый раз сердце болезненно сжималось. Если КШМка хоть чуть-чуть соскользнёт с дороги, то ничего уже не спасёт нас от гибели. Но вершина была уже близка и я почти успокоился, считая, что всё благополучно закончилось.
….Гусеницы потеряв сцепление с дорогой прокрутились вхолостую и КШМку, чуть развернув, медленно потянуло вниз к обрыву. Механик-водитель попытался развернуть машину поперёк дороги, чтобы замедлить сползание в пропасть. Это ему удалось, но манёвр запоздал и скорость сползания уже настолько увеличилась, что падение в пропасть было уже неизбежно. В довершение всего машину во время скольжения начало крутить вокруг своей оси и до обрыва куда её тянуло осталось двадцать метров. Солдаты были внутри машины, а наверху сидел только я и Фролов. Сейчас он судорожно ухватился за выступы брони и с ужасом смотрел на край приближающего обрыва.
– Всё, тянуть больше нельзя, надо прыгать. Ещё успею. – Я повернулся к старшему лейтенанту и заорал ему, – Вася, Прыгай…!
Но тот уже, наверно, ничего не слышал. Я рывком перебросил ноги за край машины и, улучив момент, сильно оттолкнулся от брони. Жёсткий удар от падения на склон горы потряс всего меня: шапка слетела с головы и улетела в темноту, а на руке от удара лопнул ремешок часов, автомат же глубоко воткнулся стволом в мёрзлую землю. В метре, с долгим скрежетом проскользнула корма машины, напоследок завалив меня снегом, и ушла вниз к обрыву. Меня перевернуло несколько раз, хорошо при